— Да, да, конечно. Мне нужно поговорить с ним. Он ждет вообще-то. Но потом сразу… и, милая, я своих слов не меняю. Люблю тебя… а ты должна мне верить. Что бы ни случилось, что бы кто ни сказал. Как бы тебе ясно ни представлялось обратное. Ты должна мне верить. Ты поняла?
— Да.
Я ухожу в полной уверенности, что она будет ждать меня здесь в комнате, а я сам очень скоро вернусь….
36. Давид.
Наверное, у каждого человека в жизни однажды наступает такой момент, когда он находится между жизнью и смертью, когда кажется, что туда, в неизвестность ближе, чем в обратную сторону — к спасению. В моей жизни подобные моменты случались много раз. И я четко улавливал эту пограничную область. Сейчас до неё было ещё ох как далеко! Так съездили несколько раз по морде, в живот естественно, как без этого?
Но, видимо, я выглядел достаточно внушительно и живописно в потеках крови из рассеченной брови и с раздувшимися губами, потому что, когда трое козлов, избивавших нас, связанных, в каком-то подвале, освещенном неким подобием факела, неожиданно вышли, Регина бросилась именно ко мне!
И мне бы промолчать дураку! Насладиться заботливыми прикосновениями ее рук, но нет же! Сказал, не подумав:
— Так и знал, что ты от меня без ума! — улыбнуться не получилось, хотя старался, как мог.
Она отшатнулась и, поднявшись, бросила:
— Дурак.
И правда — дурак форменный! Ведь как приятно было, когда ласковые тонкие пальчики ощупывали мое несчастное лицо.
В наказание для меня, видимо, она поспешила к Денису, лежавшему вниз лицом в луже собственной крови — его, как предателя, били явно сильнее, чем меня.
— Тяжёлый какой, — как она ни старалась, приподнять мощного, крепкого парня не получалось.
— Гаечка, ты бы меня развязала, я бы помог тебе.
Она некоторое время явно сомневалась. А потом нехотя, будто я попросил о чем-то плохом, все же вернулась ко мне. Я подставил руки, повернувшись спиной. И она долго возилась с узлом.
— Испугалась?
В ответ — тишина.
— Ты обиделась?
— Ой, помолчи лучше! Какой же ты…
— Какой? Красивый? Сильный? Смелый? Как я тебя прикрывал, когда эти заперлись в нашу комнату, а?
— Ой, не смеши меня! Он прикрывал! Ты прикрывал совсем другую девушку!
— Просто к ней я стоял ближе! А-а-а, ты ревнуешь меня! Точно! А я-то думаю, что ты так на меня смотришь злобно! Ревнуешь, Гаечка?
— Помечтай, самодовольный… индюк!
— Это я-то индюк? Ты вообще знаешь, что это за животное?
— Птица. Это — птица. Знаю. Мои родители разводили их.
— Сколько же тебе лет? — я думал, от силы двадцать два — двадцать три, но если ее родители жили задолго до катастрофы, и она помнит о их занятиях…
— Мне тридцать пять.
— Что? Врешь! Тридцать пять — это мне столько! Ты помоложе выглядишь!
— Ну знаешь, крема там, маски всякие, подтяжечки, уколы красоты…
— О-о, ты и об этом помнишь?
— Фух, развязала наконец-то! Вставай давай!
— Хм, тебе потрудиться придется, чтобы смог сейчас встать, — смотрит с подозрением, видимо, обнаружив в моих словах подтекст, который-таки есть. — Я имею в виду, что ноги затекли. Но, если что, я согласен и на то, о чем ты подумала!
— Ты! — не знаю почему, но мне доставляет какое-то извращенное удовольствие ее разъяренный вид, эти искры из глаз, эти сжатые в кулачки руки. — Козел ты, похотливый!
— Да я ни словом! Ты все сама! И что у тебя за мода, сравнивать меня с животными?
Смеюсь, но встаю все-таки с трудом — сволочи, знают куда бить! Тупая боль в животе отдает куда-то вправо, голова кружится. Но Денису явно хуже. Переворачиваем его вместе, чтобы оценить повреждения. Лицо — разбито в хлам, одежда вся в крови, тело… кто его знает, что там. Раздевать нужно. Только какой в этом смысл, если даже воды, чтобы умыть его, нет?
— Сволочи, — говорит она, словно прочитав мои мысли, — хоть бы воды нам дали!
Усаживается на пол, укладывает голову парня к себе на колени и, достав из кармана в брюках какую-то тряпку, начинает осторожно вытирать кровь.
— Сейчас дадут.
Проблемы нужно решать по мере их поступления. Сказав себе эту фразу, я ковыляю к двери. Дергать за ручку не имело никакого смысла — нас, естественно, заперли. Но я все-таки дергаю. Потом луплю по ней кулаком и ногами, так чтобы слышно было далеко за пределами.
— Давид, — испуганный голос заставляет обернуться к ней. — Может, не нужно звать? А вдруг они вернутся и снова бить вас будут?
Это мне как-то в голову не пришло. И только я подумал о том, что она права, как за дверью послышались голоса а, спустя пару минут, она распахнулась.
Два мужика с автоматами насмешливо посмотрели на меня:
— Развязался? Ну, молодец. Топай давай, — ствол оружия указал на выход.
Я растерянно посмотрел на Регину.
— А они?
— Ты тоже, — он махнул девушке. — А этот нашему командиру не нужен.
— И что вы с ним будете делать?
Они переглянулись и заржали.
— Твое-то какое дело? Топай давай!
Я, конечно, догадывался, что будет с парнем. У нас с предателями не церемонились. Вряд ли Земцов будет жалеть того, кто переметнулся на другую сторону. Единственное, может, из-за способностей его в живых оставит? Раз уж какие-то эксперименты проводит над людьми. Я повернул на выход, но вдруг услышал:
— Я с ним останусь.
Я не поверил своим ушам — сумасшедшая! Чем, ну чем, она поможет ему? Разделит его участь? Да и кто этот парень для нее — знакомы-то всего пару дней! Пришлось вернуться к ней, нагнуться и прошипеть на ухо:
— Дура, убьют вместе с ним! Вставай!
— Чтобы я сейчас встала, тебе придется потрудиться…
Ах, ты — зараза такая! Я снял с ее колен голову Дениса, а потом, как она ни упиралась, взвалил себе на плечо и понес прочь из комнаты под хохот людей Земцова.
35.
Пророк.
Я знал, что все получится. Я чувствовал, что смогу сейчас убедить Земцова, да, наверное, кого угодно смогу! Единственное, что не давало покоя — рассказ Миланы о намерении московского хозяина создать сверхчеловека, используя ребенка, рожденного именно ею.
Конечно, добровольно отдать свою женщину я бы не смог. А ребенок… на несколько секунд я застыл, словно статуя, посреди коридора. Я — идиот! Придурок! Захотелось выругаться и треснуть себя самого по шее! Что я наделал? А если она теперь… если она беременна? Ведь я же… в нее… Она же предупредила, рассказала обо всем — о планах Земцова, о ребенке… А я, озабоченный, все равно ее… И где был мой хваленый ум? Да я просто потерял голову! Оставалось только надеяться, что я Земцову нужен больше, чем ребенок Миланы.
Даже мысленно произнесенное, ее имя учащало мой пульс и вызывало спазм внизу живота. Интересно, это пройдёт когда-нибудь, смогу ли я реагировать хоть немного поспокойнее на мою девочку, или теперь обречен всегда желать ее настолько сильно?
Каждый шаг прочь от нее давался мне с трудом. Я — взрослый мужик, не мог уговорить себя не думать о женщине!
Пока передо мной открывали дверь в комнату, где, по всей видимости, расположился Земцов, пришлось даже пару раз тряхнуть головой, чтобы отогнать воспоминания о времени, проведённом в объятиях любимой. Я, конечно, понимал, что мне нужна трезвая голова, но то, что сейчас со мной происходило, это было сильнее…
Бойцы вошли в комнату и встали за спиной хозяина. Неужто меня опасаются?
— Хм, ну, Пророк, ну ты даёшь! Есть ли у тебя совесть вообще? Ты только что спутал мне все карты! — говорил он, несмотря на смысл слов, дружелюбным и довольным тоном. — Я ведь объяснил тебе, для чего мне нужна девчонка! И предполагал ведь, что родит она от моего Егора! Но ты… ох, и горячий же ты мужик, Пророк! Мне передал мой шпион, что ты к ней неравнодушен, но что все настолько серьёзно… что это — твоя баба! Не понял сразу!
Слушать подобное было неприятно. Но я терпел. Более того, попытался говорить с ним в таком же тоне:
— Да, моя! Придётся тебе, Земцов, поискать себе для экспериментов другую женщину! — сказав уверенно и спокойно, ожидал на самом деле чего угодно — криков, насмешек, угроз, убеждений в том, что мои желания в данном случае ничего не решают, но он вдруг перевёл тему:
— Давай обсудим с тобой, что да как! Ты понимаешь, наверное, что заманил я тебя сюда не просто так. Я хочу, чтобы ты стал МОИМ Пророком. Будешь, так сказать, нести в массы МОЮ политику. Я красиво говорить не умею, а убеждать, держать толпу вокруг себя мне необходимо. Хочешь знать зачем?
— Догадываюсь. Ты собираешься начать войну против нас.
— Нет, не против вас, а против Антона Жука. Ты будешь в моем лагере, на моей стороне. Я дам тебе такие возможности, о которых Антон даже помыслить не может. Ты будешь моим замом здесь в Москве, когда весь остальной мир подчинится нашей власти! Но это — не единственный бонус для тебя. Ты, наверное, знаешь об этом, у меня есть настоящая действующая медицинская лаборатория, в которой работают десятки специалистов. Там до сих пор проводят уникальные операции. Я все-таки немного разбираюсь в хирургии, хотя и являюсь специалистом совершенно иного профиля. Так вот, тебя там обследуют и, возможно, смогут вернуть зрение. Сделать так, чтобы один глаз видел.
Я не позволял себе принимать близко к сердцу его обещания, потому что понимал, что сейчас, пытаясь договориться, он пообещает что угодно, лишь бы добиться моего согласия. Но зрение… это, конечно, очень заманчиво. Придётся позволить себе помечтать, хотя бы наглядно. И пора толкать заготовленную речь.
— Это было бы замечательно. Более того, скажу честно, я — человек честолюбивый, мне интересны твои предложения, — я призвал всю свою силу убеждения, чтобы он сейчас поверил в мою откровенную ложь. — Тем более я считаю, что Антон занял то место, которое должно принадлежать мне, а с твоей помощью, возможно, у меня получится вернуть то, что мое по праву.
Я старался изо всех сил, я говорил о том, как меня обидели при слиянии наших группировок, сделав всего лишь заместителем, вторым в объединенном клане Петербурга, о жесткости Антона, а слабости его, как руководителя. Я самозабвенно врал, как никогда в своей жизни! И он радостно кивал головой, слушая и улыбаясь. А потом, когда я немного выдохся и решил, что он у меня в кармане, Земцов сказал: