Следует подчеркнуть, что до 1947 года Москва избегала коммунизации восточно-европейских стран. Эрик Хобсбаум справедливо замечал: «Даже в 1945–1947 годах уже можно было понять, что СССР не строил планов экспансии и не рассчитывал на какое-либо дальнейшее расширение коммунистического влияния за пределы, оговоренные на конференциях 1943–1945 годов. И действительно, даже там, где Москва контролировала зависимые от нее режимы и коммунистические движения, они не были особенно склонны строить свои государства по образцу СССР, а создавали смешанные экономики под руководством многопартийных парламентских демократий, весьма отличавшихся от „диктатуры пролетариата“ и еще более – от однопартийной диктатуры».
В чем в СССР явно ошиблись, так это в оценке степени готовности Запада поддерживать и после окончания войны сколько-нибудь пристойные отношения с Советским Союзом, терпеть наличие у нас собственной зоны влияния. Печатнов отмечал, что «советские эксперты недооценили солидарность Запада, особенно перед лицом угрозы расширения советского влияния. Их поглощенность американской финансово-экономической экспансией помогла „проглядеть“ другую – военно-стратегическую экспансию США, связанную с новым глобальным пониманием ими своих интересов безопасности и угроз этим интересам. Этот же экономический детерминизм приводил советских экспертов к преувеличению западной заинтересованности в развитии торговых связей с СССР. Не оправдались и расчеты на сохранение советской сферы влияния открытой и ограниченной… В Вашингтоне готовились к худшему, а в Москве – к лучшему, и это не сулило большого взаимопониманием в будущем».
Свою роль в развязывании войны сыграла Великобритания, хотя скорее больше лично Уинстон Черчилль.
Многовековая британская политика, основанная на том, чтобы создавать противовес сильнейшей континентальной державе Европы, дала себя знать и на этом этапе истории. Причем Черчилль несся к «холодной войне» впереди американского паровоза. Причем Трумэн против этого совсем не возражал.
Филипп Денисович Бобков, который возглавит одной из ключевых управлений в КГБ, жестко и образно обозначит, как в СССР оценивали роль Черчилля: «Трумэну нужен был кто-то (как когда-то Черчиллю нужен был Гитлер), кто мог бы исполнить роль „бешеного пса“ ситуации».
Правда, роль Соединенного Королевства явно померкла на фоне двух поднявшихся сверхдержав – США и Советского Союза. Аверелл Гарриман писал, что Великобритания «заложила свое будущее, чтобы заплатить за войну, и теперь была на пороге банкротства… Она настолько слаба, что ей придется следовать за нашим лидерством… сделает все, на чем мы будем настаивать, и не будет рисковать в одиночку». Мягкое устранение Британской империи как глобального конкурента в рамках «союзничества» во многом и было сутью американской политики.
Причины превращения Второй мировой войны в холодную войну были не в Москве и даже не в Лондоне – при всей очевидной подстрекательской роли Черчилля, сама Великобритания в послевоенном мире не могла производить тектонических изменений, ее силы были уже не те.
Главные причины надо искать в Вашингтоне.
Американская экономическая и военная мощь, монопольное обладание ядерным оружием подвигли Соединенные Штаты к практическому решению вопроса о своем глобальном доминировании. К занятию места на вершине глобальной пищевой цепочки.
Опыт Второй мировой способствовал масштабному сдвигу в американской внешнеполитической стратегии – от довоенной концепции континентальной обороны, или обороны только Западного полушария, к концепции глобальной обороны. Как скажет Джордж Маршалл, когда станет госсекретарем, «на практике мы не можем более удовлетворяться обороной полушария как основой нашей безопасности, мы должны заботиться о мире во всём мире».
Со времен великих географических открытий борьба за мировое господство была борьбой за господство в Европе. Естественно, Соединенные Штаты, приступая к созданию системы собственной гегемонии, уделили Европе повышенное влияние. Так Западная Европа, включая колониальные империи, оказалась в американской орбите влияния – в «альянсе демократий».
Но США себя видели хозяевами и в Тихом океане, и в Восточной Азии, и в Латинской Америке. Имели глобальное военное присутствие, наращивали военную мощь. И Вашингтону необходимо было обоснование для поддержания глобальной военной машины. «СССР с его огромными военными ресурсами и чуждой идеологией представлялся идеальным функциональным эквивалентом фашистской угрозы, дающим как нельзя более подходящее и единственно возможное оправдание дальнейшего наращивания американской военной мощи», – справедливо замечал Печатнов.
Ощущение собственного всемогущества подкреплялось монопольным обладанием ядерным оружием. Бомба стала одним из важных факторов начала «холодной войны». Удивительно, но эту мысль точно сформулировал Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе, либеральный глава МИД при Горбачеве: «Для меня, однако, совершенно очевидно, что первая строка этой истории была написана атомными „чернилами“. И уж никто, наверное, не возьмется оспаривать тот факт, что отнюдь не в Советском Союзе разработали первый их рецепт, что не наша страна начала гонку ядерных вооружений, не раз подводившую „холодную войну“ к порогу войны „горячей“… Не мы первые взорвали атомную бомбу. Не мы призвали к „холодной войне“ против недавних союзников. Не мы начали эту войну, надолго рассекшую Европу и Германию „железным занавесом“».
Сталин мог бы предъявить очень длинный список нарушенных обязательств Запада. Экономическая помощь не только не была предоставлена. СССР сразу оказался под жесткими экономическими санкциями, которые исключали саму возможность не то, что помощи, а элементарного экономического сотрудничества с Западом.
Если у СССР не было планов нападения на западные страны, то у западных стран с мая 1945 года планы войны с Советским Союзом были.
Лондон начал готовить планы войны с СССР – план «Немыслимое», – еще до того, как это начали делать в Вашингтоне. Трумэн план не отверг, его на время отложили в сторону. Но в 1946 году с «Немыслимого» стряхнули пыль и начали активно обсуждать его на многосторонней основе.
В серии секретных директив Объединенного комитета военного планирования – «Жаркий день», «Испепеляющий жар», «Клещи» и «Встряска» – принятых в 1945–1946 годах, содержались подробные планы ядерной бомбардировки крупнейших советских городов и промышленных центров.
В ноябре 2014 года были рассекречены документы ФБР, согласно которым в 1947 году Черчилль обращался к влиятельному сенатору-республиканцу Бриджесу с просьбой убедить президента Трумэна нанести ядерный удар по Советскому Союзу, чтобы решить вопрос о «советской угрозе» раз и навсегда.
Апогеем «холодной войны» считается конец 1940-х и 1950-е годы. Тогда уровень враждебной, де-факто военной пропаганды, охота на ведьм достигли апогея, напоминая сегодняшние дни. Эта острая схватка почти наверняка привела бы к Третьей мировой войне, если бы СССР не создал собственное ядерное оружие в 1949 году, сделав тотальную войну теоретически немыслимой, ведущей к уничтожению всех.
Для того чтобы начать войну, пусть и холодную, против своего недавнего союзника во Второй мировой, необходимо было резко развернуть общественное мнение в собственной стране.
Ни слова против правительств, государств или народов США или Великобритании не было ни в выступлениях Сталина и других лидеров нашей страны, ни в советской прессе вплоть до Фултонской речи. Антисоветская кампания в западной прессе возобновилась еще даже до дня победы над Германией. И поднялась девятым валом после Фултона. Оценки СССР в американском обществе начали быстро меняться. В марте 1945 года 55 % процентов американцев, по опросам Гэллапа, доверяли СССР, в марте 1946 года таковых оставалось 33 %.
И никому уже в американском правящем классе и СМИ не было дела до того героизма, который проявил советский народ, и до тех жертв, которые он понес. Бруно Понтекорво – итало-американо-советский физик – замечал: «Тогда, как и сегодня, я считаю ужасно несправедливым и аморальным крайне враждебное в конце войны отношение Запада к Советскому Союзу, который за счет невиданных жертв внес решающий вклад в победу над нацизмом».
Кроме того, Запад никогда не смотрел на советских людей, на русских, как на ровню. Американские, европейские политики никогда не скрывали чувство собственного превосходства. Многовековое восприятие русских как варварское племя было перенесено и на советский народ. Советских руководителей воспринимали как диких людей. Сталина – как Аттилу. Такое отношение присутствует и у историков. Так, британский историк войны Эндрю Робертс пишет: «Надо признать, альянс держался главным образом благодаря Рузвельту… Но даже исключительное аристократическое обаяние американского президента было бессильно пред убийственным упрямством сына грузинского сапожника-пьяницы».
Страны, обладавшие огромными колониальными империями, где не задумываясь пускали в ход оружие против борцов за свободу, и практиковавшие системный расизм и в собственных странах, и в глобальном масштабе, объявили себя носителями свободы и высших ценностей.
Когда враг был повержен и сломавший ему хребет союзник стал не нужен, моментально воспроизвелись традиционные стереотипы. Вышла на поверхность принципиальная неспособность Запада разговаривать на равных с другими цивилизациями. Принципиальная неспособность Запада признавать и замечать существование альтернативных линий развития и культурных особенностей. Принципиальное восприятие остальных стран и народов как недоразвитых, которым следует указывать путь истинный.
Холокост, истребление миллионов советских граждан часто называют уникальным злодеянием в человеческой истории. Но эти чудовищные преступления не возникли из ниоткуда. Известный британский историк Роджер Осборн в этой связи пишет: «Столетиями белокожие европейцы христианского вероисповедания воспринимали себя как расу, превосходящую все прочие и наделен