Из дальнего конца коридора доносилась музыка, женский смех.
— Там у нас зал танцев, — пояснил Вальтер.
В дверях на него налетели двое. Костлявый, с бесцветными, узко сведенными глазами и длинным худым лицом. Худобу и костлявость его подчеркивал черный суконный китель с желтым черепом на рукаве. «Эсэсовец». — Вера почувствовала, как похолодели кончики пальцев. Другой, повыше, гладкий, с твердым каменным лицом. Волосы пышные, светлые, острижены коротко. Серый мундир густо завешан крестами. На широком белом поясе — кортик в золотой оправе. Рукоять из слоновой кости с изображением женской головы. Схватил он Вальтера в охапку, но, увидав Веру, отпустил. Изумленно таращил красновекие глаза.
— С нами бог… Вальтер!
Сохраняя серьезный вид, Вальтер представил:
— Пани Вера. Дядя мой, Франц Фок.
— Барон Франц Фридрих Фок, господин лейтенант, — поправил эсэсовец с тонкой усмешкой.
Ни дядя, ни племянник даже не обернулись в его сторону.
Вера забыла, что в таком случае должна делать «пани». Смущенно кусала губы, глядя на сверкающий кортик. Но Франц взял ее омертвевшую руку, поцеловал выше кисти и легонько встряхнул, как бы говоря: не стесняйся, девочка, здесь все свои. Под руку ввел ее в приемную. Вера облегченно вздохнула: людей не было. Столы сдвинуты посредине, застланы белым. Сервировка дорогая. Вечерние лучи, проникавшие в открытые окна, разбивались на мелкие осколки о хрусталь, стекло и фарфор. Даже больно глазам. По стульям, недопитым бокалам и фужерам Вера догадалась, что гости уже побывали за столом. А теперь разошлись: молодежь и женщины— танцевать, а постарше — в кабинет коменданта выкурить сигару. Оттуда слышался смех. Чей-то густой бас давил все голоса.
Веру усадили за стол. Поднесли штрафной бокал. Выпила до дна. Кавалеры хлопали в ладоши, смеялись. Особенно был доволен барон. Он ловко нанизывал на вилку мясные шарики и подносил к ее рту. Перебрал поблизости все вазы — вырос перед ней ворох из конфет, печенья, яблок…
Барон налил еще. Из другой бутылки, низенькой, похожей на графинчик. И цвета иного, темно-бурого. Вера глянула на Вальтера. Тот сидел хмурый, ковырял вилкой скатерть. «Дуется», — подумала с радостью. Выпила с каким-то лихачеством, задором. Барон, рассказывая что-то, низко наклонялся. Вера задыхалась от табачного дыма, но сил отодвинуться не было. В голове приятно шумело. Свалила на пол пустой фужер. Испуганно, с мольбой огляделась. Того, в черном, не было в комнате. Куда он ушел? Вальтер стоял у окна, спиной к ним, выстукивая пальцами по стеклу. А барон душил дымом, перегаром водки и горячими словами:
— Пани Вера, этой еще попробуем…
Вальтер резко обернулся.
— Господин хауптман, довольно… — сказал он, прикрывая темными веками светящиеся глаза.
Франц дружески подмигнул Вере:
— Моему племяннику недостает выпить с нами. Правда, пани Вера?
Но Вальтеру удалось все-таки вывернуть из рук барона бутылку. Вера видела, как у Франца дрогнула тяжелая челюсть, побагровела шея. Сжалась вся в комок, ожидая чего-то страшного. Но барон вдруг захохотал. Поднялся. Оправляя на себе белый широкий пояс, вышел.
Вальтер, глядя в окно, жестко сказал:
— Пани Вера… домой отвезу вас.
— А бал?.. — прошептала Вера побелевшими губами.
Глава восьмая
Нынче Вальтер встретил Веру подчеркнуто вежливо. Делал вид или на самом деле его занимала какая-то хозяйская неувязка. Бегал по коридору с какими-то бумагами, не входил. «Ну и дуйся», — решила она, стараясь не слышать его четких шагов.
Зато Франц внес в тесную каморку много шума и запаха тончайших духов. Перецеловал руки, к узлу волос пристроил веточку клена. Вальтер забегал мимо раскрытой двери чаще. Зашел после обеденного перерыва, когда Франца уже не было. Долго рылся в сейфах.
— Где-то здесь была синяя папка… Не видали, пани Вера?
— Нет, не видала.
Вера догадалась, что он просто ищет предлог заговорить. Скривила пренебрежительно рот, щелкая клавишами. Длиннопалая, тонкая в кисти рука лейтенанта с глянцевитыми ногтями мягко легла на каретку. Кусал мальчишеские припухлые губы.
— Пани Вера… мне не хочется… чтобы барон Фок… долго задерживался в этой… комнате.
— Почему?
Вера подняла глаза. Хотела глядеть строго и непонимающе, но выдала плохо затаенная усмешка. Вальтер выпрямился, дрожа ресницами, обдал ее холодным взглядом. Спохватилась Вера, когда его шаги были уже возле порога. На грохот двери тревожным стуком отозвалось девичье сердечко. Ткнулась в похолодевшие ладони, но слезы сумела удержать. Потянуло ее из этой страшной комнаты на солнце. Убрала бумаги в стол и вышла во двор.
Вечером, когда она собиралась домой, Вальтер вошел опять. Велел помочь ему упаковать какие-то папки. Перерыли оба сейфа. Увязывая кипу, Вальтер перестарался: лопнул с треском шпагат, и он откинулся назад, едва не упав. Вера прыснула и тут же прикрыла рот. Глянул Вальтер в ее настороженные глаза и первый раз за весь день улыбнулся. Примирение состоялось.
Задержались до темноты. Вальтер вызвался проводить.
Синие сумерки, пахнущие коровьим навозом, молоком и полынью, наполнили доверху все станичные улицы: совсем недавно прошло из степи стадо. Возле канав и плетней, в лебеде, паслись еще не попавшие домой коровы. «Ищут их там, — подумала Вера, — а они тут…» Вздрогнула, почувствовав голым локтем горячую Вальтерову ладонь. Машинально окинула улицу: до поворота пусто. Все же хотела освободиться, но пальцы его сдавили крепче. Что делать? На площади могут встретиться люди. Подгоняемая страхом, свернула в глухой переулок, ведущий в сады, к Салу. Пусть лучше дальше.
Вальтер не противился. Прижимая легонько ее локоть к своему боку, наклонился, спросил с усмешкой:
— Пани Вера не боится такой глуши?
Вера, повеселевшая — теперь можно незаметнее дойти до своих ворот, — искоса взглянула на провожатого.
— А кого бояться? Такая охрана рядом…
— Думаете, надежная?
— Наган вон…
Вальтер поправил свободной рукой кобуру.
— А вы стрелять умеете? Из пистолета? Не умеете? Хотите, я научу вас?
— Не хочу.
— Да это вовсе не страшно. Ей-богу. Так у вас говорят, ей-богу?
Глянул Вальтер в ее сощуренные глаза, заговорил серьезным уже голосом:
— Вам положено оружие, пани Вера: работаете в секретной части. Живете далеко… А в районе неспокойно…
— Мне и без оружия не страшно.
Но Вальтер упрямо твердил свое. В окрестностях железной дороги Сталинград — Сальск действуют группы диверсантов-парашютистов. Помогают им местные партизаны. Участились взрывы эшелонов с хлебом. От листовок и ночных пожаров в степи могут перейти к вооруженному нападению.
Вера шутя согласилась с завтрашнего дня учиться стрелять. И вдруг завздыхала:
— И когда она только окончится, господи… Война эта. Ужас как надоела… А вы, Вальтер, так и не сказали мне тогда, помните? Тот офицерик… симпатичный такой, с орлом серебряным на всю грудь. Он из самого Сталинграда, да? Там уже все кончилось?..
Угрюмые, насупленные, таились в покрутевших сумерках сады. Оставили их веселые жильцы. А кто еще задержался, присмирел, оглушенный жестяным шелестом листвы. Потянуло увядающим бурьяном, лежалыми листьями, перевороченным черноземом — картошку убирали с огородов.
— Пани Вера много, много любит знать, — ответил он после долгого молчания. — Политика — нехорошо…
Вера, запахнув на груди вязаную кофточку, прибавила шагу.
— Прохладно тут. От речки тянет…
Дальше шли молча. На той улице тренькала балалайка. Слышались припевки. Мальчишеский голос Вере был знаком. Знала даже в лицо того курносого певца. Сочиняет частушки он под балалайку, глядя тебе вслед. Вера уже не раз заливалась краской, проходя мимо углового флигелька с чаканной крышей. Мурашки побежали у нее по спине. И обойти некуда…
— Пани Вера окончательно замерзла. — Вальтер заглянул ей в глаза. — Правда?
— Да нет еще… Скоро и дом мой.
Вера надеялась, что в темноте ее не узнают. Обрадовалась: завалинка, где обычно сидят мальчишки, свободная. Прошли двор, за спиной — голос, под балалайку:
Верка губы стала красить, Мазать брови угольком. Адъютанта обнимает И целует с огоньком.
И тихий, сдавленный смех.
Вера с испугом глянула на Вальтера. Он, казалось, не слушал, что поют мальчишки. Часто попыхивая сигаретой, вглядывался во дворы.
— Вот и акация ваша, пани Вера, — узнал он (был Вальтер всего один раз, когда привозил ее с бала).
Удивилась Вера его памяти. У калитки освободила локоть, стала прощаться.
— Пани Вера…
— Поздно уже… Хозяева, поди, беспокоятся… Вальтер заглянул в калитку.
— В этом доме вы живете?
— Да.
— Какой маленький. Можно, я днем приду посмотреть?
— Пожалуйста. — Вера пожала плечами. — Смотреть не на что. Развалюха.
Сердцем поняла, что этот разговор может дать Вальтеру повод опять коснуться недавнего: он предлагал ей перейти в пустой дом, который стоит во дворе комендатуры. Но Вальтер, прикрыв калитку, заговорил о другом:
— Смотрите, смотрите, тень. Луна скрылась за тучами — она пропала. Во-во, появляется, появляется… А дорога, пани Вера! Белая-белая. А что это блестит на ней, искорками? Соломинки… И у нас так бывает по вечерам…
Там, на Рейне.
Вера, прислонившись спиной к частоколу, глядела с изумлением. Стоял он в такой позе, будто прислушивался к чему-то; рука в обшитом серебром рукаве дирижировала.
— Вы слышите? — спросил он шепотом. — Пани Вера?
— Ветер. — Вера усмехнулась.
— Не-ет, музыка… Вы знаете Бетховена? Музыкант.
— Марши он сочиняет?
— О, пани Вера…
— А у нас пластинки — все марши.
— Ну, у нас… Бетховен — немецкий музыкант. Великий композитор! Европа вся знает его, Америка! А в России… могли и не знать. Он умер уже…
Остужая ладонями щеки, Вера заговорила:
— И давно умер, господин лейтенант. В прошлом столетии. В двадцать седьмом году, кажется, в Вене. И в России знают его, любят. Знает даже вся детвора: в школах изучают… Книги есть, был фильм перед войной, «Юность Бетховена»…