— Пора…
Сенька потянул к себе мешок — с этой минуты он переходит в его власть. Полез по карманам, проверяя, на месте ли зажигалка. Важная работа у него — подрыв.
Вызвался на это он сам. С неохотой уступил ему Ленька. В завязавшемся было споре Андрей поддержал Сеньку. Он считает, что главное — обеспечить подрывнику охрану. Нужно, во-первых, закупорить дверь во флигельке, где отсыпаются остальные три немца, и держать на мушке часового у ворот. Это свободно сделает один человек с автоматом — сторожка у самого въезда. Укрывшись в кустарнике, шагах в двадцати, при малейшей тревоге можно полоснуть очередью и по часовому и по двери. Ему, Леньке, Андрей посоветовал самолично снять внутреннюю охрану. Определенного места у того постового не было, ходит между цистерн свободно. Тем и опасен он, что не знаешь, где встретишься с ним. Ленька согласился. Но сделал по-своему. Для верности на закупорку ворот назначил двоих — Молчуна и Кольку. Себе в помощники взял Гриньку.
Колька, поправив на шее автомат, ступнул к Молчуну. Оставшись в сторонке, Гринька растерялся. Вытащил из-за пояса овечьи ножницы-резать проволоку, — двинул ими. Раздался ржавый, муторный скрежет. Сенька резко повернул голову. На свету Ленька заметил, как у него зло блеснули глаза, скривился рот. «Волнуется…» Неодолимо потянуло его что-то сказать. Хотел спокойно, но вышло даже сурово:
— Главное — не мямлить. Поджег шнур — и бегом.
Времени в обрез…
Уже проговорив, осознал, что это относится только к Сеньке. Поспешил исправиться:
— Вы тоже… — Глянул на Молчуна и Кольку. — Не увлекайтесь. Ходу по этому буераку. Ждать будем возле ветряка. Вот и все.
Кивнул Гриньке. Бесшумно, серой кошкой вскочил тот на обрывчик и пропал в зарослях бузины. Исчезли и Молчун с Колькой. Немного помедлил Ленька, устраивая в карманах пистолет и финку, а братьев уже нет. Уловил легкий треск сухого бурьяна по дну буерака.
— Ну и я двинусь…
Разбирая лямки мешка, Сенька спросил:
— Может, и мне зараз с вами, а?
;— Не горячись. Мягко разрезая воздух, пролетела низко какая-то крупная птица. Упала в Сал. Успел Ленька разглядеть у нее белый подбой крыльев.
— Сова…
— Сова, — согласился и Ленька.
Хотел он пожать другу руку. Зацепившись за холодную влажную бурьянину, схватил ее, намотав, оборвал зернистую макушку. Так с бурьяном на кулаке и вскарабкался наверх. Обрыв метра полтора, но сточная вода сделала удобный выступ для ноги. Махнул Сеньке: жди, мол, сигнала. И исчез.
Гринька уже управился со своим делом. Разгреб теклину, перехватил две нижние проволоки. Концы оттащил к столбам, по-хозяйски подвернул — не путались бы под ногами. Сам лежал в лазе и к чему-то прислушивался. Ленька тоже наставил ухо. Хотел раздвинуть кусты, но Гринька сдавил плечо: слушай. Донесся слабый звон. «Собака!» — обожгло Леньку. Пролез осторожно сквозь кусты и тут же сразу на чистом нащупал в траве трос. Это новость! Еще днем в этом прогоне собака не бегала. Выходит, вечером немцы протянули трос; эта овчарка свободно разгуливает от цистерн и до речки, встречаясь где-то над обрывом со своей товаркой. Что, ждали? Или пришлось на то?
Не сговариваясь, вернулись в буерак. Решение пришло тут же: отвести собаку от цистерн к Салу и застопорить ее там! Сбил Ленька кепку на затылок, высказал:
— Камень или палку швырнуть… Туда, к Салу. Она бросится. Лай без видимой причины, думаю, не подымет. Не дворняжка. Тут ее и перехватить. Проволокой. Срезать конец, обмотать за трос… И сядет, как на кукане. Идет?
Сенька шевельнул плечом: чего, мол, спрашивать, предложил дельное, и лучше сразу не придумаешь. Ленька мигом исчез в кустарнике.
Из степи пахнуло ветерком. Шелохнулись листья на крайнем к обрыву кусте бузины. Сенька поежился — холодок загулял меж лопаток. Подтащил под голову вещмешок, улегся удобнее. Глядел в небо, а видал Алину белую челку и прищуренные насмешливо глаза… Гринька устал ждать. Подумывал бежать на розыски, но в это время послышался шелест бурьяна. Из-за ивняка вышел Ленька, упал на живот. Дышал бурно. По улыбке можно было понять, что все в порядке.
— На кукане кобель… Ножниц жалко… Тоже швырнул. Земля крошится… Не слыхать. А как ножницы — сразу… И того встревожил, над Салом: звенел цепью.
Встал на колени, потуже затянул на животе ремень. Из кармана переложил пистолет за пазуху, поближе. Кивнул Гриньке: айда. Поймал Сенькин взгляд, сказал:
— Ладно, тоже подвигайся. У лаза жди… Держались кустов у самой ограды. Шли согнувшись, перебежками. Освещенные прогалины переползали. Луна зорко глядела сбоку. Молоденькие саженцы стояли ровными шеренгами, как солдаты, — облитые ее холодным светом. Бурьян в пояс; с начала войны здесь не притрагивались ни до чего человеческие руки.
Напротив крайней цистерны, привстав, Ленька долго оглядывался. Хорошо видать соседнюю цистерну. Она действительно близко; за ней выступает горб третьей, средней. Та самая большая (на плане она помечена жирным крестом — центр взрыва). На этом участке питомника деревья старше возрастом, кроны гуще, роскошнее. Цистерны наполовину врыты в землю, сверху завалены сухими ветками и бурьяном. С воздуха, пожалуй, обнаружить их будет невозможно. На это немцы и рассчитывали, не обеспечив склад противовоздушной обороной. «Андрей правильно разгадал», — подумал Ленька, вспомнив недавний разговор.
Позади зашевелился Гринька. Кивком приказал ему двигаться дальше, а сам пополз к цистерне. Мелькнула его белесая спина в бурьяне и пропала. Держа наготове автомат, Гринька сделал несколько шагов. Постоял, вслушиваясь. Тихо. А часовой где-то тут, рядом… Малейшая возня — и он, Гринька, должен быть там. Не стрелять — прикладом…
Еще продвинулся. Вот и пятый бак, последний. За кленами — сторожка. Там, где кончается кустарник, притаились и братья. Между сторожкой и братьями, у ворот, вышагивает часовой. А где же этот охранщик? Пригнувшись, он метнулся к цистерне. Обошел с теневой сторо-ны. Внезапно столкнулся с Ленькой. Стоял тот на свету, во весь рост. Увидал, удивленно развел руками. Вспыхнула в кулаке финка.
Вдвоем уже, не таясь, обошли склад еще раз. Отвернули круглый люк на средней цистерне. Дали сигнал.
Сенька явился на диво скоро. Будто вырос из бурьяна. На его испытующий взгляд Ленька шепнул:
— Никакого черта… Все обошли. Перепились небось.
Указывая на откинутую крышку, разрешил действовать. Сенька взобрался наверх. Шибануло бензином. Втолкнул в люк мешок. Крышку опускал бережно, чтобы не перебить шнур. Повернул потуже баранку. Сползая, в ладонях чутко пропускал белый шнур. Ленька и Гринька все еще тут. Обозлился:
— Ну?! Топайте! Догоню зараз…
Стоял он на коленях. Сунув конец шнура в зубы, нащупал в кармане зажигалку, отвинтил колпачок. Крутнул колесико. Еще, еще… Руки мелко дрожали, не хватало воздуха. Выдернул больше набензиненный фитилек. И в тот же миг всей спиной ощутил чьи-то крадущиеся шаги. Сжался весь, вбирая голову в плечи. Горячее сопение обдало затылок. Холодные, провонявшие табаком пальцы сомкнулись клещами на шее…
Гулко выстукивало в груди. Отдавало и в висках. Ленька даже мог считать удары. Уже трижды по времени сгорел шнур. «Что случилось? Бензинка?..»
Лежали они у лаза. Где-то неподалеку вызванивал цепью кобель. Дергал, недовольно повизгивал, но лая не подавал. «Нет, что-то неладное…» Повелев Гриньке ждать, вскочил. И сразу же за ближним кустом столкнулся с Сенькой. Испугался одного его вида: лицо белое, как бумага, волосы всклокочены, будто их натирали арбузной коркой. Телогрейка в руке.
— Зажигалку!.. Упустил свою… — выдохнул он.
Бежал Ленька, на ходу поправляя в зажигалке фитиль. Сенька топал сапожищами позади. Догнал у большой цистерны, ухватил за полу. Ленька сердито вырвался, — думал, тот просит зажигалку. Обогнул яблоньку и остановился… Немец! Лежал он ничком, выбросив вперед руки; одна нога, без сапога, вытянута, другая подвернута коленкой под живот — видать, силился встать, но руки уже не помогли. Желтый клок волос на затылке— торчком. Винтовка валялась с оборванным ремнем. В стороне стоял сапог, будто поставил его кто нарочно.
Ленька, сцепив зубы, чтобы не выдать дрожи, поймал друга за руку: прости, мол…
— Зажигалку давай!
Ощупывал карманы. Страшно сконфузился, когда Сенька, силой разжав ему пальцы, сказал:
— Да вот она… в руке.
Крутнул Сенька колесико — на кончике фитиля запрыгал едва заметный на лунном свету огонек. Шипящий конец подрывного шнура осторожно опустил наземь.
Глава двадцатая
В полночь въехали в хутор Веселый. Растолкали атамана и полицейского. На строгий голос начальника полиции оба подтвердили: да, бумажку писали эту они и что по хутору только и разговору как о русских парашютистах. Слух разнес парнишка. Прибежал с такими глазами со степи — корову искал. Как раз на восходе солнца. Сперва пролетел самолет. Видал ясно, как выпал из него черный комок. Потом парашют…
Илья Качура переглянулся с Воронком, Степкой Жеребко. Покосился и на Андрея.
— Ну-ка, хлопца…
Привели заспанного паренька в защитном ватнике, без шапки. Андрей узнал в нем вчерашнего — доставил пакет. Он бойко, не моргнув глазом, пересказал слово в слово только что услышанное. Вызвался хоть сейчас, ночью, проводить на то место в лесопосадку.
До утра гоняли лошадей по балкам, вымоинам, буграм. Занялась заря, въехали в лесопосадку — ночью не рисковали. Андрей с Воронком набрались смелости: пересекали ее поперек.
Развернулись строем, будто бредень тянули. Кони мокрые от росы, валом прет от них пар, и едва держится на ногах. Вывозились и сами, как черти.
Качура дремал в тачанке, закутавшись в бурку с головой. Степная малоезженая дорога мягко и усыпляюще покачивала. Разлепил глаза от громких возгласов. Из леса скакал Воронок, сопровождаемый гурьбой полицейских. В седле что-то белело. «Парашют!» — догадался Илья. Прямо на колени угодил Воронок трофеем. Запустил обе руки в холодный, шуршащий шелк, искал марку. Сомнение развеял совсем новехонький картонный заряд от русской ракетницы. Валялся неподалеку.