– Почему вы так настроены против Гейне? По-моему, он большой поэт.
– А я разве сказал, что он маленький поэт? Он замечательный поэт, но он зол и дедуктивен, это свойственно людям его национальности. Разве Мендельсон плохой композитор? Но Вагнер выше. И Мендельсон в этом не виноват, я его, кстати говоря, обожаю. Он замечательный композитор.
– В этом с вами трудно не согласиться…
– Кочев, кстати, не согласился… Но неважно. Он, – продолжал Шевц, – сказал: «Я дам вам деньги, и не думайте о том, когда вы их сможете вернуть… Но мне, – продолжал он, – как ученому-социологу, хотелось бы попросить вас о любезности… Сюда приедут мои друзья: познакомьте их с молодыми интеллектуалами, расскажите моим друзьям, кто и как думает о нас и о вас, о ваших нацистах, капиталистах, о Мао…» Я сразу смекнул, в чем дело… Он думал, что если поэт, то, значит, блаженный. Я сначала-то подумал: ну и возьму я ваши деньги, а ничего вам говорить не стану, но потом я сказал себе: «Иоганн, с этого нельзя начинать. Нельзя грязнить себя в самом начале…» И я ответил ему: «Идите прочь! Ищите себе агентов в республиканском клубе!» Он засуетился, стал говорить, что я его не так понял, а я повернулся и ушел…
– И больше с ним не встречались?
– Нет.
– Где вы с ним увиделись?
– Возле остановки метро.
– Какая станция?
– Онкл Томс Хютте…
– В какое время?..
– Часов в одиннадцать…
– Он стоял в метро или был наверху?
– Там же все наверху!
– Вы не путаете? Может быть, вы увиделись с ним в центре? На станции Шмаргендорф? Если вы говорите, что увиделись в одиннадцать часов?
– В центре? Нет… По-моему, нет… Да нет же, конечно, возле метро…
– Почему вы не сказали об этом раньше?
– Не дело поэта таскаться по полициям. Его дело – самому быть честным…
– Вы утверждаете, что Кочев предпринял попытку вербовать вас?
– Конечно. А как же иначе можно это расценить?
– Иначе? Можно и иначе… Представьте, что его друзья собираются к нам и что действительно они интересуются, чем живут наши молодые интеллектуалы…
– А деньги мне зачем предлагать? Они же приезжают сюда с пустыми карманами.
– Кто?
– Коммунисты.
– Откуда вам это известно?
– Это всем известно.
– Лично мне это неизвестно. От кого вы узнали, что коммунисты приезжают к нам с пустыми карманами?
– Да все так говорят… И, кроме того, я читал об этом…
– Где? В какой книге?
– У этого… Ну, как его… У Флеминга…
– В какой книге?
– Я не помню. В какой-то из его книг…
– Вы это утверждаете?
– Что?
– То, что именно в одной из книг Флеминга вы читали, что коммунисты приезжают за границу с пустыми карманами?
– Да.
– Вы настаиваете на этом утверждении?
– Я не понимаю, какое это имеет отношение…
– Большого значения это не имеет, но в книгах Флеминга утверждается как раз противное – что все коммунисты приезжают на Запад с огромными деньгами, потому что они работают на КГБ…
– Откуда же я мог узнать про это? Ума не приложу…
– Об этом известно нашей разведслужбе, контрразведке, но это не суть важно сейчас… Сколько времени продолжался ваш разговор с Кочевым?
– Минут двадцать. А что?
– Ничего. Всегда, когда получаешь интересные показания, интересуешься подробностями. Итак, вы проговорили полчаса?
– Да. Минут двадцать – полчаса…
– Какие вы стихи ему читали?
– Где?
– Ну, когда увиделись вечером… Он же пригласил вас, чтобы вы почитали ему стихи…
– Я ему прочел поэму «Цветы, растущие в землю».
– А еще что вы ему читали?
– Несколько стихов из последнего цикла…
– Во что он был одет?
– Он? Как во что?
– Он был в пиджаке или нет? Если в рубашке, то какого цвета?..
– Вот этого я не помню.
– Не может быть, господин Шевц, не может быть. Всему верил, а этому поверить не могу… Поэт, который не помнит такой пустяковой подробности… Давайте я буду вам помогать… На нем был черный костюм?
– Не-ет… Тогда ведь было жарко…
– Он был без пиджака, в белой рубашке?
– Нет… Кажется, в какой-то цветной…
– Сейчас, минуту… – Берг отошел к сейфу, достал показания Урсулы и прочитал то место, где она описывала, во что был одет Кочев: «Легкий серый костюм, который переливается на солнце, и в белой рубашке с дырочками».
– Но пиджак на нем был?
– Нет. Нет, он был без пиджака, в цветной рубашке…
– Вы готовы подтвердить это под присягой?
– Я лучше скажу, что я не помню, во что он был одет.
– Хорошо. Откуда он доставал деньги?
– Деньги? Из заднего кармана брюк.
– А брюки какого цвета?
– Не помню. Кажется, темные… Ночью все кажется темным…
– А сколько стихов из вашего последнего цикла вы прочитали Кочеву?
– Там всего восемь стихов.
– Сколько это страниц?
– Двенадцать…
– Как, по-вашему, он разбирается в поэзии?
– Да. Что да, то да. Он понимает поэзию.
– Он разбирал ваши стихи?
– Да. И делал это интересно. Очень интересно. Поэтому я и развесил уши. Поэтому я и стал заглядывать ему в глаза, до той минуты, пока он не начал меня вербовать…
– Хорошо. Спасибо. У меня остался к вам последний вопрос, Иоганн Шевц…
– Пожалуйста, господин прокурор…
– Вы состоите членом какой-либо партии?
– Я?! А что? Нет, не состою.
– Какой партии вы симпатизируете?
– Партии поэтов…
– Прекрасный ответ. Ну а теперь ответьте мне: зачем вы лжете?
– Кто? Я? Я вам не лгу.
– Все, что вы мне сказали, правда?
– Да. Все это правда.
– Тогда я сейчас включу магнитофон, и вы мне прочитаете вашу поэму, а потом последний цикл, а после этого я их разберу… Страница – это две минуты времени, Шевц… Итого вы читали Кочеву ваши стихи в течение сорока четырех минут. И он, как вы говорили, неплохо разбирал вашу поэзию… Тоже минут двадцать. Потом он вас «вербовал» в течение десяти минут, как минимум… Итого вы с ним провели час двадцать четыре минуты. А от метро до кабачка «Кругдорф» десять минут езды или тридцать минут ходу. Значит, если вы встретились у метро в одиннадцать часов и вы настаиваете на том, что это было именно в одиннадцать, то как Кочев мог оказаться в «Кругдорфе» в одиннадцать тридцать, причем добирался он туда пешком?
…Наблюдение, пущенное за Иоганном Шевцом, принесло то, что и ожидал Берг: сначала поэт ринулся на квартиру местного руководителя НДП, а после позвонил по телефону к человеку, который встретился с ним на Сименштадте, а оттуда, после беседы с поэтом, поехал к Айсману.
…Человек этот был Вальтер, связник Айсмана по НДП.
– Господин Ауфборн, вы утверждаете, что находились в кабинете редактора Ленца, когда к нему пришел помощник Люса и передал пленку?
– Да.
– Как представился посланец Люса?
– Он просто сказал: «Редактор Ленц, мой босс хочет предложить вам сенсационный материал, а мне за то, что я его принес, следует к уплате тысяча марок». – «Что за материал?» – «О том болгарине, который дал деру». – «Пойдемте в наш кинозал…» – сказал Ленц.
– Вы не видели, как Ленц платил человеку Люса деньги?
– Нет.
– Как его звали?
– Он не назвался. Просто сказал: «Я от Люса».
– Вы говорили, он представился помощником Люса?
– Нет, это неверно. Это я так понял его… Вообще-то, он сказал: «Я от Люса».
– Опишите его.
– Очень неприметная внешность. Я еще удивился, что в кино существуют такие неприметные люди. Шатен, небольшого роста, в коричневом костюме…
– В какое это было время?
– Часов в двенадцать или около этого.
– То есть во время обеденного перерыва?
– В редакции не очень-то соблюдается обеденный перерыв. Все время горячка.
– Вот я тоже не соблюдал обеденных перерывов и нажил себе язву двенадцатиперстной кишки…
– У меня была язва до фронта… На фронте все зарубцевалось.
– Вы на каком фронте воевали?
– Я был все время на севере. Помогали финнам, потом был в Норвегии.
– Вы проходили денацификацию?
– Да. У англичан. Сразу после войны меня сунули в лагерь только за то, что наша часть была приписана к СС. А я и в глаза-то не видел этих палачей… Неужели я виноват в том, что на горнолыжников напяливали черную форму?
– Сколько времени вы провели в лагере?
– Семь месяцев.
– К суду вас потом привлекали?
– Тогда всех привлекали к суду.
– Я понимаю… Всех привлекали, почти всех… Но вас, именно вас, привлекали?
– Да.
– Вы были осуждены?
– Осужден?! Я был оклеветан!
– На сколько лет вас оклеветали?
– На пять лет.
– За что?
– Они, видите ли, обвинили нас в том, что мы сожгли какую-то партизанскую деревню в Норвегии. А мы не сжигали никакой деревни. Там убили трех наших ребят и вели по нас стрельбу с крыш. Мы, естественно, отвечали тем же…
– Как давно вы работаете у Ленца?
– С тысяча девятьсот сорок седьмого года.
– То есть сразу же после освобождения из тюрьмы?
– Да.
– Вы сидели в одной камере с Ленцем?
– Да.
– И сразу же начали вести отдел спортивных новостей?
– Да. К черту политику! Только секунды и минуты… Я даже перестал заниматься предсказанием чемпионов, хватит! Все наши беды оттого, что мы не знаем, на кого и когда ставить…
– Ставьте на… – Берг осекся и вздохнул. – Ладно… Бог с ними, с предсказаниями. Кто еще был в кабинете Ленца, когда пришел помощник Люса?
– Нет, не помощник Люса, а человек от Люса.
– Да, да, я понял и записал это ваше уточнение. Когда в кабинет Ленца вошел Диль?
– Кажется, к концу нашей беседы.
– Что он мог слышать из разговора?
– Наверное, лишь заключительную часть…
– Господин Диль, что вам известно о посещении редактора Ленца человеком от Люса?
– Почти ничего, господин прокурор. Редактор Ленц, одеваясь, сказал Ауфборну, что он надеется через час вернуться. «Мы быстро посмотрим этот материал, – сказал он, – и вернемся. Игра стоит свеч».