Ганька невольно расхохотался и спросил:
— Откуда и куда тебя черти несут?
— Топаю из Завода к вам в поселок, а туда из Читы приехал.
— У нас-то что собираешься делать?
— Комсомольскую ячейку хочу организовать. Такое у меня задание от губкома комсомола. А ты что-нибудь слыхал о комсомоле?
— Слыхать слыхал, а толком ничего не знаю.
— Это Российский коммунистический союз молодежи, если сокращенно, РКСМ.
— А что в этом РКСМ делают?
— Если коротко сказать, учимся новую жизнь строить, готовим смену борцам за советскую власть, за социализм.
Ганька с уважением посмотрел на своего нового знакомого «Видно, не дурак, раз приехал из Читы с таким серьезным поручением. А сам скорее всего из рабочих», — решил он, выводя на дорогу запряженного в сани коня.
Пока ехали до поселка, Ганька рассказал Веньке про свою жизнь. А так как жизнь эта была короткой, то пришлось поведать и о Романе, и о покойном отце.
— Погоди-ка, погоди-ка! — перебил его вдруг Рогожин. — В Чите есть Василий Андреевич Улыбин. Работает он в Дальбюро ЦК РКП(б). Он тебе не родня случайно?
— Это мой родной дядя, — с гордостью признался Ганька. — Я вместе с ним ходил в партизанах.
Рогожин, внимательно разглядывая Ганькино лицо, сказал:
— Ты и вправду похож на него. Ничего тут не скажешь.
— Это все говорят, — самодовольно заулыбался Ганька. — А ты откуда дядю знаешь?
— Бывал он у нас в железнодорожных мастерских на митингах и собраниях. А перед поездкой я с ним даже личную беседу имел, — похвастался Рогожин, но тут же поправился, — вернее, он беседовал с нами со всеми, когда мы из Читы на места выезжали.
— А почему он разговаривал с вами? Что у него за касательство к комсомольцам?
— Вот тебе раз! Да ведь он же заведующий агитпропом в Дальбюро ЦК РКП(б). Пришлось ему и нам инструктаж давать. Часа два с нами проговорил. Толковый у тебя дядька! — закончил Рогожин с такой ноткой зависти в голосе, что Ганька рассмеялся и почувствовал глубокую симпатию к этому рабочему пареньку.
Коню предстояло одолеть крутой бугор. Видя, что он с трудом тянет воз, Рогожин крикнул Ганьке:
— Брось ты к черту вожжи! Давай лучше воз подталкивать.
Ганька закинул вожжи на спину коня и бросился на помощь к Рогожину, налегавшему на сани сзади.
Когда выбрались на бугор и отдышались, Рогожин сказал:
— Как я погляжу, Ганька, ты по всем статьям в комсомол подходишь. Первое, бывший красный партизан, второе, в ревкоме работаешь, а в-третьих, вся твоя семья революционная. Раньше я, грешным делом, и не думал, что среди казаков есть такие семьи. Ко всему к этому у тебя и грамота хорошая. Это тоже много значит. Из тебя со временем может настоящий комсомольский вожак получиться. Как думаешь, сумеешь за новый быт бороться?
— Бороться? А с кем бороться?
— С кулаками, с попами, с пьянством, темнотой и невежеством.
— Легко сказать, бороться! — задумался Ганька. — Это уметь надо.
— Научим, — уверенно сказал Рогожин и хлопнул Ганьку по плечу. — Доедем до твоей хаты, похлебаем чайку с устатку и начнем вместе действовать. Месяц у вас проживу, а сколочу крепкую ячейку, если ты помогать мне будешь. Деревня ваша вон какая большая. Сколько в ней дворов?
— Больше трехсот.
— Значит, молодых парней и девок достаточно. Есть кого в комсомол вовлекать.
— Беда, что грамотных у нас мало. В нашем краю я самый грамотный. Я все-таки пять лет учился, а другие всего по два да по три года в школу ходили. Это я о парнях говорю, девки почти сплошь неграмотные.
— Возьмемся пока за грамотных ребят. Сговорим таких человека три-четыре, а потом станем к другим подход искать.
Когда приехали в улыбинскую ограду и стали сбрасывать с саней кряжи, Рогожин спросил:
— Как твою мать зовут-величают?
— Авдотья Михайловна. Тебе, что, обязательно надо это знать?
— Конечно, обязательно. Я в командировке уже второй месяц болтаюсь, у чужих людей живу. Раз такое житье, прежде всего надо вежливость проявлять.
У Авдотьи Михайловны сидели гости. Это был Семен Забережный, поджидавший Ганьку, и Лука Меньшов из Чалбутинской со старшей дочерью Клавдией, которая два года тому назад вышла замуж, а через полгода овдовела.
Увидев Семена через окно, Ганька тут же сообщил Рогожину, что у них сидит председатель ревкома.
— Это мне кстати, — ответил тот.
Войдя в кухню вперед Ганьки, Рогожин снял с головы шапку и отвесил всем присутствующим общий поклон, потом пошел знакомиться.
Подойдя к седобородому Луке, он необычайно эффектно и ловко вскинул вверх сжатую в кулак руку, быстро разжал ее и, протянув для пожатия Луке, представился:
— Рогожин, дедушка!
Авдотье Михайловне он отрекомендовался уже по-другому:
— Вениамин, Авдотья Михайловна!
При виде красивой Клавдии он приосанился, расцвел в улыбке и, пристукнув своими солдатскими сапогами, с поклоном сообщил:
— Веня, девушка!
Семену, как человеку серьезному и облеченному властью, он отрекомендовался более подробно:
— Вениамин Рогожин, товарищ! Инструктор губкома комсомола.
— Это, что же, из Читы выходит?
— Так точно, товарищ! Разрешите раздеться, Авдотья Михайловна?
— Милости просим, милости просим! Раздевайтесь, молодой человек, да к столу пожалуйте.
Венька разделся, потом спросил:
— Где у вас можно помыть руки, Авдотья Михайловна?
— Полей, Ганя, гостю на руки, — приказала довольная почтительностью Рогожина мать и полезла в сундук за чистым полотенцем. Видя это, Ганька понял, что Венькина вежливость действует безотказно.
Когда Рогожин подсел к столу, не перекрестившись, Лука насмешливо спросил:
— Пошто лба-то не перекрестил? Не православный, что ли?
— Почему не православный? Крещенный по всем правилам, да только теперь неверующий.
— Неверующий?! — испугался Лука. — Тогда, паря, я, однако, с тобой за одним столом сидеть не буду. Грех На душу из-за тебя не возьму.
Авдотья Михайловна поспешила вступиться за Рогожина:
— Какой он, сват, неверующий! Так все это, баловство одно. Случись беда, вперед нас с тобой бога вспомнит. И никакого греха на тебе не будет, если посидишь с ним рядом.
Улыбнувшись своей заступнице. Рогожин дипломатично промолчал и взялся за ложку. Поставленные перед ним в тарелке мясные щи он съел, не торопясь, не забывая о сдержанности. Отодвигая тарелку, с чувством сказал:
— Хорошие щи, Авдотья Михайловна! Давно я таких не едал.
— Может, тебе еще подлить?
— Если можно, не откажусь. Пожалуйста.
Жаренную на сале картошку он тоже расхвалил и отдал ей должное.
Пока он ел, Семен и Клавдия разглядывали его. Семена поразило умение Веньки вести себя с умом и достоинством, не теряться в обстановке. А Клавдии пришлось по душе, что он назвал ее девушкой и явно хотел ей понравиться при знакомстве.
— Из каких ты людей, инструктор? — спросил Семен.
— Из рабочих. Отец у меня котельщик в Читинских железнодорожных мастерских, один брат машинист, другой слесарь шестого разряда, а я на промывке паровозов работаю.
— Сколько же тебе лет?
— Да уже много. Жениться еще рано, а за девушками ухаживать можно, — сказал Венька и так поглядел на Клавдию, что та покраснела и потупилась.
— Вишь ты какой ловкий! — сердито усмехнулся Лука, недовольный тем, что Клавдия умильно поглядывала на Рогожина. — Гулять с девками ты тут как тут, а как жениться — сразу в кусты.
— Нет, дедушка, на моем месте шибко не разгуляешься. Больно рано на работу вставать приходится. Прогуляешь ночь, а потом целый день все из рук валится.
— И все-таки ваша работа от гудка до гудка. Отработали свои часы и пошли по домам. А вот мы в крестьянстве до упаду работаем, часов не считаем. Выходит, ваша жизнь полегче…
Перебив Луку Меньшова, Семен обратился к Веньке:
— Расскажи, друг, как рабочие у вас живут? Так ли им здорово живется, как Лука думает?
— Нет, живут рабочие не так сладко, как дедушка считает, — заговорил Венька. — Работают они, верно, по часам, только часы эти страшно долгие, а расценки у хозяев на все низкие. При царе мы еще с кваса на воду перебивались. А вот при Семенове хлеба по неделям не видели, заработную плату по четыре месяца не получали, да к тому же каждый день за свою жизнь дрожали. Рабочих за всякий пустяк арестовывали, пороли, пытали и расстреливали. Я желторотым был и то два раза сидел в контрразведке и два раза нагайками выпорот… Сейчас, конечно, все это прошло. Никто рабочего не ударит, в лицо ему не наплюет, но живется в Чите нелегко. Разруха кругом страшенная, много безработных, а те, кто работают, гроши получают. Ты бы, дедушка, за такие деньги два раза чихнуть отказался, а рабочие целыми днями от станков не отходят. Стремятся поскорее с разрухой покончить.
— Правильно! — поддержал Семен Веньку и обратился к Луке: — Ну, убедился теперь, как рабочему человеку достается?
— Да, ежели это все верно, тогда не позавидуешь им, — согласился Лука Меньшов. — Крестьянствовать оно более верное дело.
Венька, довольный поддержкой Семена, спросил:
— Значит, вы здесь, товарищ Забережный, председатель ревкома?
— Он самый.
— Тогда мне надо с вами обязательно поговорить, посоветоваться. Вы сегодня будете у себя в ревкоме?
— Сейчас туда иду.
— Мне можно с вами?
— Пойдем, пойдем. А Ганьку, что, дома оставим?
— Нет, он тоже должен быть при нашем разговоре.
В ревкоме Рогожин сказал Семену:
— Приехал я к вам комсомольскую ячейку сколачивать. Посоветуйте, кого из молодежи нужно и можно вовлечь в комсомол. Мы с Улыбиным только о двух его ровесниках поговорить успели.
— О ком же это?
— О Шурке Каргине и Зотьке Даровских, — ответил Ганька.
— Нет, не с этих ребят вам надо начинать. Не тот народ. У одного отец бывший поселковый атаман и белогвардеец, у другого до богатства страшно жадный. Спит и видит, как бы всех справней стать, Зотьку своего на самой богатой невесте женить. Ищите других ребят, из батраков и бедноты… Вон у нашего кузнеца парень хороший, в молотобойцах у отца ходит.