Молотов не стал ангажироваться, ограничившись серией уточняющих вопросов и пообещав «изучить Ваше предложение»:
Отправляя 12 июня запись беседы с Катру послу Богомолову, Молотов сопроводил послание припиской: «Кстати, о Вашей беседе с де Голлем 4 июня по предложению де Голля о созыве конференции с участием всех арабских стран. Этим де Голль не только пытается воздействовать на Англию, но и использовать СССР в игре с Англией. Де Голль делает вид, что он нам особо доверяет и советуется в данном случае только с советским правительством. Я уж не говорю о том, что письменное предложение Катру несколько иначе ставит вопрос (смотри первый пункт настоящей телеграммы), чем говорил де Голль».
Французская Консультативная ассамблея только 17 июня удосужилась обратить внимание на события в Леванте. С докладом, встреченным прохладно, выступил Бидо. Пара ораторов осудила «антифранцузские мятежи» и выразила сожаление по поводу позиции Англии. Но большинство выступавших горько разочаровало де Голля, который напишет: «Если поверить их словам, поддержанным бурными аплодисментами, все, что произошло в Сирии, было лишь следствием пагубной политики, которую мы испокон веков проводили в этой стране. Выйти из этого неприглядного положения Франция, по их мнению, могла, лишь представ перед народами Ближнего Востока в роли носительницы освободительных, цивилизаторских и революционных идей и позволив им самим решать свои дела…
Я сидел и ждал, когда кто-нибудь из собравшихся в зале политических деятелей – пусть хоть один – встанет и скажет: „Речь идет о чести и интересах нашей страны. Сейчас, когда попрано и то и другое, мы не относимся к числу сильнейших государств. Но мы не откажемся от того, на что имеем право. Пусть те, кто нарушил это право, знают, что одновременно они нанесли тяжелый удар по объединявшему нас союзу. Пусть они знают, что сегодня, когда возрождаются мощь и влияние Франции, она сделала из этого надлежащие выводы“.
Но этих слов никто не сказал. Сказал их я, выйдя на трибуну, когда дебаты закончились. Ассамблея слушала меня с напряженным вниманием и проводила с трибуны, как и положено, аплодисментами. Принятое постановление было беззубым и фактически означало самоотречение. Мне пришлось еще раз взять слово и объявить, что в политическом отношении текст постановления ни к чему правительство не обязывает. Этот случай показал мне всю глубину внешне незаметных разногласий между мной и политическим классом Франции в вопросах внешней политики».
Между тем ситуация в Сирии и Ливане оставалась острой, угрожая перерасти в очередной открытый конфликт между местными жителями и французскими властями, который едва сдерживался (если сдерживался) британскими военными.
Британский историк-арабист Юджин Роган замечает: «Отчаянная попытка Франции сохранить свою империю в Леванте потерпела неудачу, и ничто больше не могло заставить ожесточившихся сирийцев пойти на компромисс и отказаться от требования полной независимости».
В конце июня в рядах сирийских и ливанских войск, находившихся под командованием французских офицеров, началось массовое дезертирство. Правительства Сирии и Ливана заявили, что национальные подразделения должны возглавлять местные командиры, а все французские войска должны быть выведены из этих стран, прежде чем начнутся переговоры о политическом урегулировании. Председатель сирийского парламента, выступая в мечети Алеппо, заявил:
«– У нас одна цель – заставить Францию вывести ее войска из нашей страны».
Де Голль жаловался: «Между тем английское вмешательство привело в Сирии к новой волне антифранцузских выступлений, и на этот раз нашим слабым силам, которым к тому же грозили ударом в спину британцы, не удалось удержать ситуацию под контролем. Генерал Бейне принял решение вывести войска из городов, которые тут же были заняты англичанами. За этим последовали многочисленные кровавые нападения, жертвами которых стали французские подданные. Под предлогом предотвращения дальнейшего кровопролития наши „союзники“ удалили из Дамаска, Халеба, Хомса, Хамы и Дейрэз-Зора еще остававшихся там французских граждан».
В течение лета в Сирии сохранялось шаткое равновесие сил между французами, продолжавшими удерживать предместья Халеба и Дамаска, портовую часть Латакии, воздушную базу в Райяке, англичанами, обосновавшимися в большинстве крупных городов, и сирийскими властями, которые теперь требовали вывода и британских войск. В Ливане было спокойно.
«Конечно, ни при каких условиях наши войска не покинут этот район, пока там будут оставаться британские вооруженные силы, – замечал де Голль. – Что касается более отдаленного будущего, то я не сомневался, что взрывоопасное состояние, нагнетаемое на Ближнем Востоке нашими бывшими союзниками, распространится на весь Восток и обернется против этих пособников дьявола; в конце концов рано или поздно англосаксам придется дорого заплатить за свою антифранцузскую политику».
В вопросе о Леванте, что любопытно, сошлись интересы СССР и США, уже признавших суверенитет Ливана и Сирии. Государственный департамент довел до сведения британцев, а через них и французов, что США будут против любого соглашения, которое ущемляло бы независимость и суверенитет Сирии и Ливана и тем самым вредило бы демократическому имиджу самих Соединенных Штатов.
В июле 1945 года французы согласились передать контроль над армией и силами безопасности независимым правительствам Сирии и Ливана. Уже даже не шло речи о том, чтобы навязать этим странам союзные договоры с Францией.
В Северной Африке Франции удавалось пока удерживать свои позиции. «Хотя некоторые признаки волнений уже давали о себе знать, в целом ситуация была под контролем, – писал де Голль. – В Алжире восстание в Константине, вспыхнувшее одновременно с майскими мятежами в Сирии, было подавлено генералом Шатеньо…»
Понятие суверенитета в марокканском королевстве и в тунисском регентстве неразрывно связывалось с их верховными правителями – султаном и беем. Я решил начать непосредственно со встреч с первыми лицами этих стран. Первым приглашение посетить Францию получил султан и был принят со всеми почестями, полагающимися главе государства, доказавшему свою преданность в дни самых трудных испытаний. Помимо обычных официальных приемов, он находился рядом со мной на торжественном военном параде 18 июня, и я публично вручил ему воинскую награду – орден «Крест Освобождения». Де Голль попросил султана высказаться со всей откровенностью об отношениях между Марокко и Францией. Мухаммед V ответил:
– Итогом новых соглашений, к переговорам о которых мы готовы приступить, могла бы явиться договорная ассоциация наших двух стран в экономической, дипломатической, культурной и военной сферах.
«Я сказал султану, что, по существу, разделяю его точку зрения, но необходимо внимательно изучить конкретные аспекты проблемы. Относительно даты начала переговоров я предложил приступить к ним сразу после принятия Четвертой Республикой собственной конституции, поскольку последняя, судя по всему, определит характер отношений с рядом территорий и государств, самоопределение которых, как и их участие в сообществе стран, потребует взвешенного решения…»
Следующим Францию посетил бей Туниса Сиди Ламину. 14 июля в Париже он присутствовал на параде.
«Из разговоров с главами стран Магриба, – писал де Голль. – Я сделал вывод о том, что с этими двумя государствами необходимо заключить соглашения о сотрудничестве, соответствующие велению времени и способные – в меняющемся мире – урегулировать взаимные отношения, по крайней мере, на период жизни следующего поколения».
В самый разгар кризиса в Сирии де Голль решил, что настало время для дружественных жестов в отношении СССР, от которого хотелось бы также получить военную помощь. 2 июня де Голль писал Сталину: «Ввиду того что боевые действия в Европе закончены, я прошу Вас передать в распоряжение французской авиации полк „Нормандия – Неман“. Я пользуюсь этим случаем, чтобы еще раз поблагодарить Вас за то, что Вы приняли французских летчиков в ряды славной советской авиации и снабдили их оружием для участия в боях против нацистского врага. Братство по оружию, скрепленное таким образом на полях сражений, предстает в нашей победе как надежный залог дружбы обоих народов – советского и французского».
Сталин ответил 5 июня более чем дружеским письмом: «Ваше послание от 2 июня получил. Французский авиационный полк „Нормандия – Неман“ находится в Москве и готов к отъезду во Францию. С советской стороны не было и нет какого-либо повода к задержке его отбытия во Францию. Полк пойдет на родину в полном вооружении, то есть при самолетах и авиационном вооружении, маршрутом через реку Эльбу и далее на запад. Я считаю естественным сохранить за полком его материальную часть, которой он пользовался на Восточном фронте мужественно и с полным успехом. Пусть это будет скромным даром Советского Союза авиации Франции и символом дружбы наших народов. Прошу принять мою благодарность за хорошую боевую работу полка на фронте борьбы с немецкими войсками».
Де Голль был в восторге, о чем не замедлил 9 июня сообщить в Москву Богомолов: «Встретил на приеме в ассамблее 6 июня Палевского, который рассказал мне, с каким искренним восхищением воспринял де Голль послание И. В. Сталина о возвращении во Францию „Нормандии“ со всем ее вооружением и самолетами.
7 июня меня посетили представители министерства авиации генералы Буска и Валлен с выражениями благодарности по этому же поводу. Они рассказали, что де Голль одновременно послал в Лондон и в Москву письма с просьбой вернуть во Францию полк французских бомбардировщиков из Англии и полк „Нормандия“ из СССР. В письме, адресованном английскому командованию, де Голль просил английское правительство продать Франции бомбардировщики, на которых французские летчики летали на бомбежку Германии в течение почти пяти лет. Английское военное министерство согласилось продать самолеты, но запросило очень большие цены.
Ответ англичан пришел незадолго до послания Сталина, и контраст этих двух ответов взбудоражил все воздушное министерство. В министерстве хотят организовать торжественную встр