— Регина, эта поездка — не прихоть, не мое желание путешествовать и развлекаться. Люди Земцова увезли одного человека… девушку, очень важную для меня, — она была откровенна со мной, и я не имел права сейчас врать и говорить полуправду. — Она мне не жена, я знаю ее всего несколько дней, но я не представляю своей дальнейшей жизни без нее. Понимаешь? И сейчас мы разговариваем с тобой, а ее там возможно… И да, я отлично понимаю, что жизнь одного-единственного человека никогда не будет стоить жизни других, многих, и все равно, не только ради себя, но и потому, что она — особенная, нужная, важная, ради нее самой… прошу тебя, помоги!
Я не хотел воздействовать на нее своей энергетикой, но чувствовал, что во время моей речи, невольно, как это бывало всегда, когда я говорил от сердца, от души, разгорался, наполнялся идущей откуда-то из глубин моей души, особой Силой и она уже была готова, через край, через поры, перетечь к девушке… Я не хотел, но так я был устроен. И я уже не знал, что именно подействовало на Регину — мои слова, или моя способность убеждать, но она вдруг вскочила со своего места, оббежала вокруг стола и, на секунду прижавшись ко мне, сказала:
— Так чего ты сидишь? Поехали уже быстрее!
22. Давид.
Когда мы с Монахом и Ренатом вернулись в комнату, где Слепой уговаривал Гайку, я глазам своим не поверил — эта фурия обнимала его, а он стоял, не двигаясь, прижав ее голову к своей груди и гладил ладонью непослушные растрепанные волосы! Да-а, тут невольно позавидуешь способностям — полчаса назад она была разъяренной пантерой, а сейчас ластилась к нему доверчивой кошкой! Ну, Пророк! Ну, дает! Я завидовал? Я завидовал! Но способностям ли Пророка? Или… может, тому, что вот такую — дерзкую, ершистую, злую — он мог ее гладить по голове. А я нет. Не знаю, правда, зачем МНЕ это надо…
Я обернулся на Монаха — он довольно улыбался. И чему радуешься, старый хрыч? Ты же вроде бы хочешь, чтобы Слепой твою дочку спасал? А ему, Слепому, вон, развернуться некогда — невесты атаковали со всех сторон!
Гайка отошла в сторону, а Пророк, как будто ничего не случилось, спокойно взял со стола свой пистолет и сказал:
— Давид, поедешь с Региной. Головой за нее отвечаешь.
И я видел, она не хочет, чтобы именно я ехал с ней. Но почему-то не смеет возразить Пророку, а так, с искрами недовольства в глазах, полыхнув ими в мою сторону, идет следом.
… Ребята на заднем сиденье, уронив головы друг на друга, спали, радуясь возможности отдохнуть от вечных тренировок. Я разрешил. Сам следил за дорогой. Она рулила. Машина Монаха мчалась впереди. В центре — Пророк с Аланом за рулем. Мы — замыкающие.
Часов шесть спустя она начала уставать. Руки на руле лежали уже не так легко и уверенно, немного ссутулилась, чуть дерганнее вела машину. Но скорость держала, уверенно объезжая ямы на дороге.
— Гайка, давай подменю тебя? — называя так, видел, что ее раздражает, выводит из себя прозвище, но не мог удержаться — нравилось, прямо сердце замирало от восторга, когда она глазищами своими стреляла в мою сторону!
— А у тебя, интересно, какая кличка? Прилипала? Потаскун? Урод?
— Почему это «урод»? А-а, ты это — от противного? У нас был в отряде Жука парень… тощий такой, скелет ходячий. Так его Толстяком все звали — хохма, шутка такая.
— Не-е, я не за внешность. Не только за нее. Я за внутреннее содержание…
— А с чего ты решила, что внутреннее содержание настолько херово?
— Предполагаю. Ладно, не урод. Потаскун?
— Почему? Я — преданный и верный!
Она рассмеялась. Неожиданно. Искренне и заразительно. Несколько секунд всего, потом смех оборвался, как будто она сама, вспомнив о чем-то, запретила себе радоваться. Но я успел заметить, рассмотреть, как щурятся во время смеха шоколадно-карие глаза, как мелькают между розовых губок крупные, идеальной формы белоснежные зубы. И она уже не смеялась, а я все еще смотрел и смотрел на нее сбоку, как завороженный, сам не понимая, почему…
— И этой девчонке с косой верность хранить будешь?
— К-кому? Какой девчонке?
— Ну этой, которая провожать вас вышла утром от Пограничников, Анна, кажется? Рената дочка…
— А что Анна? Она же, вроде как, пока официально Слепого невеста? — я, действительно, не понимал, что она имеет в виду.
— Я не знаю, кто у вас кому невеста, но провожать она вышла тебя.
Я пожал плечами — кто вас, баб, знает! Я-то повода считать, что она мне нравиться, не давал. Да и наедине с ней практически не оставался. Ну разве что, когда она меня перевязывала. Но и тогда ничего ведь не сделал такого… Или?
— Я с этой Анной и парой слов не перекинулся. И ничего такого не заметил с ее стороны. Слу-ушай, а может, ты ревнуешь?
— Что? Кто? Я? Тебя? Да я тебя с утра только знаю!
— А я Анну два дня как. Ладно, хватит мозг мне парить, включи музон свой — я, между прочим, тоже когда-то «Арию» любил!
Она включила магнитолу, а я готов был поклясться, что, заглушаемая музыкой, Регина прошептала: «Было бы что парить!» Но решил сделать вид, что не слышу. Пока сделать вид.
Ещё через час, когда уже начинало темнеть, и она устало щурила глаза, я еще раз предложил подменить, хотя и надо было бы наказать глупую.
— Ладно, иди — насладись настоящей тачкой, не вашими развалюхами!
— Давай-давай, сейчас тебя водитель-ас прокатит!
Завести не получалось. Она веселилась, молча, старательно глядя в другую сторону.
— Гайка?
— Да, Хвастун?
— Признавайся, ты специально?
— Хм, ладно, помогу, а-то мы уже отстали от остальных.
И вдруг, без предупреждения она перегнулась, проехавшись грудью по моим коленям и где-то там в глубине, под рулем, практически у самых педалей, что-то нажала, щелкнув тумблером. Я же, офигевший от нахлынувших непонятных (и понятных) эмоций, сидел и смотрел на волосы, рассыпавшиеся по моим коленям… и мне было вообще неинтересно, далеко ли оторвались остальные, где там секрет в этой машине. Меня волновал только один вопрос, какие они наощупь, ее волосы, ну и ещё… как бы они выглядели на моих голых коленях, если бы штанов вдруг на мне сейчас не оказалось…
Эта мысль совершила настоящий переворот в моем теле — внизу живота заныло болезненное возбуждение. И когда она поднималась, я уверен, взглядом своим скользнула по моим, натянувшимся в районе паха, штанам.
Села, прикусив нижнюю губку, и это уже был перебор для меня, я невольно подался к ней, кладя руку на колено и, наверное, попытался бы поцеловать, если бы проснувшийся Богдан не подал голос с заднего сиденья:
— А чего мы стоим, командир?
… Когда окончательно стемнело, и ехать, не включая фары, стало невозможно, решили до рассвета сделать привал. Всем известно, что зажженные фары видно на много километров вперед, лучше не привлекать лишнее внимание, ведь вдоль дорог часто обитают всевозможные головорезы, промышляющие убийством путешественников.
Все три машины поставили прямо посреди небольшой лужайки, метрах в пятидесяти от дороги. Я распределил ночное дежурство, расставив по периметру лужайки своих молодых бойцов, тех, что выспались со мной в машине. Остальным отсчитал время заступления на дежурство и, попив чаю с хлебом и вяленным мясом вместе с Пророком и Монахом, отправился спать в машину к Регине.
Уже дойдя до машины, вдруг вспомнил, что она, наверное, тоже голодная. У костра хозяйничал Степка.
— Степан, дай мне порцию для Гайки… и чаю налей. Да не жалей ты, экономист хренов!
— Да у нас тут всего на пару раз перекусить осталось…
— Так что теперь, девчонку не кормить совсем?
Он недовольно покачал головой, но мяса добавил и чаю долил в эмалированную кружку до краев.
Когда я, поставив на крышу еду, открыл дверь, она спала, положив голову на руль. Осветившая салон лампочка на короткое время показала мне повернутое в мою сторону личико, с чуть приоткрывшимися розовыми губками, такое нежное, такое красивое… Я не мог устоять. Да и не хотел… Всего лишь один разочек поцелую и всё! Даже не подумал о том, какая у нее может быть реакция…
23. Регина.
Я чувствую. Я чувствую его! Он вернулся… Так нежно… Так сладко… Так медленно движутся по моей щеке теплые влажные губы… и там в уголок рта вдруг лёгким касанием скользит язык, самый его кончик… И я, конечно же… ему навстречу… со стоном. Поворачиваюсь, тянусь к нему, ловлю этот настойчивый язык, втягиваю, всасываю себе в рот и, наконец-то понимаю, что у моего Ванечки безумно приятный, но совершенно незнакомый вкус!
Оттолкнуть и посмотреть на него! Но этот порыв я заталкиваю глубже в подкорку, чтобы не мешал мне наслаждаться давно забытыми ощущениями и усилием воли остаюсь в блаженном пограничье между сном и явью, там, где мой Ванечка снова со мной…
И он понимает, что я хочу большего, всего хочу… чтобы кожа к коже, чтобы глубоко внутри! И, по-моему, мы вздрагиваем синхронно. И медленно, с упоением, мои руки скользят по широким плечам а потом, с невероятным удовольствием, я запускаю пальцы в его чуть более длинные, чем должны быть, волосы на затылке. Как же он пахнет…
Я чувствую, как нетерпеливая рука пытается залезть под одежду, и почему-то дрожит, добравшись наконец, до груди. И она, рука эта, такая нежная, такая трепетная… Легонько, чуть касаясь, перекатывает между пальцами сосок. И пронзающая мое тело молния острого возбуждения буквально вырывает у меня его имя:
— Ва-анечка…
Он почему-то замирает. Потом медленно отодвигается, лишая меня своего жара, своей ласки, надежды… И говорит чужим хриплым голосом:
— Давид. Не Ванечка. Слышишь?
Я постепенно прихожу в себя. Мне больно и горько. Как могла я принять этого… этого человека за своего мужа? Как могла забыть, что не будет Ванечки больше никогда в моей жизни? В горле — комок и я знаю, что если заплачу сейчас мне станет легче, но держусь из последних сил — только не при нем. И стараюсь, чтобы голос звучал также, как и всегда:
— Давид, кто дал тебе право лапать меня?