Вечером машина свернула с основной дороги, и по начавшейся тряске я поняла, что теперь мы едем по грунтовке. Водитель, впервые за все время сказал:
— Мы до утра здесь будем?
Пассажир ответил:
— ОН сам скажет.
— ОН здесь?
Пассажир промолчал, но я поняла, что ОН — тот, к кому меня везли, должно быть уже на условленном месте ждет доставку груза. Кто? Неужели? Неужели московский президент? Неужели это — его люди? Отец говорил мне…
Совсем скоро машина остановилась. Меня грубо вытащили из салона и попытались поставить возле машины. Но затекшие ноги подкосились, и я рухнула на землю. Это было неприятно и унизительно, но подняться самостоятельно не получалось.
— А это кто у нас тут барахтается, такой маленький, такой слабенький? — раздался надо мной приторно-сладкий голос. В сумерках, да еще с моей позиции, хорошо разглядеть человека было сложно, но сила и мощная энергетическая волна, буквально впечатывавшая меня в землю, давали понять, что это — не простой боец. Странно вели себя те, кто вез меня в машине — они стояли (ну один точно, мне его было видно), склонив головы, и молчали.
— Ба-а, да это же мой подарочек на день рождения! — я не могла понять, он веселится, потешается надо мной или всегда говорит в таком неприятном, издевательском тоне. — Как давно я ждал такую девочку, даже день рождения дважды пришлось откладывать! Мальчики, сегодня вы постарались на славу! Ведите ее в дом, вколите ей «Спокойствие», только самую маленькую дозу, позовите мне Егора и можете быть свободны.
Помещение, в котором я оказалась, напоминало таверну, о которой я однажды читала в книге — темное, с зажженным очагом-камином в стене, деревянными столами-лавками и пьющими-едящими за ними мужиками. Когда мы вошли, все присутствующие почему-то встали и замерли, опустив в пол глаза. Что это? Дань уважения этому странному типу? Меня провели через общую залу, потом по лестнице на второй этаж и в маленькой уютной комнате усадили на стул. Пока молчаливые помощники готовили какие-то растворы и медицинские инструменты, я разглядывала главного и начинала паниковать.
— Что вы собираетесь мне колоть? — голос был хриплым и, как я не старалась, в нем проскальзывали нотки ужаса.
— «Спокойствие», Милана, я же сказал, — он стоял в двух шагах от меня, широко расставив ноги. — Или тебя лучше Сашей звать? Привычнее?
Откуда он меня знает? Неужели все-таки?
— Ты — Земцов?
— Константин Михайлович Земцов. А ты — Милана Ростоцкая, дочь моего старого друга Платона.
— Ты знаешь моего отца? — отец никогда не говорил, что был лично знаком с Земцовым, а тем более, что дружил с ним.
— Да-а, я понимаю, он обо мне ничего такого не говорил. А ведь когда-то, много лет назад, еще до катастрофы, мы были друзьями. Конечно сейчас, глядя на меня, трудно поверить в то, что вот такой вот грубый, неотесанный мужлан, бородатый и практически сросшийся с военной гимнастеркой, мог быть подающим надежды ученым, но это было именно так. В нашей армии, в Министерстве обороны курировалось множество различных проектов. Некоторые из них были засекречены. А тот, над которым работал я, и в котором принимал участие твой приемный отец (да, девочка, я знаю и об этом!), был засекречен сверхмеры. Мы работали над созданием особых бойцов для нашей армии. Бойцов, наделенных сверхспособностями. И умение бить, не касаясь противника, только малая толика их. Были разработаны всевозможные препараты, при введении определенным, далеко не всем, людям которых, можно было добиться развития таких способностей. Но никак не удавалось прийти к тому, чтобы развивать не что-то одно, определенное, а сразу по всем направлениям. Умение видеть в темноте, техника бесконтактного боя, нечувствительность к боли и физическим повреждениям, устойчивость к болезням и инфекциям, умение читать мысли и убеждать людей, мимикрия, а еще, то, что находилось только в разработке, левитация, например, все это давало надежду в будущем все-таки создать уникальную армию, для которой степень развитости военной техники будет уже не так важна. А потом мы пришли к уникальному открытию — оказалось, что под воздействием радиации как раз-таки и получается вызвать у подопытных развитие всех этих направлений одновременно. Главное здесь, было не переборщить.
— А мой отец?
— А твой отец был простым подопытным. Он был военным, молодым офицером, который сам согласился стать участником эксперимента. Вообще, такие, как он, подбирались особым образом. Нельзя было просто взять человека с улицы — любого, кто хотел бы. Ни в коем случае. Нужны были люди с некоторыми задатками. Существовала методика определения этих уникальных способностей, пусть неразвитых, но имеющихся в зародыше у человека. У твоего отца была особая энергетика, аура, непохожая ни на чью. И твоя мать была женщиной уникальной…
Я вскинула голову. Отец никогда не рассказывал об этом. Он почти никогда не говорил о моих настоящих родителях… а мне хотелось бы знать… И, почти против воли, не желая показывать этому человеку свои чувства, но в то же время безумно нуждаясь в ответах, я сказала:
— Расскажи…
21. Умение убеждать. Пророк
— Мы заплатим тебе за найм машины.
— Мой Мустанг не сдается!
— Тогда мы заплатим тебе за найм тебя вместе с машиной.
Я устал от обилия женщин, с которыми судьба сталкивала меня в последние дни. Еще одна, и тоже особенная, стояла сейчас передо мной — недовольная, пышущая злостью, яркая, наверное, интересная, и судя, по реакции на нее притихшего Давида, красивая. Я устал. Я не мог спать. Я не мог есть. Я хотел побыстрее ехать. Но для того, чтобы взять побольше бойцов, нужен транспорт. У Пограничников всего одна машина и она должна остаться на базе — в случае нападения с ее помощью можно будет оповестить Жука и ближайшие заставы. А двух — моей и машины Монаха мне было мало — я хотел помимо своих бойцов взять еще два-три человека у Рената. И тут очень кстати подвернулась эта фурия, мастерски чинившая автомобили и клеявшая пробитые покрышки. Но она ехать отказывалась.
Я тяжело вздохнул — как же с этими бабами трудно! Монах, наклонившись к уху, сказал шепотом:
— Только не говори, что не можешь ее сейчас с помощью своего дара убедить.
Могу. Но для этого нужно захотеть, сосредоточиться, сконцентрировать все свои эмоции на желании подчинить ее волю — для меня не важно, сколько человек предстоит убедить, одного или тысячу, расход энергии всегда примерно одинаков, скорее он зависит от настроя людей, от их изначального желания принять или отвергнуть мою точку зрения. Она явно хочет отвергнуть. Я тяжело вздохнул и попросил:
— Давид, Монах, оставьте нас с девушкой наедине!
Они молча вышли.
— Как тебя зовут?
— Регина.
— Регина, я мог бы тебе напомнить, что ваш клан принес присягу на верность группировке Жука, и ты, как одна из Техников, должна была бы следовать тем пунктам, которые значились в присяге. Я мог бы приказать сейчас своим ребятам, и у тебя бы просто забрали ключи. Кому ты пойдешь жаловаться? Кто заступится за тебя? Но я не желаю оскорблять и унижать своих союзников, да и тем более, мне в моем отряде вполне может пригодиться свой механик — путь, возможно, предстоит неблизкий, — пару недель назад я бы, конечно, не взял в свой отряд, состоящий исключительно из тренированных молодых сильных парней, женщину, но сейчас, после встречи с Миланой, я отлично знал, что в нашем мире существуют девушки гораздо более сильные, чем мы, мужчины. И та, что стояла в двух метрах от меня и скрипела зубами от негодования, тоже была по-своему уникальной.
— Ты зовешь меня в свой клан навсегда? — неуверенно спросила она.
— Возможно. Как покажешь себя. Ты бы этого хотела?
— Нет, Пророк, я бы не хотела.
— Почему? Для многих это было бы честью.
— Два года назад и для меня это было бы честью. Когда моя жизнь имела смысл. Сейчас я хочу только покоя.
— Расскажи, — может быть, мне и не нужна была сейчас ее боль, которую я ощущал, которая плескалась в ее ауре черными нитями, я сам не был абсолютно счастливым человеком, мне достаточно было своей, но какое-то нелепое сочувствие, желание протянуть руку и погладить ее по голове, как того щенка, который сутки напролет после пропажи Миланы не вылезает из-под моей кровати, скулит и скребется там в одиночестве, оно переполняло сердце.
Я не ждал, что она начнет рассказывать. Мне казалось, что вот сейчас она закроется, выкрикнет что-то сердитое и гневное, и мне придется реализовать одну из двух своих озвученных ранее версий дальнейшего поведения. Но она опустилась на стул по другую сторону от стола, за которым я сидел, и начала очень тихо, еле слышно:
— Мы с ним мечтали о настоящей жизни. О детях. О доме. Чтобы было куда вечером спешить. Чтобы было кому встречать… В тот вечер он с другими нашими ребятами возвращался домой со свалки. Мы часто там вынуждены бывать — иногда в завалах еще можно отыскать кое-какой металл нужный, задержались допоздна, одна машина с бойцами чуть вперед вырвалась, а на Мустанге колесо пробилось. Пришлось останавливаться и менять… А ведь Мустанг смог бы защитить, смог бы продержаться там всю ночь… Но они вдвоем решили бой принять, может, думали, что колесо успеют… Его напарник погиб сразу же, в первые секунды нападения, а мой Ванечка расстрелял все патроны, а потом раненый отбивался ножом…
Ее голос дрожал, но она не плакала.
— Они, уроды эти мусорные, даже не смогли машину завести… Там хитрость есть одна, ее только наши знают. Так и бросили, вытащив все, что в салоне было нужного, даже зачем-то сиденья. И их… и его, тоже… Те, кто там живет, ты знаешь, они всё едят, без разбора. Только кровь осталась… ничего больше, нож и расстрелянные гильзы. Я думала, что умру от боли. Но вот живу… зачем-то. Бессмысленно и никому не нужно живу.
Я долго молчал. Что тут скажешь? Я сам терял близких. Я сам был одинок. Ее история неудивительна. Многие могли бы рассказать и постаршнее. Но именно сейчас, я понимал ее, как никогда и никого ранее — я мог представить, что значит потерять того, кто важен, того, кто дорог…