БИБОВ: Недоразумение? Никакого недоразумения. 38 278 евреев, наверное, нашли жизнь в гетто настолько привлекательной, что по собственной воле явились сюда поучаствовать в пиршестве. Скажите-ка, господин Румковский, где сейчас эти евреи?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Если вам доставили неверные данные, я немедленно…
БИБОВ: И как они попали в гетто? Прокрались, пока я спал, или проскочили, когда я случайно отвернулся?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я немедленно займусь тем, чтобы исправить эту досадную оплошность.
БИБОВ: Вам, Румковский, придется заняться и еще кое-чем! Приказываю сию минуту организовать новую перепись населения! Пересчитать всех по головам! Внятно отчитаться, по какому адресу живет и где работает каждый еврей. С этой минуты действителен только тот адрес, который одновременно является адресом проживания и адресом, по которому прописан конкретный еврей. Ясно? Это касается и вашей пустой головы, Румковский! С этого дня вводятся новые трудовые книжки. В каждой книжке, кроме имени, даты рождения, адреса проживания и места работы, должна быть фотография, подлинность которой будет заверять Якубович из Центрального бюро по трудоустройству. Эти документы, удостоверяющие личность, будут предъявляться при каждом получении продуктов по талонам, при каждом квартирном обыске. Ist das verstanden worden?
Первый же произведенный обыск дал немедленные результаты. В полуоткрытую дверь спальни принцесса Елена видела, как полицейские, которые совсем недавно утащили несчастного Таузендгельда, стоят в саду перед клетками. С тем, что забрали господина Таузендгельда, она еще могла смириться — но что они собираются делать с ее обожаемыми птицами? Она распахнула окно, высунулась на опасный для ее жизни белый свет и крикнула:
— Не трогайте моих коноплянок!
Забирайте что хотите, только не трогайте моих коноплянок!
Каждый год с печенью принцессы Елены повторялось одно и то же: приходило лето, а вместе с ним — утомление, дурное самочувствие и головная боль, из-за которой принцесса Елена едва могла по утрам открыть глаза. Доктор Гарфинкель, прощупав ей живот, как и год назад констатировал, что печень определенно увеличена, и дал указание соблюдать строгую диету, состоявшую из белого мяса и некрепкого бульона, а в первую очередь велел соблюдать покой в абсолютной темноте, потому что пациенты с желтухой рисковали серьезно повредить зрение, попав на прямой солнечный свет.
Поэтому принцесса Елена стояла посреди комнаты, прикрывая глаза, когда люди из крипо вошли и принялись переворачивать все, что попадалось им на пути. Плетеные клетки с испуганно бьющимися птицами; ящики и лари с обувью и одеждой; ее секретер со всеми письмами и пригласительными и благодарственными открытками. Шляпу с пышными перьями, бывшую на ней во время Великолепного фуршета (на котором присутствовали люди самого Бибова), вытащили из картонки и втоптали в грязь каблуками сапог. Принцесса Елена завопила и попыталась спрятаться за гардинами. Спрятаться не удалось, и она снова залезла в постель; тут криминалькомиссар Шнельманн протянул ей телефонную трубку и потребовал, чтобы госпожа Румковская позвонила своему деверю. Когда она отказалась, продолжая кричать и размахивать руками, комиссар Шнельманн позвонил сам; воспользовавшись случаем, он доложил начальству:
— Wir haben noch ein paar Hühner gefunden, — и с раздражением отмахнулся от двух скворцов, которые вырвались из клеток и теперь суматошно метались между кроватью и колышащимися гардинами.
При обычных обстоятельствах сейчас было бы самое время появиться господину Таузендгельду, чтобы начать переговоры. Может быть, он сунул бы ретивому комиссару какой-нибудь подарочек. Намекнул бы, что затруднение можно разрешить к обоюдному удовольствию. Но Таузендгельд в эту минуту висел на крюке в подвале Красного дома, и от него требовали ответов на вопросы о его «тайных» связях с зондеркомандой, не давая, к сожалению, возможности как-то сговориться и уладить дело. Наконец председатель понял, что выхода нет, и приказал послать экипаж на улицу Кароля Мярки — вызволить принцессу Елену из осады.
Именно в этот день в Марысине многим понадобились экипажи; многие вдруг захотели перебраться из «деревни» в «город». В распоряжении председателя осталась только его собственная коляска, к которой ему, после долгих ухищрений, удалось добавить простую телегу — из тех, на которых старички-косари возили сено.
Когда экипаж прибыл, принцесса Елена гораздо больше озаботилась поиском безопасного пристанища для своих птиц, нежели собственной эвакуацией. Она стояла у окна спальни, руководя действиями Купера и его помощников, пока те не заполнили всю коляску — от кучерских козел до капюшона — клетками со скворцами и зябликами. После этого принцесса Елена вернулась в постель и категорически отказалась уезжать. В конце концов кучерам пришлось снести кровать с Еленой вниз по узкой скрипучей лестнице, а потом поднять в телегу и крепко привязать, чтобы крупная дама не вывалилась. Погрузили дорожные сундуки, ящики и чемоданы, и экипаж тронулся в путь.
Это произошло в субботу, 10 июля 1943 года, во второй половине дня — душного влажного дня, с небом, тугим и блестяще-синим, висящим, как коровье вымя, над пыльными улицами гетто. Всю дорогу от Марысина до площади Балут им попадались проститутки Брюха, с руками тонкими, как спички, и с раздутыми от голода животами. Они что-то кричали низвергнутой принцессе — а она лежала в кровати на медленно, шатко движущейся телеге. Из-за платка, который кто-то из милосердия повязал на чувствительные к свету глаза принцессы Елены, она была почти слепа, как покойный Брюхо. И к тому же ничего не слышала — такой шум подняли эти глупые птицы в своих клетках.
Возле Дворской экипаж, не останавливаясь, повернул и поехал дальше, к городской резиденции председателя. Если бы, против ожидания, едущим пришлось остановиться, они увидели бы на углу изломанное тело господина Таузендгельда, плававшее в большой глубокой луже с нечистотами. Он лежал лицом вниз; длинная рука вытянулась по диагонали, словно он и в смерти тянулся за чем-то, что ему уже не суждено было схватить.
Регина Румковская навсегда запомнила, как она в последний раз видела семью Гертлера живой, всю семью Гертлера — они были одеты как на картинке из иллюстрированного журнала: хозяйка — в светлом хлопчатом платье и пальто, в шляпке с вуалью; мальчики — в коротких штанишках, гольфах и коротких твидовых курточках с накладными карманами; маленькая девочка — в ботиках на шнуровке, таких же, как у матери, и в такой же, как у матери, шляпке — вплоть до тюлевой красной ленты, два конца которой спускались с тульи на спину вдоль длинной косички.
— Господина презеса нет дома, — только и смогла сказать Регина этой волшебной семье, внезапно возникшей на пороге ее дома.
Гертлер светским жестом приподнял шляпу и сообщил, что они зашли спросить, не захочется ли господину Станиславу, сыну хозяина, прокатиться с его женой и детьми в коляске. Сам он, пояснил Гертлер, немного задержится. Ему надо переговорить с ней кое о чем важном.
Целый день люди приходили и уходили — бесконечный поток людей, обсуждавших эвакуацию летних жилищ в Марысине и кого крипо схватила, а кого пощадила. Вокруг кровати принцессы Елены удалось устроить ширмы, чтобы она не увидела и не услышала худшего; но едва она узнала в общем гуле голос своего супруга, как принялась кричать и отдавать приказания:
— Юзеф, ты не принесешь мне чай, который прописал доктор Гарфинкель? Ты не забыл забрать черешню с улицы Мярки? А миску взбитых сливок, которые принесла жена Михала?
(К тому же ширмы не защищали принцессу Елену от мягкой какофонии птичьих голосов. Скворцы, зяблики и щеглы пели, свистели и гомонили в своих клетках; целый зоосад, почему-то вдруг втиснутый в жилые комнаты.)
— Нашей следующей остановкой будет не Гамбург, а Сосновец. Но, может быть, и оттуда получится узнать о судьбе вашего брата. Госпожа Румковская, мне кажется, я напал на след.
Давид Гертлер наклонился и предложил ей сигарету, подцепив ногтем мизинца крышку тяжелого серебряного портсигара. Регина молча смотрела на него. Она вдруг поняла, почему Гертлер так нарядился и велел нарядиться жене и детям. Они решили покинуть гетто все вместе.
— Вы только наберитесь терпения и подождите, госпожа Румковская.
Таким она увидела его в последний раз. Было 13 июля 1943 года.
Вскоре она собрала чемодан, уложив немногие оставшиеся у нее ценности (в том числе паспорт и аттестат зрелости), и приготовилась ждать.
На следующий день, 14 июля, около пяти часов дня два автомобиля с познаньскими номерами подъехали к будке часового перед штаб-квартирой гестапо на Лимановской, где располагалась и штаб-квартира зондеркоманды. Автомобили остановились с работающими моторами у шлагбаума. Сразу после этого вывели Гертлера в сопровождении двух полицейских в штатском. За ними следовали несколько человек из службы безопасности с картонными коробками, папками и ящиками в руках. Некоторые служащие из секретариата господина презеса, ставшие свидетелями инцидента, слышали, как Гертлер, забираясь в автомобиль, спросил одного из полицейских в штатском, достаточно ли материалов или они хотят обыскать его квартиру, и как немец-командир громко и отчетливо ответил, что материалов пока достаточно. После этого обе машины выехали в ворота Балут, жандармы в будке отдали честь; машины покатили вниз по улице Лимановского и на выезд из гетто.
Все следующие дни люди собирались толпами возле площади Балут, поскольку каждый вечер по гетто проходил слух, что Гертлер вот-вот вернется. Каждый вечер в течение двух недель люди стекались на площадь в надежде встретить его. Ждущих становилось все больше; в иные дни человек пятьсот собирались под часами на углу улиц Завиши Чарнего и Лагевницкой. Ходили слухи, что Гертлера привезут в том же зарегистрированном в Познани автомобиле, в каком увезли, и что в тот ми