Вот каким всемогущим стало наше фортепиано — на нем звучали симфонии и оперы, оно рождало человеческие портреты и картины природы, погружаясь в его звучание, можно было отправиться в далекий фантастический мир.
Из всех музыкальных инструментов все это оказалось по силам только фортепиано.
М. ЗИЛЬБЕРКВИТ
Из книги М. ЗИЛЬБЕРКВИТА «Рождение фортепиано». М., «Детская литература», 1984.
ПРАВО БЫТЬ САМИМ СОБОЙ
Нужно обладать большой смелостью, чтобы решиться быть самим собой.
Эдуард Манэ. Клод Моне, работающий в своей лодке-ателье. Фрагмент. 1874. Холст, масло. Новая пинакотека. Мюнхен.
Еще вчера Клоду казалось: покончить с жизнью — лучшее, что он может сделать в его положении. Тогда, возможно, Моне-старший, узнав о смерти сына, почувствует угрызения совести из-за того, что противился его браку с Камиллой, что оставил молодую семью без средств к существованию, простит Камиллу и признает малютку Жана своим внуком и наследником. Еще вчера...
А сейчас, когда волны готовы были сомкнуться над его головой, он вдруг ужаснулся своему решению. Что, если отец не только не простит бедную женщину, но еще больше возненавидит ее? Каково ей будет пережить все? И что станет с Жаном?
Клод Моне. Трувильский порт. 1870. Холст, масло. Музей изобразительных искусств. Будапешт.
Клод повернул к берегу с твердым намерением ни за что на свете, ни при каких обстоятельствах не поддаваться больше соблазну умереть прежде, нежели истечет отпущенный судьбою срок.
Бессильно повалился он на песок и лежал несколько минут, приходя в себя от пережитого. Потом сел и обвел взглядом побережье с таким чувством, словно выздоравливал после тяжелой, изнурительной болезни.
Было одно из тех восхитительных состояний природы, когда сине-зеленое, в белых завитках волн море, яркое солнце и усеянное летучими облаками небо слагаются в единую ликующую картину, в нечто живое, неуловимое в своей переменчивости и такое прекрасное, что захватывает дух и слезы невольно наворачиваются на глаза. Никогда больше не увидеть этого?! Что значат все его невзгоды перед такой красотой?! Сколько уже раз казалось ему: нет выхода. И все-таки выход отыскивался. Найдется и теперь!
Близился к концу июнь 1868 года...
Трудно себе это представить, когда впервые знакомишься с радостными полотнами французского живописца Клода Моне /1840—1926/ в музеях или рассматриваешь репродукции с его картин в альбомах. На холстах Моне белоснежные яхты пересекают водную гладь, причудливо струятся под лучами солнца стены древних соборов, цветут маки в густо поросших травой лугах и крутобокие стога зовут вас отдохнуть от летнего зноя в их сине-фиолетовой тени.
Между тем все это действительно написано человеком, прошедшим через страшные унижения, нищету, оскорбления и сумевшим устоять от соблазна воспользоваться в жизни проторенным путем, сумевшим выстоять и отстоять свое право на поиск. Три слова: «устоять», «выстоять» и «отстоять» не случайно оказались рядом. Они имеют не только общий корень, но, вместе взятые, выражают суть человека-борца, суть мужественного, принципиального человека.
Клод Моне начинал неплохо. И зрители и критики встретили его появление в 1865 году в парижском Салоне[4] благосклонно. Обратите внимание на отзывы, каких удостоился он, выставив два пейзажа: «Мыс Эв» и «Устье Сены в Онфлере».
«Его «Устье Сены» заставило нас внезапно остановиться, и мы его уже не забудем. Отныне мы с интересом будем следить за будущими успехами этого искреннего мариниста».
«Моне. Автор самой оригинальной, самой искусной, наиболее основательно и гармонично исполненной марины[5], какой не выставляли давно».
1866 год. Показанная там же «Камилла, или Дама в зеленом» получает высокую оценку даже самых взыскательных критиков, в том числе и Эмиля Золя.
Избери молодой художник образцом для подражания кого-нибудь из представителей академической живописи, бывшей в чести как у правительства Наполеона III, так и у жюри Салона, и он с его одержимостью и невероятной работоспособностью мог, видимо, в скором времени стать постоянным участником ежегодных выставок Салона и преуспевающим человеком. Спекулируя на вкусах буржуазного обывателя, эти художники писали душещипательные, слащавые или напыщенно-героические картины, строго следуя штампам и канонам, раз и навсегда установленным Академией художеств. /Не случайно термин «салонное искусство» стал синонимом бессодержательности, банальности и внешней красивости во всяком искусстве./ Моне, однако, позволил себе смелость брать пример с тех, кого не очень жаловал Салон. В своих взглядах на живопись он опирается на пейзажистов нормандской школы — Будена, Йонкинда, на художников-реалистов предшествующего поколения — Коро, Курбе, барбизонцев, на искания тогдашнего кумира молодежи — Эдуарда Манэ. Своими устремлениями он заражает и друзей: сначала Ренуара, Базиля, Сислея, позднее — Писсарро и других. Вполне естественно, что уже следующий Салон — 1867 года — отвергает представленную Моне картину «Женщины в саду». Подобная участь постигает и работы его приятелей.
Что же насторожило жюри в новом полотне Клода Моне? И нечеткость силуэтов, и слишком светлый колорит, и неглубокие тени, и, конечно, свободные мазки. Все это противоречило общепринятой манере письма, не походило на приглаженные, исполненные в условной коричнево-темной гамме работы художников-академистов.
В то время молодые художники в Париже работали разобщенно, в отрыве от критики и публики. И попасть в Салон — многое значило для них. Это была бы известность, выход на богатых коллекционеров и просто покупателей, возможность получать заказы, а следовательно, какой-то заработок. Поэтому Моне и его друзья продолжали посылать туда свои холсты и в последующие годы, но в основном безуспешно, ибо искания уводили их все дальше от традиционного искусства.
В 1871 году Моне с Камиллой и сыном поселился неподалеку от Парижа, в маленьком городке на Сене — Аржантее. Купил лодку, оборудовал ее каютой и тентом из парусины. И в этом плавучем ателье[6] путешествовал по реке, писал воду, зачарованный ее изменчивостью, ее слиянностью с солнцем и небом; писал яхты парижан — любителей парусного спорта; уютно раскинувшиеся на берегах Сены местечки. Или, захватив мольберт, вместе с друзьями, которые подолгу гостили у него, отправлялся в окрестности городка, на берег, в прилегающий к дому сад,— где они все вместе писали или рисовали какой-нибудь общий мотив, часто и охотно позируя друг другу, как позировали в один из дней он и Камилла Эдуарду Манэ /см. страницу 28/.
Мастер, на которого с обожанием смотрели художники из группы Моне, чьи оригинальные, глубоко реалистические полотна и удивительное владение цветом всегда восхищали их, приехал сюда из Парижа на лето в 1874 году, снял виллу поблизости и занялся вместе с ними пленэрной живописью, той самой пленэрной живописью, без которой невозможно представить себе теперь формирование всех последующих пейзажистов Франции.
Когда-то еще в юности, когда Клод жил с родителями в Гавре и увлекался рисованием карикатур и шаржей, его заметил местный живописец Эжен Буден и пригласил поработать летом вместе с ним и другими художниками на пленэре, то есть на открытом воздухе. Так Моне стал очевидцем того, как вдумчиво, любовно пишет его наставник свои знаменитые пляжи. Тогда-то в душу шестнадцатилетнего юноши и заронилась первая искра трепетного отношения к природе, необычайного преклонения перед ней. И вот теперь, в Аржантее, эта искра разгорелась в Клоде таким всепожирающим огнем, что он жил только одним желанием: запечатлеть эту вечную и поминутно меняющуюся под действием света и воздуха красоту на своих холстах, поведать о своем восхищении ею людям.
За семь лет, проведенных здесь, им были написаны такие шедевры, как «Регата в Аржантее» /1872/, «Маки» /1873/, «Мост в Аржантее» /1874/ и другие. В каком направлении шли его поиски, легко представить, если сравнить «Трувильский порт» /страница 29/ и «Маки» /страницы 32—33/.
Палитра «Трувильского порта» /1870/ уже сильно высветлена. Воздушная дымка и рассеянный свет размывают горизонт, объединяют небо и морскую гладь. Пейзаж, мы это буквально ощущаем, напоен морским воздухом и написан необычайно легко и артистично. Но чувствуется, что художник еще заботится о впечатлении, которое должна произвести его картина на зрителя. Потому-то она не просто изящна, она даже несколько изысканна.
Иное дело «Маки» /1873/. Всего три года отделяют «Маки» от «Трувильского порта», но какая разница между этими произведениями! Качество печати не позволяет в полной мере ощутить ее. И все-таки нетрудно заметить, что Моне уже не сдерживает свой художественный темперамент. Техника его стала еще более широкой. Свободные мазки в отдельных местах словно выступают из картины, живут самостоятельной жизнью. Это уже абсолютно искренняя картина. Художник пишет ее без оглядки на зрителя. Понравится она или нет — этот вопрос Моне не занимает. Главное — донести до зрителя свое собственное восприятие природы.
...Несутся по ясному голубому небу белые пушистые облачка, то открывая, то закрывая солнце. Бежит, бежит солнечный свет по луговому разнотравью, и с ним словно соревнуется шалун-ветер: лохматит густые кроны деревьев; перекатывает волнами по зеленому склону алые маки, треплет их лепестки, словно крылья больших бабочек; завихряет, клонит к земле густые, высокие травы.
Моне вводит в пейзаж человеческие фигуры, но дает их очень обобщенно, без подробностей. Не о них хочет рассказать нам живописец. Они необходимы Моне лишь как цветовые пятна. И еще для того, чтобы усилить у нас ощущение подвижности всего изображенного.