в! — но настаивать на этом пока не стал.
— Хорошо. Так и запишем: ты мне по гроб жизни благодарен и к любым услугам потому готов. Тогда ответь: чем ты можешь быть мне полезен? Может, прошлое досконально знаешь? Или будущее способен предсказывать? Или, может, храни мя Будда Амида, три самых заветных желания выполнишь?
— Насчет желаний ты губу-то не раскатывай, — сердито отвечал Колченогий. — Поглядим еще, как говорится, на твое поведение. А остальное… Прошлое — пожалуйста. Будущее — извини. Откуда мне его знать, если оно и для меня в будущем? Что я еще могу… Вообще-то я всю жизнь специализировался на развлечениях и роскоши. Это я изобрел, например, моды, химию, азартные игры и компьютеры со всей этой вашей электронно-игровой индустрией. Долгоиграющая, доложу тебе, забава; все равно, что выращивать бонсаи… Все разнообразие вариантов любовных влечений и союзов также придумано мной. Кстати, твой случай — классический образец одного из первых моих упражнений, х-хе… Еще — комедию изобрел, танцы, музыку, карусели…
— А на кой хер тебе это все в человеческий быт внедрять занадобилось? — перебил Петяша, страшно не любивший каруселей, и как раз, в основном, за громкую идиотскую музыку, которая непременно сопровождает катание на оных. Да и замечание о стандартности его чувств, надо сказать, задело за живое…
Да и вообще — нечего этому уроду тут шибко-то духариться!
— А так. Чтобы было. Ладно, не суть. Спрашивай про важное, а то мне скоро пора.
О чем же таком еще спросить?
Пока он не хочет сказать, что ему от меня нужно, просить ни о чем не стоит, решил Петяша. А вот тон сменить не лишне; авось, он от смены стиля общения что-нибудь да выболтает.
— Слушай… Я тут, конечно, зря на тебя бочку катил… От неожиданности просто. Но почему ты, если вправду много чего можешь, это терпел? — почтительно осведомился Петяша. — Мог бы хоть силу показать. Превратил бы, к примеру, во что-нибудь мерзкое; в сказках ведь так полагается? А потом — обратно… Для назидания.
Колченогий снова сделал вид, что внимательно любуется заоконным пейзажем.
— Может, и превращу еще, — со знакомой уже сварливостью ответил он. — А вообще, я же знал, что ты и сам об этом после пожалеешь… Уж настолько-то я в вас, носителях, разбираюсь. Ладно, мне пора, счастливо тебе оставаться. Я еще загляну. В свое время.
Прежде, чем Петяша успел что-либо сказать, Туза Колченогого не стало. Вот только что сидел он на подоконнике во всей своей, ежели можно так выразиться, красе. И вдруг — нету…
Даже воздуха не потревожил, машинально отметил Петяша.
И тут же в прихожей оглушительно взвизгнул звонок.
36
Подскочив от неожиданности (телодвижение это за последнее время успело, пожалуй, сделаться привычным), Петяша отправился открывать.
Как и следовало ожидать, это вернулся, наконец, Димыч.
Молча пройдя в комнату, он уселся на тахту и принялся саркастически разглядывать друга. Весь вид его говорил о том, что Петяша как нельзя более добротно оправдал самые худшие его подозрения, и факт сей доставляет ему даже некоторое насмешливо-злобное садистское удовлетворение.
Вместе с тем — невзирая, можно сказать, на все это! — Димыч также выглядел и здорово напуганным. А подобный вид ему вообще как-то не подходил — Петяша еще ни разу не видал его таким.
С чего это он?
— Не тяни, — попросил Петяша. — Жалуйся, наконец. Что стряслось?
Помолчав еще, Димыч вместо ответа неожиданно спросил:
— Ты, точно, не помнишь, как и где с ней познакомился?
— Да н… нет же! — Голос Петяшин дал осечку, так взволновал его страх в глазах товарища. — Говори дело, наконец! Что такое с Катей?
Вот же, тянет кота за это самое, коз-зел!
— Ничего такого с Катей, — со странным каким-то, также вовсе не свойственным ему (был бы это кто другой, Петяша, определенно, сказал бы, что истерическим) смешком отвечал Димыч. — Нет в природе никаких Кать. И это медицинский факт…
Петяша почувствовал, что внутри него словно бы лопнула некая сдерживающая внутренности пружина, и желудок с кишечником, сжавшись в тугой, осклизлый ком, тяжело ухнули куда-то вниз.
— Что… значит «нет»?
В ответ Димыч разразился одной-единственной длиннющей фразой, не шибко внятной и звучавшей явно на грани истерики. Выходило так, что, позвонив по номеру, значившемуся в Петяшиной бумажке и попросив к аппарату Катю, он был вначале, судя по ответной реакции, принят за телефонного хулигана, развлекающегося такими шутками, что хоть святых выноси. Пришлось ему представиться очень давним Катиным знакомым, несколько лет ее не видевшим и ничего о ней не слыхавшим. Тогда женщина, снявшая трубку, с плачем объяснила, что дочь ее, Катя, два года назад вдруг не вернулась домой из школы, а через три дня после этого была найдена мертвой в подвале одного из окрестных домов. С множественными ножевыми ранениями.
Убийцу не нашли.
Кате вот-вот должно было исполниться пятнадцать лет.
— Тогда я, — продолжал Димыч, переведя дух и как бы начиная с красной строки, — стал осторожно выяснять, не ошибся ли номером, и под это дело она мне свою дочь описала. А номер — правильный, можешь не сомневаться. Она, говоришь, сама на листок тебе записывала?
Петяша, окаменев от нахлынувшего ужаса, не отвечал. Был бы один, точно ударился бы в тихую истерику. Шибко уж велик соблазн. А на людях — неудобно как-то. Держаться приходится…
А Димыч, тоже наверняка державший чувства в узде только благодаря обществу друга, хватил коньяку из новой Петяшиной фляжки и, еще раз походя упрекнув товарища в пижонстве, пересказал со слов женщины, с которой беседовал по телефону, как выглядела ее дочь.
С каждым новым его словом Петяша все больше укреплялся в уверенности, что никакой тут ошибки. Даже родинка на правом плече не забыта…
И все же…
— Димыч, ты правда не шутишь? — в последнем приступе безумной надежды выдавил он.
По глазам Димыча ясно сделалось видно, что ему очень хочется треснуть Петяшу по уху.
— Конечно, шучу, — со спокойным, размеренным раздражением ответил он. — Весело мне, не видишь? Аж усраться можно.
Лишенный последнего намека на надежду, Петяша поник плечами.
— А дача? — вдруг спросил он. — Катя говорила, родители ее к вечеру с дачи вернутся…
— Точно, — помолчав, ответил Димыч. — Про дачу — точно. Дама эта, чтобы скорее разговор закончить, сказала: мы, извините, полчаса, как с электрички, помыться хотим и отдохнуть… Ну, словом: отваливай, мол, без тебя тошно. Ладно. Пойдем, что ли, кофе сварим наконец, а ты тем временем вспомнишь о ней все, чего вспомнится. Особенно то, что странным, удивительным в ней показалось; любые мелочи. Либо тут какая-то чудовищная путаница, либо… Да какое там «либо»! Я лично еще ни разу не видел, чтобы мертвые оживали и разгуливали по городу… Не начать бы тут бояться темноты!
37
Солидная доза коньяка, употребленная с кофе «вприкуску», подействовала вполне благотворно. Петяша начал понемногу отмякать, отогреваться изнутри. Теперь, дабы окончательно прийти в норму, следовало хоть ненадолго отвлечься от результатов Димычевой вылазки. А также забыть — опять-таки, хоть на время — о том, что он, Петяша, встретится с Катей не далее, как завтра поутру.
Поэтому Петяша решил, хоть через силу, но чего-нибудь поесть, за едой выслушал Димычев рассказ о безрезультатной слежке его за домом Флейшмана, которую из-за незнакомого женского голоса, ответившего вместо Петяши по телефону, пришлось оставить в весьма драматический момент, и сам поведал Димычу о дневном своем приключении и беседах с Тузом Колченогим.
Интерес Димыча к его рассказу оказался более чем сдержанным: вероятно, дух из бутылки и появляющиеся из ниоткуда платиновые портсигары были слишком уж литературны, что ли, слишком привычны для разума и неоригинальны, чтобы вот так запросто в них верить, пусть даже портсигар этот можно рассмотреть, пощупать и даже отпробовать, достаточно ли качественно его содержимое. Дослушав до конца, Димыч раздумчиво скривил физиономию, в последний раз затянулся сигарой и с хрустом раздавил бычок в пепельнице.
— Хрен его знает, что тебе сказать. Старушки с топорами… Какая-то достоевщина наоборот! А этот Туз Колченогий… Вообще говоря, критическая масса, применительно к информации, понятие, скорее, философское. А информация, существующая без носителя, с точки зрения физики — вообще полный бред.
— Физика, — машинально повторил Петяша. — От трения тела нагреваются, от нагревания — расширяются… ну, а от расширения — лопаются. При чем здесь вообще физика? Портсигары с неубывающим содержимым с точки зрения этой же самой физики-шмизики, скажешь, не бред? И вообще! Раз уж она, информация-то, такая крутая — сознанием, понимаешь, обладает, свободой воли… то почему бы нет?
Димыч угрожающе хмыкнул.
— Этак мы с тобой сейчас начнем выяснять, что такое сознание.
— Зачем выяснять? Уж известно: сознание есть свойство высокоорганизованной материи…
— А знамя есть священная воинская херугва. Тогда, что такое «высокоорганизованная материя»? Кто определил, где тут «высоко», а где — не очень?
— А высокоорганизованная материя, — Петяша нарочито самодовольно напыжился, — есть всякая материя, наделенная сознанием. Во!
Димыч не слишком-то весело усмехнулся.
— Понятно. Пустые это все базары. Но с точки зрения современной физики информации без носителя не может существовать. Даже в виде абстрактного понятия. Это, скорее, к каким-нибудь теософам или сайентологам. Они у нас такие, они у нас понятие абсолюта уважают…
Петяше вдруг пришла в голову совсем неплохая, ничему особенно не противоречащая мысль.
— А может, это просто он так думает, что состоит из чистой информации, без носителя! Может, на самом-то деле носитель у него имеется, только он… не знает об этом. Не воспринимает своего носителя никак!
— Может, и так. Только все равно треп этот нас ни к чему не приведет. Гипотез можно напридумывать, сколько угодно, а толку-то… Как тебе, например: разум есть сложный инстинкт, еще не сформировавшийся окончательно; не помню, кто это таким образом грамотность свою показывал… Так вот: твой Туз Колченогий — никакая не чистая информация, существующая без носителя, а просто существо, у которого этот сложный инстинкт сформировался-таки до конца. Под это объяснение что угодно подгоняется, любые портсигары, поскольку пределы возможностей разума тоже неизвестны. Как оно, красиво?