Сестра моя, которая начала изучать по вечерам английский, не порывала связей с революционным движением в Пинске. Она нашла себе работу в швейной мастерской, и часть заработка посылала своим товарищам по революционному кружку. В тот период, после революции 1905 года в России, многие из ее товарищей приехали в Соединенные {36} Штаты Америки. Некоторые из них прибыли в наш город - Милуоки. Вскоре наш дом, благодаря моей сестре, превратился в центр, где собирались эмигранты из России. В большинстве своем то были евреи, но встречались и русские тоже. Поэтому беседы велись на русском языке. Сестра моя ни в коем случае не хотела менять свой образ жизни, свои привычки и обычаи, и это очень огорчало родителей. Маму ее манеры очень расстраивали, так как мама считала, что она упускает возможность заключения выгодного и удачливого брака. А отец ее поведение воспринимал как обиду и оскорбление - приехала из России девчонка и ведет себя в Америке как "эмигрантка", не желая перенять обычаи страны, в которой она живет, не желая знаться с местными девушками ее возраста.
Мой папа, несмотря на доброе сердце, {37} был упрямцем, и столкновения между ними все усиливались. Они дошли до такой степени, что сестра решила уйти из дому.
Она не хотела помогать матери в лавке потому, что это было против ее пролетарских и революционных убеждений; она не хотела одеваться как молодые американки и не хотела встречаться ни с одним парнем, который в глазах матери был бы идеальным женихом - то есть, с молодым человеком богатым и устроенным (ей это не нужно было, так как у нее был возлюбленный в Пинске, с которым она впоследствии сочеталась браком). И она оставила наш дом.
Она продолжала работать в швейной мастерской, но работа ее не интересовала и не увлекала, машинная иголка вечно прокалывала ей палец, и это приводила к воспалениям и инфекциям.
Часто она возвращалась к нам домой на {38} некоторое время и потом опять уходила. Я стала как бы связующим звеном между нем и родителями.
Я была еще маленькой девочкой, когда проявилась у меня сила убеждения. Не раз, бывало, сидя у папы на коленях, я пыталась убедить его, чтобы он смягчил свои требования к моей сестре. Я убеждала его просить сестру вернуться домой. Действительно, он писал ей записки, приглашая ее вернуться. Без записки отца, она ни в коем случае не хотела возвращаться.
Вообще говоря, я была на стороне сестры. Прежде всего потому, что я ее любила. Но у нас были и некоторые общие убеждения. Я страшно не любила нашу лавку. После того, как отец отказался принять в ней какое-либо участие и рано утром уходила на работу, а мама должна была ходить закупать товары для лавки, я вынуждена была {39} каждое утро оставаться там и заниматься покупателями.
Это мне очень не нравилось, тем более, что я из-за лавки часто опаздывала в школу. Такие опоздания были для меня настоящей трагедией. Заходить в класс с опозданием было стыдно, и я маялась у двери, прежде чем просила разрешения войти. Это происходило почти каждую неделю и даже два раза в неделю. Но мама не обращала на это серьезного внимания и отвечала известной поговоркой на идиш: "Она станет ученой ребецун одним днем позже". Однако главного я добилась - я не получала плохих отметок.
Так образовался общий фронт у меня с сестрой: борьба классов за право быть пролетарием и не торговать в лавке.
Положение моей сестры огорчало меня: я видела, в каких условиях она живет и как ей трудно. Она не была очень крепкой, а {40} теперь еще похудела и ослабла.
Я уже говорила, что отец мой принимал активное участие в общественной жизни, и его деятельность в рамках еврейской общины города была очень многообразной.
С отцом я работала совместно в одной общественной организации во время Первой Мировой войны. Мы были активистами во Всемирной организации "Джойнт" - самом большом и разветвленном органе по оказанию помощи евреям Европы. В те годы он был еще очень громоздкий и бюрократический, и по характеру своей деятельности сильно отличался от "Джойнта" эпохи Второй Мировой войны.
Было организовано в начале Первой Мировой войны дополнительное общество, в котором участвовали в основном еврейские рабочие. Оно называлось "Народная помощь". А мы в городе Милуоки были членами {41} местного филиала этого общества, который назывался "Помощь в беде". Руководящий комитет этого общества состоял из председателей разных профсоюзных организаций города. Отец входил в этот комитет как представитель своего профсоюза, а я - от какого-то литературного и культурного объединения, организованного для проведений лекций и диспутов в разных обществах по любым вопросам, но только не на политические темы.
Мы вместе работали с отцом в течение всего периода войны, и я получила большое удовольствие от совместной работы с ним.
Никаких существенных спорных вопросов и разногласий у нас с ним не было. В то время я посвящала очень много времени общественной работе после регулярной учебы. Эти дни были первоначальным периодом создания "Всемирного Еврейского Конгресса". Среди основателей его были - {42} П. Рутенберг, Шмарья Левин и другие.
Еврейские общественные деятели, выходцы из Германии - они сейчас члены Американско-Еврейского Комитета - были противниками организации "Всемирного Еврейского Конгресса". А члены движения "Еврейские рабочие социалисты" не были противниками самого "Конгресса", но они возражали против того, чтобы вопрос об "Эрец Исраэль" был включен как пункт в его программу.
Вокруг этой темы велась активная деятельность в те годы, но в 1918 году были проведены первые всеобщие выборы, и голосование велось по отдельным программам, выдвинутым разными общественными организациями.
В нашем городе, в Милуоки, прошли все Сионистские организации одним списком - левая организация "Поалей Цион" {43} выступила вместе с правыми из группы "Общих Сионистов" и с еврейскими организациями, не противившимися сионистскому движению. Их единственными соперниками были члены еврейской социалистической организации. Отец работал очень активно в пользу сионистской организации, и я - тоже. И в этом вопросе мы действовали совместно.
Папа мой был очень гордым человеком, и он по-своему понимал, что приличествует делать его детям и что им не подходит. Например, в Америке принято было выступать с речами и вести дискуссии на улице - так экономили средства и не надо было нанимать помещение для проведения собрания. Делалось это так: ставили на уличном перекрестке стол, или телегу, или тарантас, оратор подымался на эту возвышенность и начинал свою речь. Вначале его окружали считанные люди, но затем собирался народ - {44} точно как в "Гайд-Парке" в Лондоне.
Однажды вечером, когда я собиралась выйти из дома, отец спросил меня: "Куда" ?
Я ответила: "Сегодня я выступаю на такой-то улице".
Отец закричал:
- Что ? Моя дочь, из семьи Мабович, будет выступать на улице? Нет, ты не пойдешь!
Я пытаюсь разъяснить ему:
- Папа! Я должна идти, товарищи меня ждут.
А он настаивает на своем:
- Нет, ты не пойдешь!
Бедная мама слушала наш спор и пыталась найти компромисс, заставить нас договориться.
В конце концов я ушла, а отец обещал прийти туда же и за косу стащить меня с трибуны, если я посмею выступить. {45} Я верила, что отец сдержит свое слово. Как правило, он обещания свои всегда выполнял. Я пришла к месту собрания и товарищам. уже ожидавшим меня, сообщила:
"Знайте, сегодня вечером здесь будет скандал". И рассказала им историю и то, что обещал сделать отец.
Собрание открыл один из наших товарищей, а я была вторым оратором. Я поднялась на импровизированную трибуну и начала говорить. И все время дрожала - меня охватил страх. Но ничего не случилось. Как это было принято в те дни, после собрания мы много шатались по улицам города, я пришла домой уже в поздний час.
Мама не спала. Она ждала меня.
- Где папа? - спросила я.
- Он уже спит, - ответила мама.
- Что случилось? Почему он не сдержал слово ? {46} Мама посмотрела на меня, потом сказала:
"Он пришел домой и говорит мне:
- Не знаю, откуда у нее такие способности?".
Выяснилось, что отец был так удивлен и покорен моей речью, что забыл потянуть меня за косу.
Это была самая счастливая речь в моей жизни. С тех пор отец никогда не мешал мне в моей работе.
Наоборот, мы часто делали большую работу совместно.
После этого я вступила в рабочую сионистскую партию "Поалей Цион" и после Первой мировой войны, когда усилился антисемитизм в Восточной Европе, участвовала в организации демонстраций.
В эту пору сестра моя оставила город Милуоки, переехала в Денвер и я стала старшей из дочерей. Отец продолжал работать на {47} прежнем месте, дом наш оставался центром общественной деятельности, хотя круг людей изменился: раньше у нас собирались русские революционеры, а сейчас в наш дом стали приходить товарищи из партии "Поалей Цион" - члены районного партийного комитета.
В это время мне тоже пришлось столкнуться с родителями, хотя и не на почве общественной деятельности.
Когда я окончила школу первой ступени, я хотела продолжать учебу в старших классах II ступени. С первых дней моей учебы - кажется, со второго класса - я твердо решила быть учительницей. Но в штате Висконсин, в котором находился наш город, существовал закон, запрещающий замужним женщинам заниматься преподавательской деятельностью. Мое желание стать учительницей очень беспокоило маму - не помешает {48} ли это моему замужеству. Поэтому она решила, что не следует мне идти заниматься в высшие классы средней школы По ее мнению, я должна была поступить в торговую школу, учиться специальности секретаря и стать машинисткой-стенографисткой Отец тоже поддерживал этот план Но для меня такое будущее было хуже смерти. Дело дошло до острого столкновения и я поняла, что нет другого выхода - надо оставить отчий дом
С материальной стороны я старалась быть по возможности независимой и до этого. Каждый свободный день и в летние каникулы - я работала, чтобы заработать на карманные расходы и не просить ничего у родителей. Плата за обучение также не представляла большой проблемы: моя старшая сестра была уже замужем, жила в Денвере, и я вела с ней переписку, хотя с родителями {49} она была "в ссоре" и с ними не переписывалась. Теперь, когда я решила продолжать свое образование в высших классах средней школы, вопреки желанию родителей, мы с сестрой разработали план, что я оставлю