По тому, как Мишка спрашивал, бегло оглядывая с ног до головы, понял, что встреча эта даже и его смутила.
— О, финка какая! — заинтересовался Мишка, вытаскивая ее из-за пояса. — Колодочка наборная. Из целлулоида, а?
Нож этот у Леньки давнишний, до войны еще выточил ему местпромовский шофер. И не раз Мишка его вертел перед глазами, даже на охоту таскался с ним.
Водворил Ленька на место злополучный нож, спросил, кивая неопределенно:
— Идешь?
— Да, потопали.
Поднялись на яр. Из садов навстречу вывернулась Картавка. Возвращалась сводня из раздобыток — в цветастой нарядной шали, юбке сатиновой и не надеванных, еще мелких галошах на шерстяной чулок. Сошла с дорожки в колючку, в пояс поклонилась Леньке; ткнула вслед щепотью — оградила от нечистого легкую дорогу молодому пану Качуре.
Хотел Ленька ее пугнуть матюком, но, заметив, что Мишка не видал всей этой процедуры, воздержался. Заслоняясь от веток, шел и мучительно ждал дальнейшего» разговора. Догадался сразу, еще на мосту, что Мишка встретил его не случайно. А то и поджидал, пронюхав от кого-нибудь из соседей, что он с собакой ушел в степь. Чего хочет Мишка? Жаром обдало щеки при мысли, что подослать мог и Федька Долгов…
В середине июля, перед эвакуацией, Федьку вызывали в райком комсомола. Ну, Федьку — понятно: секретарь школьной организации. Мишку вызывали тоже. Но ему было строго приказано ехать с матерью за Волгу. Боялись за него, ясно. Отец четыре шпалы имеет, комиссар. Известен всему Салу еще с той войны, гражданской. Вызывали и Галку Ивину. Федька и Галка помалкивали, о чем велся у них там разговор. Понимал Ленька, понадобились они не для эвакуации. Его, Леньку, обошли, хотя он тоже был членом комитета.
И теперь, вспомнив, Ленька с горечью подумал, что районные власти и тогда уже догадывались о темном прошлом его отца. А иначе — как думать? Не доверили даже в самый тяжкий для Родины час!
Остановились у тополя, возле обрыва. Мишка начал было нести какую-то чепуху из времен школьной жизни, но Ленька, сдерживая раздражение, заявил:
— Ты, Мишка, брось. Понадобился зачем я вам?
— Чудак человек…
Подобрал Мишка с земли камень, не разгибаясь, кинул в камыши.
— Вон, чмокнул…
Вплотную подступил к нему Ленька, Темные брови подрагивали.
— Начистоту гони. Вот.
Мишка поглядел ему в глаза в упор.
— Помоги. Шнур вот как нужен, позарез. Бикфордов шнур. Все излазили. Зачем, не спрашивай.
Шел Мишка на риск. Федька категорически ему запретил обращаться с этой просьбой к Леньке. Поддерживала секретаря и Галка Ивина. Глядела она на всех Денисовых и Качуров одинаково, без разбору: «Предатели!» И как Мишка ни настаивал, две руки против одной. И только нынче утром, когда обыскали напрасно все окрест, Федька без Галки махнул рукой. Говорил резко, а сам моргал пушистыми белыми ресницами:
— День сроку тебе. Шнур чтобы был. Отвернулся, добавил потише:
— У кого хочешь спрашивай. Не касается меня. У бога ли, у черта…
Мишка только кивнул.
Сразу Ленька сообразил, что заставило Мишку именно к нему обратиться. Ну да! К кому же больше?! Отец — начальник полиции, брат — полицейский и дядька родной тоже там, заведует складом, где битком всякого трофейного барахла и оружия. А такой ерунды, как подрывной шнур, раскопать в тех ворохах ничего не стоит. Не одному же Леньке знать об этом. Знают в станице и другие.
На бугре дотлевала полоска зари. Над головой перешептывались листья тополя. В вишеннике с гомоном усаживались на ночевку скворцы, строчили сороки неподалеку. Из тернов выпорхнул белобрюхий ястребок, с жутким криком скрылся в почерневшем небе.
Устало прислонился Ленька к тополю. Поискал глазами пропавшую птицу и как-то приободрился. Потеплело на душе. Друзья верят ему! Одному дураку невдомек, что бикфордов шнур не для того, чтобы взрывать лисьи норы или карасей глушить в ерике. Вспомнив утреннюю встречу с полицаями, он вдруг понял выгоду своего двуликого положения. Полиция у него в руках. В этом же, черт подери, силища!
Глава девятнадцатая
Впервые за войну Анюта засветила в горнице двадцатилинейную лампу. Окна снаружи прикрыла ставнями, изнутри завесила платками, лишь бы на улицу не проникал свет. Из сундука достала новые тюлевые занавески, свежую скатерть. Раздвижной круглый стол вытащила на середину горницы, раскинула.
Гостей, правда, немного: Макар, брат, с женой, до времени подурневшей и иссосанной детьми (росло их у нее девять душ), да Степка Жеребко, бывший заведующий столовой, крутолобый детина с простреленной в детстве из самопала кистью правой руки, ныне — помощник начальника районной полиции. Степка, еще не зная, как себя держать на людях в таком высоком чине, свел густющие брови в сплошную линию, оттопырив козырьком нижнюю губу, словно собирался плюнуть через стол в Макарову жену. Пил по полному стакану, к еде не притрагивался.
Илья сидел именинником, неузнаваемо торжественный, помолодевший. Комсоставская новенькая гимнастерка, скрипучая портупея ладно облегали спину. Свет лампы и выпитая самогонка оживили серые глаза. Выворачивал напоказ левый локоть с белой повязкой — на ней длинное немецкое слово «гильфполицай», вышитое черными нитками.
— Ты, Макарка, не кобенься шибко.
— Да оно ить, братушка, к чему все это?
Макар сытно икнул, осоловело оглядывая стол, что бы еще испробовать из закуски.
— Не виляй, не виляй, как кобель хвостом. Прямо кажи, идешь?
— Да ить… каков полицейский с меня? — Макар дергал острым обрубком плеча. — Ну, копаюсь в том дерьме, на складе…
Илья гнул свое, намеренно не глядя на свояченицу:
— Голодные не сидим, как видишь. К тому и плата каждый месяц немалая…
— Отчепись, ты ишо тута, репьях овечий! — серчал Макар.
Жена смущенно отмахивалась от него, дьявола несуразного, отставляла подальше свой стул. Исподтишка поглядывая на важного родича, опять толкала мужнину ногу под столом: давай согласие, мол, дурак, такие привилегии.
За столом рядом с хозяином пустовали два венских стула. Предназначались они для высокопоставленных гостей: коменданта и его молоденького помощника, Вальтера. И затевал Илья эту гулянку исключительно для них. Чего боялся, то и получилось: комендант не принял его к себе в кабинет, а тот сопляк, мальчишка, только презрительно сощурился на приглашение, не удосужился даже отказать словом. Пришлось спешно перекраивать состав приглашенных. Анюте велел кликнуть Макара с бабой, а Степку вот уже вечером посылал разыскать Бекера, унтера, из охраны склада в лесопитомнике.
Пообещал, а вот нет. Между разговором Илья краем уха ловил шорохи в чулане, чтобы не упустить момента выйти гостю навстречу. Тешил себя: через замухрышку Бекера удастся подобрать ключик к высокомерному коменданту — унтера часто видят в комендатуре. Обидным казалось Качуре и то, что ему, начальнику полиции, каждодневно приходится получать приказы не от самого коменданта, а из вторых, третьих уст. Без малого полмесяца прошло с той поры, как назначили его на этот пост, а виделись с комендантом всего один раз. Говорили через переводчика, того петуха, Вальтера. А Илья достоверно знал, что господин хауптман владеет русским не хуже любой самой языкастой молодки на всем Салу. Недоверие? Обычный фашистский порядок?
Не сиделось за столом и Анюте. Весь вечер мерила она дорожку из флигеля на кухню и обратно. Завалила стол вареным, жареным и печеным, воробью сесть некуда. А все бегает, все не управилась. Илье явно не по душе, позвал.
— Кому тут понадобилась?
В дверях — пунцовая Анюта. Метнула игривый взгляд в сторону мужа, подшпиливая волосы. На ней батистовая кремовая блузка с волнами, юбка шерстяная, синяя, еще довоенная справа. Черные с горячим отливом косы, забранные на затылке в тяжелый узел, держались с трудом; помыла их дождевой водой, а теперь и мучилась, перетыкая то и дело шпильки.
— Садись. Ты хозяйка…
Властно взял Илья за горло наполовину опорожненную четверть, разлил в стаканы. Предложил тост:
— За Россию… свободную, господа.
Сам пил последним. Переломив бровь, коршуном следил, пока стакан Макара показал донышко. Степка выдул одним махом и не крякнул; к еде опять не притронулся. Зато бабы оскандалились, Макарова жена поперхнулась. Уткнувшись в колени, скрипуче кашляла, протирая мокрые глаза исподней юбкой. Анюта только пригубила.
Захмелевший Макар пожалел:
— Перевод добру.
В чулане затопали. Илья с готовностью вылез из-за стола — думал, гости. Пригляделся в полутемной передней: сын, Никита.
— Ты это? А Ленька заявился?
Никита зыркнул через плечо отца в горницу.
— В садах, над яром. С Мишкой Беркутом.
— С каким еще Беркутом?
— Дружком своим. Пап… можно?
Подмигнул, указывая кивком на бутыль с самогонкой. Илья, занятый своими мыслями, толкнул напиравшего сына плечом:
— Чего тебе еще? Один глоток?..
— Сопли под носом не высохли, щенок. — Илья глянул на жену. — Каких это Беркутовых?
Под шумок Макар протянул Никите начатый женин стакан. Глазом не моргнул племяш — выпил и выбежал во двор.
— Одни у нас на всю станицу Беркутовы, — опередила золовку Денисиха. — Икувированные. Важная такая, чисто пава… Комиссарша.
— Тьфу, дура. — Макар отплюнулся. — «Икувированные». Право, дура набитая.
Прожевал кусок, пояснил толком: «Кольки Беркута баба с пацаном.
— Ну? Ну? — Илья заложил за портупею руку. Денисиха опять встряла:
— Норовила за Волгу убечь — не вышло. Герман с полпути завернул.
— Балаболка. Прав, балаболка.
— Небось по соседству плетни наши, знаю. Тебе на людей глядеть время нема — зальешь зенки свои бесстыжие.
Макар отмахнулся.
Поскрипывая новенькими хромовыми сапогами, Илья прошел к столу на свое место.
— А парень ейный с Ленюшкой дружки закадычные, водой не разлучишь. За барышней одной даже ухаживают, ей-бо. Вон, что у деда Ивы… Она тож и…ику…лированная, — покосилась на мужа. — Часто слышу их смех возля калитки, а то — на яру.