Под страхом ареста Криншоу дал подписку о том, что в будущем не предпримет никаких действий подобного рода, и через несколько месяцев притворился, что мысли о мести постепенно исчезли из его разума. Это ему удалось; и тогда он предстал перед директором тюрьмы в иной роли (это случилось, когда после преступления минул целый год), и чиновник с сочувствием отнесся к заявлению Криншоу о том, что сердце его смягчилось и он почувствовал, что выйти из долины теней он сможет, лишь простив злодея, и он хочет помочь Извергу и указать преступнику Путь Истинный с помощью хороших книг и неустанных обращений к похороненной под спудом злодейства лучшей части души преступника. Таким образом, после тщательного обыска, Криншоу было позволено раз в две недели проводить по полчаса в коридоре у камеры Изверга.
Но если бы директор догадывался об истинных причинах такого относительно быстрого обращения Криншоу, то вряд ли он разрешил бы эти визиты, потому что, далекий от всякой мысли о прощении, Криншоу решил отомстить Извергу нравственными муками взамен физических истязаний, которые отнял у него закон.
Оказавшись лицом к лицу с Извергом, Криншоу почувствовал, как зазвенело у него в голове. Из-за засовов на него неуверенно смотрел упитанный человечек, на котором даже халат заключенного неуловимо напоминал костюм бухгалтера; человечек в очках с толстой роговой оправой, опрятный, как страховой агент. Почувствовав внезапную слабость, Криншоу присел на принесенный ему стул.
– Воздух вокруг тебя смердит! – неожиданно закричал он. – Весь коридор, вся тюрьма – все смердит!
– Думаю, что вы правы, – признал Изверг. – Я тоже это заметил.
– У тебя было достаточно времени, чтобы это заметить, – пробормотал Криншоу. – Всю свою оставшуюся жизнь ты будешь мерить шагами эту вонючую маленькую камеру, и все вокруг будет становиться чернее и чернее. И даже после этого тебя будет ждать ад. Навеки ты будешь заперт в маленькой камере, но в аду она будет так мала, что ты не сможешь там встать во весь рост или лечь, чтобы выспаться.
– Так и будет? – озабоченно спросил Изверг.
– Да! – сказал Криншоу. – Ты останешься один на один со своими гнусными мыслями в этой маленькой камере – навеки! Ты будешь чесаться, ты будешь истекать гноем, и ты никогда не сможешь заснуть; ты будешь умирать от жажды, но никто не подаст тебе и капли воды.
– Так и будет? – повторил Изверг, еще более озабоченный. – Я помню, как однажды…
– Все время ты будешь дрожать от ужаса, – перебил его Криншоу. – Ты будешь сходить с ума, но никогда не станешь сумасшедшим! И все время ты будешь думать о том, что это будет продолжаться вечно.
– Какой ужас, – сказал Изверг, печально покачав головой, – это настоящий кошмар.
– А сейчас я расскажу тебе кое-что еще, – продолжил Криншоу. – Я принес несколько книг, чтобы тебе не было скучно. Я устроил так, что ты не будешь получать никаких книг, журналов или газет – кроме тех, что буду приносить тебе я!
Для начала Криншоу принес полдюжины книг, которые его прихотливое любопытство собирало долгие годы. Одна из них, написанная каким-то немецким доктором, называлась «Тысяча историй болезней на почве сексуальных извращений» – все случаи были неизлечимы, без всяких надежд, без всяких прогнозов, просто бесстрастно изложенные истории болезней; другая была сборником проповедей Джонатана Эдвардса, пуританского проповедника, описывавшего пытки проклятых душ в аду. Принес он и сборник рассказов о привидениях, и том эротических рассказов, причем из каждого рассказа были вырваны последние страницы с развязками; и еще том детективных рассказов, изуродованных таким же образом. Том «Ежегодника Ньюгейтской тюрьмы» с описаниями историй заключенных служил достойным завершением этой коллекции. Всю кипу Криншоу просунул через решетку – Изверг взял книги и положил их на железную тюремную койку.
Так прошел первый из визитов, которые Криншоу стал наносить регулярно, каждые две недели. Он всегда приносил с собой что-нибудь мрачное и грозное на словах и что-нибудь гнусное и ужасное на бумаге, исключая продолжительный период, когда у Изверга не появилось ни одной новой книги, зато потом он получил сразу четыре огромных тома с вдохновляющими названиями, в которых под обложками не было ничего, кроме чистой бумаги. В другой раз Криншоу притворился, что уступил просьбам Изверга принести ему хоть одну газету, – и принес ему десяток «желтых» журналов, повествовавших о преступлениях и арестах. Иногда он добывал медицинские атласы, которые в цвете показывали опустошения, производимые на человеческой плоти проказой, поражения от кожных болезней, злокачественные опухоли, пораженные червями ткани и коричневую гнилую кровь.
И не было таких клоак в мире печати, из которых Криншоу не добывал бы записей о том, что считалось грязным и гнусным в мире людей.
Он не мог бесконечно долго продолжать эту пытку из-за дороговизны и относительной редкости подобных изданий. Через пять лет он изобрел новую форму истязаний. Он заронил в душу Изверга надежду об освобождении, подкрепляя ее собственными протестами и маневрами в различных инстанциях, – а затем вдребезги эту надежду разбил. Иногда он делал вид, что принес с собой пистолет или емкость с бензином, который за пару минут мог прикончить Изверга, превратив его камеру в пылающий ад; однажды он даже вбросил внутрь камеры бутылку-обманку и с наслаждением слушал вопли Изверга, носившегося по камере взад и вперед в ожидании взрыва. А иногда он с суровым видом объявлял, что законодательное собрание штата приняло новый закон, в соответствии с которым Изверга должны были казнить через несколько часов.
Прошло десять лет. Первая седина пробилась у Криншоу к сорока, а в пятьдесят он уже был бел как лунь. Привычка к посещениям раз в две недели могил своих любимых и тюрьмы их убийцы стала единственной страстью его жизни. Долго тянувшиеся дни, проходившие на работе у Радамакера, казались ему лишь повторяющимся сном. Иногда он приходил и просто просиживал у камеры Изверга положенные полчаса, не говоря ни слова. Изверг также постарел за эти десять лет. Весь седой, в очках с роговой оправой, он выглядел очень респектабельно. Кажется, он глубоко уважал Криншоу, и когда тот в припадке внезапно в нем проснувшейся воли к жизни – которая, казалось бы, исчезла у него навсегда – однажды пообещал ему, что в следующий раз принесет с собой револьвер и закончит это затянувшееся дело, он с печальной серьезностью кивнул в ответ, соглашаясь, и сказал: «Да, я думаю, что вы совершенно правы» – и даже не заикнулся об этом охранникам. Когда пришло время следующего визита, он ждал Криншоу, положив руки на засовы камеры и глядя на него с надеждой и отчаянием. В определенных ситуациях смерть приобретает качества захватывающего приключения – это может вам подтвердить любой старый солдат.
Шли годы. Криншоу получил повышение по службе и стал управлять целым этажом в универмаге. Появилось уже целое поколение служащих, не имевшее представления о постигшей его трагедии и рассматривавшее его как обыкновенное ничтожество. Он получил небольшое наследство и обновил памятники на могилах жены и сына. Он знал, что скоро ему придется уйти на пенсию, и по истечении тридцатой белой зимы, тридцатого короткого, теплого лета ему стало ясно, что наконец-то пришло время прикончить Изверга – чтобы предупредить какое-нибудь препятствие, которое могло бы возникнуть на пути Мести и оставить Изверга доживать свой век уже без Мстителя.
Время, выбранное им для осуществления плана, пришлось как раз на тридцатилетний «юбилей». Криншоу уже давно приобрел револьвер, с помощью которого надеялся привести свой приговор в исполнение; он с любовью перебирал патроны и прикидывал, какие дыры должны остаться в теле Изверга от каждого из них, чтобы смерть наступила неизбежно, но все же не сразу – он внимательно изучал фронтовые репортажи в газетах о ранах в брюшную полость. Он заранее наслаждался агонией, которая заставила бы жертву молить о немедленной смерти без мучений.
После того как это случится, то, что произойдет с ним самим, уже не будет иметь для него никакого значения.
В решающий день он безо всяких проблем пронес пистолет в тюрьму. Но, к своему удивлению, он обнаружил, что Изверг вместо того, чтобы алчно ждать его прихода за дверью камеры, лежал, съежившись в комок, на железной тюремной койке.
– Я болен, – сказал Изверг. – У меня с самого утра жуткие боли в животе. Они дали мне лекарство, но сейчас мне еще хуже, и никто ко мне не идет.
Криншоу вообразил, что это было предчувствием тех ран, которые он собирался нанести злодею.
– Подойди к двери, – резко сказал он.
– Я не могу двигаться.
– Нет, ты сможешь.
– Я даже лежать могу, только согнувшись.
– Тогда иди, согнувшись.
С усилием Изверг заставил себя подняться, но сразу же охнул и упал боком на цементный пол. Он застонал и с минуту лежал тихо; затем, все еще согнутый в три погибели, он начал ползти фут за футом по направлению к двери.
Неожиданно Криншоу пустился бежать в конец коридора.
– Мне нужен врач! – крикнул он охраннику. – Там человек болен – болен, говорю я вам!
– Доктор уже приходил…
– Найдите его, найдите его немедленно!
Охранник колебался, но Криншоу был в тюрьме особым, привилегированным, посетителем, и через мгновение охранник снял трубку и позвонил в тюремную больницу.
Весь этот вечер Криншоу провел в ожидании, расхаживая взад и вперед у тюремных ворот. Время от времени он подходил к окошку в воротах и спрашивал у охранника:
– Новостей еще нет?
– Еще нет. Мне позвонят, как только что-нибудь станет известно.
Поздно ночью директор тюрьмы появился у ворот, выглянул на улицу и заметил Криншоу. Тот проворно подбежал к нему.
– Он умер, – сказал директор. – У него произошел разрыв аппендикса. Врач сделал все, что мог.
– Умер… – повторил Криншоу.
– Мне очень жаль, что я принес вам плохие вести. Я знаю, как…
– Все в порядке, – сказал Криншоу и облизал свои губы. – Итак, он мертв…