Ветров даже вздрогнул от такого щелчка — как будто он сам напросился на это скоропалительное обсуждение. Ученый секретарь посмотрел поверх очков и покачал бумажкой. Стало видно, что текст решения напечатан на машинке, и, значит, вывод был сделан заранее.
— Вы хотите что-нибудь сказать? — любезно спросил Зеленцов.
— Да нет, — в тон ему ответил Ветров, — разве только выразить благодарность за внимание и глубину обсуждения моего доклада.
Адмирал укоризненно вздохнул:
— Ну вот, вы опять ерничаете… Кто-нибудь еще разделяет мнение профессора Ветрова?
Тишина.
— Тогда прошу голосовать за предложенное решение.
Члены ученого совета расходились без обычного оживления. Они сосредоточено огибали остановившегося в коридоре Ветрова, торопясь по своим делам. Подполковник Кротов тоже проскользнул мимо, но вдруг замедлил ход и быстро возвратился.
— Вы, конечно, меня презираете, — заговорил он, — но иного выхода не было. Сами знаете мое положение: стал служить поздно, выслуги не хватает, а грядет сокращение армии. Говорят, начнут с тех, у кого нет военного образования. Вам-то хорошо, у вас все есть. Я не мог отказаться, понимаете? Когда сказали…
— Кто сказал?
— Сами понимаете кто. Не прямо, конечно, просто дали понять. Но я вам ничего не говорил, ничего…
Заметив, что из зала заседаний совета собирается выходить очередная фигура, Кротов стремительно отошел, продолжая путь к заветной выслуге. Фигура оказалась отставным генералом Красновым.
— Поздравляю! — радостно сказал он. — В военном деле, как и в любви, главное — что? Вовремя донести!
Он так и не понял, что произошло на совете, но сон его порядком освежил и навеял приятные воспоминания.
Когда Ветров вернулся к себе, в кабинете настойчиво звонил телефон — это прорывался Белов из Озерного. Он выслушал еще одну нерадостную весть и задумался. Получалось, что обкладывали по всем охотничьим правилам, со всех сторон. Чуть позже стало известно, что отдел лишили выделенного ранее машинного времени для отработки задач по новой тематике. Эта акция, конечно же, была совершена по прямому указанию Зеленцова. Тот давно уже самолично занимался распределением разного рода дефицита: квартир, автомобилей, помещений, аппаратуры, машинного времени. Интенсивность их выделения напрямую зависела от адмиральского неудовольствия, и в данном случае оно было налицо. Оставалась неясной только его истинная причина. Нельзя же, в самом деле, считать, что оно вызвано расхождениями в оценках предложения Денисова. Ему и раньше приходилось идти наперекор мнению начальства, причем в куда более важных вопросах, но даже тогда особых последствий научное упрямство не имело. В чем же дело теперь? Неужели намекают, что пора на отдых?
Вообще-то предстоящее увольнение из кадров его не страшило. Научная квалификация и авторитет гарантировали приличный заработок, так что материальных издержек не ожидалось, скорее наоборот. К тому же старшие по возрасту коллеги в один голос утверждали, что на гражданке сейчас неизмеримо лучше, и переход в этот «лучший мир» военного ученого не должен беспокоить. Хорошо осведомленный Зеленцов вряд ли пойдет на такую малоэффективную меру. Тогда в чем же дело? Ох, был бы Алишер…
Ветров внезапно вспомнил о своем кадетском друге, который любил все раскладывать по логическим полочкам. Вот кто бы докопался до истины. Правда, в последнее время они как-то отошли друг от друга, обменивались редкими звонками, а в более тесном общении потребности не возникало. Да и телефон, наверное, изменился… впрочем, чем черт не шутит? Ветров отыскал в записной книжке и набрал номер его телефона. Алишер сразу отозвался хриплым прокуренным голосом — смолил он безбожно.
— Ты как смотришь на то, что через два часа я буду твоим гостем?
— Резко положительно. Если с бутылкой, то будешь хозяином.
По пути к другу он стал вспоминать своих однокашников. По-разному сложились их судьбы, и далеко не все пошли по военной линии.
Мишка Голубев, неисправимый обжора, был забракован уже на подступе к курсантскому училищу. Но духом не пал и стал известным философом — вот уже совсем неожиданный поворот у подростка, не подававшего и намека на склонность к размышлениям. На одной из встреч он попытался объясниться: «Все считали меня тупицей, по сравнению с вами я действительно выглядел бледно. Когда комиссовали, страшно переживал: со всех сторон, выходит, обижен. Тут-то и решил доказать. Кому? Да прежде всего самому себе».
Имелись истории и с менее благополучным концом. Витька Седов, их боевой командир, весь устремленный на «ловлю счастья и чинов», что было для него одно и то же, начал службу резво, форменным образом «с места в карьеру». Быстро доскакал до замкомполка и уже примеривался к должности полкового командира, когда случилось несчастье — при выполнении учебных стрельб погиб солдат. Витька слетел с должности, пристроился в военкомы. Но спокойная жизнь лихому скакуну быстро надоела. Попавшись на злоупотреблениях, он был вынужден расседлать коня и отправиться начальником ведомственной охраны. Обратный путь из карьеры оказался не менее стремительным — сейчас он занимал скромную должность стрелка и в свободное время играл в бильярд.
По сравнению с этими крайностями судьба Алишера находилась где-то посередине. Он добился-таки своей цели, окончил юридический факультет военного института, прошел все судейские должности и дорос до военного прокурора. Главное испытание свалилось на него в Закавказском военном округе, откуда пришла позорная болезнь, от которой наш офицерский корпус был вроде бы застрахован, — взяточничество. Командирам стали предлагать солидный бакшиш, давали за все: за краткосрочный отпуск, за первоочередный дембель, за назначение на блатную солдатскую должность, за перевод ближе к дому… Столкнувшись со столь позорными фактами, Алишер проявил свою железную принципиальность и пошел крушить, не останавливаясь ни перед кем. А противостояли ему не пешки. Против мелких взяточников они не возражали, выдали даже нескольких средних, но все потянувшиеся наверх нити мгновенно обрубали. Пришлось обращаться в главную военную прокуратуру, дело грозило приобрести скандальную окраску, и Алишера судили по закону гор — пырнули ножом. Ранение оказалось достаточно серьезным, чтобы уволить в запас и наградить полной пенсией.
Алишер не смирился, писал в высокие инстанции разоблачительные письма, которые не имели никакого результата. Тогда он решил бороться не с фактами, а с явлениями, подготовил несколько статей, но не смог их опубликовать из-за смелых для того времени обобщений. Невысказанность привела к попытке художественного творчества. Написал повесть о военных прокурорах, которая разделила участь статей из-за якобы узкой тематики. Раздвинул рамки, снял с героев военную форму и надел на них синие костюмы партийных функционеров — снова неудача. Он ожесточился, его стиль стал язвительным, персонажи — сатирическими, но смена жанра успеха не принесла.
Алишер жил в одном из спальных районов в двухэтажном бараке, окруженном густым палисадником. У подъезда на лавочке сидело несколько женщин, встретивших приезд незнакомого полковника подозрительными взглядами. На обшарпанной лестнице пахло кошками и старым жильем. Звонок в квартиру отсутствовал, о его былом существовании свидетельствовала лишь деревянная плашка. Пришлось поколотить в дверь с лопнувшей обивкой. Стук вышел глухим, невнятным, тем не менее в квартире послышались шаги и звук отодвигаемого засова.
Они обнялись на пороге. В квартире было сумрачно, стоял тяжелый запах табака. Алишер выглядел неважно: желтое лицо, большие темные подглазники, по-старчески изогнутая спина. Правда, это первое впечатление вскоре как бы испарилось, сквозь налет времени все явственнее проступал знакомый облик, для которого внешние черты имеют второстепенное значение. Из кухни вышла его жена Мария, ставшая за годы, прошедшие со времени их последней встречи, совсем маленькой. Она поблагодарила за цветы и, как всякая хозяйка, испытывающая неловкость от неустроенного жилья, сразу же пожаловалась на задержку в переселении — оказывается, их дом должны были сломать еще два года назад, но все время откладывают. Сейчас обещали дать смотровой ордер к Первомаю и опять обманули.
— Ордер — ёк, в квартире — бар, сижу куру, — сказал Алишер и чиркнул спичкой.
— У него уже из ушей дым идет, — Мария с притворной строгостью погрозила пальцем: — Погоди, в новой квартире ты у меня покуришь. Ладно, мальчики, пообщайтесь, а я пока приготовлю ужин.
Тут Ветров вынул из «дипломата» коньяк и попытался вручить его собравшейся уходить Марии. Та испуганно отдернула руки:
— Ну что вы? У нас в семье сухой закон.
Алишер усмехнулся:
— Он все позабыл, Маня, и купился по дешевке. Ничего, будет знать, как забывать друзей.
Они прошли в маленькую комнату, служившую Алишеру кабинетом. Здесь находились письменный стол, лежанка и два книжных шкафа — все старое, закопченное. Стол стоял у окна, затененного черемуховыми ветвями. Одна из них терлась о стекло и издавала скрипучий звук. «В окно врывались гроздья белые», — вспомнились Ветрову слова из модной в их время песни. Он растворил настежь створки, впуская пронзительный аромат весны. «Цвела черемуха, о, как она цвела», — отозвался Алишер. Старое танго, подобно чуткому камертону, настроило их души на одинаковый лад, отчуждение растаяло, они стали бесхитростными и открытыми, как прежде.
С Алишером всегда было интересно поговорить об общих знакомых. Он не обладал такими скрупулезными сведениями, как Сережка Ильин, фиксирующий данные о каждом кадете. Предметы его интересов обладали странной избирательностью, зато о каждом из них он мог рассказать интересные вещи, ибо поддерживал со многими постоянную связь. В их числе находился и Сократ — С.О. Кратов, который в течение пяти лет был у них офицером-воспитателем. Он, как оказалось, окончил педагогический институт и после увольнения из армии стал преподавать в нем.