Подобное расширение зоны советского контроля представлялось Сталину и советскому руководству заслуженным вознаграждением Советского Союза за его огромные потери и решающий вклад в разгром фашизма. СССР, как считалось, имел, по крайней мере, не меньше прав на свою сферу влияния, чем США и Великобритания.
Кроме того, ряд предварительных запросов не встречал возражений со стороны союзников. Так, в ходе июньской переписки Громыко со Стеттиниусом Соединенные Штаты согласились поддержать заявку СССР на мандатное управление одной из бывших итальянских колоний. Положительной была и предварительная американская реакция на советские предложения по уровню репараций с Германии в пользу СССР (10 млрд долл.) и интернационализации Рурской области. То есть советские руководители делали в Потсдаме соответствующие предложения, имея предварительную поддержку со стороны США.
Перед отъездом в Берлин прошло совещание на Ближней даче Сталина, которое запомнил Громыко: «Прямых вопросов мне никто не задавал. Некоторые члены политбюро подчеркивали важность предстоящей конференции, употребляя иногда такие слова, как „решающий характер документов“, которые должны быть приняты по германскому вопросу. Проявив инициативу, я высказался так:
– Конечно. Трумэн – не Рузвельт. Это хорошо известно. Вячеслав Михайлович Молотов встречался с ним непосредственно в Белом доме. Полагаю, что по некоторым вопросам президент займет жесткую позицию. Например, по вопросу о репарациях в пользу Советского Союза, о Польше, о демилитаризации Германии. К этому, конечно, надо быть готовым.
Никто – ни Молотов, ни другие участники встречи – не высказывал никаких иных мнений по этим вопросам. Молотов говорил, но в том же ключе. Предполагалось, что Трумэн постарается проявить твердость в предстоящих обсуждениях. Тем более что согласованного заранее между союзниками плана в связи с необходимостью решать важнейшие, поистине исторические, проблемы Германии и Европы не было».
Путь советской делегации в Берлин лежал на поезде через разрушенную Смоленскую область и Белоруссию. Специальный поезд подошел к дебаркадеру минского вокзала 15 июля. Сталин и Молотов вышли на вокзальную площадь, где их приветствовали аплодисментами жители города.
– Всюду, начиная со Смоленска, всеобщее разрушение, – произнес Сталин. – Из поезда уже было видно, что Минск представляет собой одни развалины. Видимо, цифры разрушений по стране, публикуемые Чрезвычайной государственной комиссией, близки к истине. Но разрушения в Белоруссии превосходят все представления. Это можно понять и оценить, только увидев.
Пригласили в вагон первого секретаря Белоруссии Пономаренко, и с ним вплоть до пересечения госграницы шло совещание о восстановлении республики и ее экономики.
Советская делегация, представлявшая столь разрушенную страну, имела в голове, направляясь в Потсдам, материальные вопросы в гораздо большей степени, чем их партнеры по переговорам.
И дальше – через Польшу и Германию. Железнодорожная колея от границы СССР до Потсдама была «перешита» по советскому стандарту, по ней прошли пробные спецпоезда. Для путешествия сформировали три литерных состава. Первым шел контрольный состав с сорока оперативниками из VI Управления. Далее – поезд Сталина, который охраняли 90 офицеров. Машинисты также были офицерами госбезопасности. В поезде ехал также нарком путей сообщения генерал-лейтенант Иван Владимирович Ковалев. Замыкающим шел поезд с 70 сотрудниками охраны.
На каждой станции по пути следования были размещены усиленные наряды из милиционеров и сотрудников НКГБ. Железную дорогу охраняли 17 140 бойцов войск НКВД: от Москвы до Бреста по 4–6 солдат на километр пути, на территории Польши и Германии – до 10 человек. Опергруппы НКВД и НКГБ обеспечивали агентурно-оперативные мероприятия в полосе отчуждения. На самых подозрительных участках железной дороги курсировали бронепоезда.
Сталин приехал в Потсдам 16 июля 1945 года – с задержкой на день из-за переговоров с китайцами.
Члены советской делегации из числа военных прибыли раньше и по воздуху. 13 и 14 июля – группа советников и экспертов делегации Советского Союза. «Из военных в работе конференции участвовали Г. К. Жуков, Н. Г. Кузнецов, Ф. Я. Фалалеев, С. Г. Кучеров, – писал Штеменко. – От Генштаба поехали А. И. Антонов, А. А. Грызлов, Н. В. Славин и М. А. Вавилов с небольшим обслуживающим аппаратом. Я был оставлен для текущей работы в Генштабе».
Вспоминал адмирал Кузнецов: «14 июля еще затемно наш самолет оторвался от взлетной дорожки Центрального аэродрома и взял курс на запад. В 1936 году с этого же аэродрома я отправился в Испанию… На огромном летном поле аэродрома Темпельгоф стояло много самолетов. В основном это были наши, советские, но, помнится, пока мы спускались по трапу, приземлилось несколько самолетов с американскими и английскими опознавательными знаками.
Нас встретили командующий Днепровской флотилией В. В. Григорьев и советский комендант Потсдама. Участие моряков в боях за Берлин было, конечно, более чем скромным. Но все же приятно сознавать, что наши корабли и здесь повоевали.
Командование Днепровской флотилии приготовило для приехавших на конференцию моряков особняк неподалеку от Потсдама. Как рассказывали, он принадлежал богачу Адлону, владельцу фешенебельных отелей во многих европейских столицах… Я всего дня два прожил в этом особняке. Членов советской делегации разместили потом в Бабельсберге.
В Бабельсберге мы часто встречались с Антоновым, прилетевшим в один день со мной. Его уже больше всего занимали дальневосточные проблемы. Начальник Генерального штаба интересовался состоянием и готовностью Тихоокеанского флота.
– Возможно, в ближайшие дни вам тоже придется поехать туда, – предупредил он».
Трумэн и бомба
Президент Трумэн отправился в Потсдам в ожидании и предвкушении важного события – испытания ядерного оружия.
Любопытно, что Трумэн узнал об американской ядерной программе гораздо позже Сталина. В день инаугурации Трумэна наскоро прошло заседание кабинета министров. Дождавшись, когда коллеги покинули зал, Стимсон задержался, чтобы коротко, не вдаваясь в детали, проинформировать нового президента: США находятся накануне создания принципиально нового «взрывного устройства невероятной разрушительной силы». Так Трумэн впервые услышал об атомной бомбе. В это трудно поверить, но в тот день Сталин и Молотов были куда более информированы об американском ядерном проекте, чем президент Соединенных Штатов.
На следующий день, 13 апреля, Трумэн встретился с военной верхушкой: «Это было в одиннадцать, когда военный министр Стимсон и военно-морской министр Форрестол пришли вместе с генералом Джорджем Маршаллом – начальником штаба армии, адмиралом Эрнстом Кингом – командующим военно-морскими операциями, генерал-лейтенантом Барни Джилсом из ВВС и адмиралом Уильямом Леги, руководителем аппарата президента…
Их доклад мне был коротким и по делу. Германия, сказали они мне, не будет полностью повержена, по крайней мере, на протяжении шести месяцев. Япония не будет завоевана еще полтора года». Как видим, руководство американских вооруженных сил было настроено на долгую войну.
С другим настроением пришел в кабинет президента друживший с ним Джеймс Бирнс, бывший сенатор, а тогда директор Управления военной мобилизации. Именно он поведал Трумэну о деталях «Манхэттенского проекта» и о том, какие военные и дипломатические преимущества сулит его успех. По словам Трумэна, Бирнс рассказал ему, что «Соединенные Штаты завершают работу над взрывчатым веществом такой огромной силы, что оно в состоянии уничтожить весь земной шар». Бирнс, в отличие от Трумэна, неплохо ориентировался в международных делах. Он был участником Ялтинской конференции и даже вел ее стенограмму. И его взгляды сильно отличались от рузвельтовских по многим из обсуждавшихся в Крыму вопросов. Ободряющая информация о скором появлении «победоносного оружия» существенно упрощала для Трумэна восприятие международных и военно-политических проблем. Он был согласен с Бирнсом: атомная бомба создается для того, чтобы ее использовать.
В мемуарах Трумэн напишет: «Я узнал об этом предприятии только после того, как стал президентом, когда военный министр Стимсон поведал мне полную историю. Он сказал мне тогда, что проект близок к завершению и бомбу можно ожидать в течение следующих четырех месяцев. Также по его предложению я создал комитет из лучших людей и попросил их исследовать со всей тщательностью последствия, которые новое оружие может иметь для нас.
Министр Стимсон возглавлял группу как председатель, другими членами были Джордж Харрисон, президент нью-йоркской Life Insurance Company, который был специальным помощником военного министра; Джеймс Бирнс как мой личный представитель; Ральф Бард – заместитель министра флота; заместитель госсекретаря Уильям Клейтон; и трое самых выдающихся ученых – доктор Вэнивар Буш – президент Института Карнеги в Вашингтоне и директор Управления научных исследований и развития; доктор Карл Комптон – президент Массачусетского технологического института; и доктор Джеймс Конант – президент Гарвардского университета и председатель Национального комитета оборонных исследований.
Этому комитету помогала группа ученых, среди которых наиболее значимыми из числа занятых разработкой атомной бомбы были доктор Оппенгеймер, доктор Артур Комптон, доктор Э. О. Лоуренс и родившийся в Италии доктор Энрико Ферми».
Ядерный фактор уже зримо влиял на дипломатию. Резкий тон разговора Трумэна с Молотовым в Белом доме 23 апреля посол в США Андрей Андреевич Громыко, и прежде общавшийся с Трумэном, объяснял именно этим: «Раньше, до окончания войны, до кончины Рузвельта, Трумэн хотел создать о себе хорошее впечатление в Москве. Но уже на беседе с Молотовым его как будто подменили». Главной причиной такой перемены Громыко считал атомную бомбу: «Трумэну явно казалось, что, получив в руки такое оружие, Америка сможет диктовать свою волю Советскому Союзу».