Долгий, суженный взгляд у Андрея, хотя усмешки не сгонял с губ. Глядел, пока и папаха его не скрылась за ветками акации. Перепрыгнул кювет. Шел по площади, не сбиваясь со своего обычного шага, а в голове кутерьма… Что это, предупреждал? Идти или — в камыши? Повлажнела ладонь в кармане, стискивавшая плоское тело браунинга. Бывает вот так, где-то вверху, в макушках тополей, шумит ветер, а внизу не шелохнется, дышать нечем. Вдруг завернет, завернет под ногами пыль, глаза успевай закрыть. И тут же все улеглось, успокоилось.
Вытащил из кармана руку. Сбив на затылок папаху, ворошил слежалые, припаренные волосы. В душе издевался над собой: «Слабоват стал, лейтенант Дронов. А там, на фронте, кровь люди льют, кладут головы…»
Уже успокоившись, Андрей думал со сложным чувством иронии и грусти о том, что теперь у начальника отдела разведки в списках против его фамилии стоит жирная черная птичка: погиб при исполнении служебных обязанностей. В далекую владимирскую деревушку на имя Прасковьи Ниловны Дроновой пойдет узенький бланк — похоронная. А вслед за ним, в отдельном конверте, — письмо на двух листах, заполненных размашистым полковничьим почерком, с пространным описанием «геройской смерти» внука. И хорошо, что его некому там читать, кроме председателя Совета, — умерла старуха прошлой зимой. Можно было бы и сменить домашний адрес, на Москву, но Андрей не решился… И правильно сделал. Кто она ему, жена? друг? Первый успех на сцене после студенческой скамьи вскружил ей голову. Не захотела регистрировать брак, наотрез заявила, что не желает иметь детей: для актрисы, мол, общественные интересы куда выше своих личных. На исходе еще только медовый месяц, а над головами молодых сгущались тучи. Развеяла война. На вокзал, на проводы опоздала. Протолкалась к теплушке, когда поезд уже трогался…
Так и осталась она в памяти у Андрея, запыхавшаяся с расплетенным концом светлой косы в руках. Вечернее солнце било ей в глаза, округленные ужасом. Когда-то Андрей любил глядеть в те глаза — зеленоватые, с коричнево-золотистым донышком. В них — постоянный плеск света. Теперь они были неприятны: страх выбелил их» сковал. Оживляли только слезинки, застрявшие в уголках.
А когда вернулся назад в часть продаттестат, а к нему приписка» что, мол, она и сама в состоянии прокормить себя, Андрей растерялся. Потом, стиснув зубы, решил поглубже припрятать от себя и других свои сердечные дела до конца войны, до победы (умирать раньше не собирался).
Проходя мимо виселицы, он придержал шаг. Ветерок, подувавший с выгона, покачивал отхваченный ножом конец веревки, заносил вбок. Подумал вдруг Андрей; Вера чем-то внешне схожа со Светланой — такая же юная и белокосая… Скомкал неподожженную сигарету, бросил в пыль. На губах кривая усмешка — совестно за такое сравнение перед светлой памятью покойницы. Рука невольно потянулась в карман, злоба подступала к самому горлу. Какая загублена жизнь! Нет! Пока он, лейтенант Дронов, жив и в руках есть оружие, палачам нет места рядом с ним на земле!
Резковато открыл калитку во двор полиции, — такого с ним еще не бывало. Поднимаясь, сильнее нажимал на скрипучие ступеньки крыльца. Кинул взгляд на конюшню, увидал, как за угол бросился человек. Успел заметить синий верх папахи да блестящие голенища сапог. На перевернутых санках, сгорбившись, кто-то остался сидеть. В полутемном коридоре сквозь выбитое стекло разглядел в сидевшем Воронка. Открывая дверь, подумал, что убегал за конюшню Никита.
В кабинете сумрак. По стенам — сиреневые узоры, тень от подступившего к забору парка; за ним укрылось солнце.
Не сразу Андрей почуял неладное. В сборе весь начсостав полиции» кроме Воронка и Никиты. Хохол подмигнул: приглашал сесть на пустовавший рядом табурет. Дружелюбны взгляды и остальных. Вот разве самого гильфа. Покосился на скрип двери, угадал и тотчас усиленно задымил сигареткой. Поглубже умостился в кресле. А когда он, Андрей, сел напротив его стола, завозился вдруг- с лампой. Снял стекло, подышал в него, стал протирать розовой промокашкой. Долго выпрямлял решетку, матерился. Андрею показалось, делал все это он нарочно, лишь бы чем занять себя, не встречаться с ним взглядом.
Необычное совершилось нынче и со Степкой Жеребко. Подоконник — излюбленное, насиженное им место. Никому не уступает. Иной из молодых, чаще Никита, занимал его первым; он безо всяких брал четырехпалой лапой за шею и сбрасывал, помогая сзади коленкой. Под смех нижних чинов с невозмутимым видом усаживался сам. Спинищей загораживал всю нижнюю половину окна. На беду, оно, изо всех трех окон в кабинете, створчатое. К середине совещания нечем дышать. Дыму! Топор вешай. Лиц не разглядеть. Окрывали двери — не помогало. Лопалось терпение у самых отчаянных курильщиков: «Окно! Окно!» Степан и ухом не вел. Толще прежней вправлял в рот закрутку. Дымил, как печка. Шевелился на голос самого гильфа, но открывал не сам, пропускал чьи-нибудь руки. А нынче, на тебе, еще совещание не началось и дыму не так уже много, распахнул окно саморучно. Грыз черные корявые ногти на толстых пальцах, морщинил лоб. Не зная, на чем остановить бегающие глаза, отвернулся, долго возился с задвижкой. Толкнул створки и так остался глядеть в притихшие сумерки парка.
— Оце ж, сам догадався, — заметил хохол, поддевая локтем Андрея в бок.
Полицаи заулыбались. Активнее загулял по рукам чей-то расшитый кисет. Свернул цигарку и Андрей. Склеивая ее языком, скосил глаза в сторону открывшейся двери. Воронок. Присел, по обыкновению, у порога на корточки. Вслед за ним вошел Никита. Этот тоже остался у двери, хотя были свободные места. Кусал углы губ; черные глаза горячечно блестели в сумерках; правая рука лежала на кобуре.
В коридоре — топот нескольких пар ног. Остановились у самой двери.
Сжалось у Андрея сердце. «Предупреждал еще Макар…» Затошнило вдруг. Вынул изо рта цигарку.
Качура зажег лампу. Пока, настраивал фитиль, хохол, как дежурный, опустил на окна плащ-палаточные занавески — маскировку. Шум стих. Все глядели на начальника, ожидая начала совещания. А гильф не торопился. Теперь искал что-то в столе. Ворошил бумажки, выбрасывая их на пол. Задвинул животом ящик, властно положил на стекло руки.
— Позор! — сказал жестко. — Так несем службу! Под самым носом… Ты, Большак, дежурил позавчерашнюю ночь?
Андрей встал, озадаченный таким началом гильфа, — выговор он уже получил за это.
— Вот он, полюбуйтесь на него. Дрых небось… Качура обвел всех тяжелым взглядом. Глядел не в лица, а пониже, на руки.
— На губу пойдешь. Там выдрыхнешься. Клади пистоль. На стол вот…
Последние слова сказал не тоном приказа, а по-домашнему, по-свойски. Привалился к спинке кресла, устало закрыл рукой глаза.
Шагнул Андрей к столу. Пальцы не с охотой вытаскивали из ремня штырьки. Плечом сбросил портупею. Наворачивая мотком ремни на кобуру, думал, что гроза прошла где-то стороной.
И ошибся. В этот миг она висела у него над самой головой. Не успел даже осмыслить и предгромовую тишину. А когда Воронок, неизвестно каким образом очутившийся возле него, прикрыл руками на столе его пистолет, почувствовал ноющий холодок в груди. И тут же понял, что это хитро оплетенная ловушка, волчий капкан. Понял по облегченному вздоху Воронка, по тому, как убрал от лица Качура руку, а на подоконнике заерзал Степка Жеребко. Краем глаза заметил и то, что Никита с пистолетом в руке распялся в дверях.
— Господа, познакомьтесь, — Качура криво усмехнулся. — «Товарищ» Скиба. Он же и неуловимый парашютист… Хозяин той находки, что в Озерской лесопосадке… Ага, ага. Чего, Приходько, глаза выпустил, как рак? Не веришь? Зараз сам он выложит чистоганом… А пока обрадуем — коменданта.
Качура потянулся к телефонной трубке. Умышленно не убирал. Андрей с лица глуповатую усмешку, а в голове четко работала мысль: «Не ждать немцев!..» Прикинул мысленно путь до двери: Воронок, вот он, рядом, Никита… А в коридоре сколько? «Нет, не пробиться…»
Решение пришло вдруг. Почувствовал на левом бедре легкое прикосновение. Опустил глаза: рука Воронка тянулась к правому карману, где браунинг… Вот и голова его… Удачнее положение не придумать. Короткий, резкий удар снизу! Взмахнул Воронок руками; у двери задержали его ноги Никиты. Почти одновременно левой рубанул по лампе. С лампой полетел на пол и графин с водой. Черная, кромешная тишина! Слышно отчетливо, как глохли звуки разбитого стекла. Андрей, пригнувшись, достиг стены. Где-то рядом Жеребко, а за его спиной — спасительное открытое окно. Наткнулся на протянутую руку…
Глухо прозвучал выстрел. Степка замычал. Отвернул Андрей обмякшее, тяжелое тело его. Вниз головой, как в воду, сунулся под плащ-палатку.
В полночь Леньку разбудил топот копыт. Поднял голову, вслушиваясь. Остановились у их ворот. (Спал он на веранде.) Голоса слышны, но за лаем Букета не разобрать. Собака так и кидалась под ворота. Оттуда ее кто-то окликнул, и она умолкла. Звякнула щеколда. В калитку вошло несколько человек. «Никита», — догадался Ленька. Сквозь веки почувствовал свет. Заворочался, забормотал притворно. Отвернулся к стенке.
Слышно, как Никита осторожно надавил чуланную дверь. Заперта. Стучать не стал. Спустился во двор.
Полицаи кучковались возле кадки с дождевой водой под желобом. Курили, говорили вполголоса.
Ленька откинул край одеяла, наставил ухо.
— Не уйдет, гад… далеко. Тут, в садах, где-нибудь… или в камышах.
Помолчали.
Погодя опять заговорил Никита:
— Ясно видал я, как он шлепнулся после выстрелов моих… Даже забор обломал…
— Э, закройся. Стрелок… ворошиловский. Тяжкий вздох:
— Степку-то подвалил, с-сука, а?..
Побурчали еще, вывалились гурьбой в калитку и ускакали.
Ленька лежал с открытыми глазами, боялся пошевелиться. Вздрогнул, когда откинулся изнутри крючок. Вышла мать в исподней рубахе. Подошла к кровати, нагнулась.
— Букет чего бесился? — спросила испуганно.
— Да Никита прибегал..
— Никита?
Постояла Анюта, прислушиваясь к чему-то, вздохнула. От двери посоветовала: