— Куда ты? — спросил мертвец голосом Кати. — Ну, неужели все еще дуешься? За что?
Собрав в кулак всю волю и прекратив трясти рукой, Димыч оглянулся в поисках своей одежды.
— Знаешь, — стараясь, чтоб не дрогнул голос заговорил он, — на работу еще зайти надо бы…
— Ну нет! — капризно воскликнул мертвец. — Теперь я тебя никуда не пущу. Работа и до завтра подождет; ну иди же сюда, я вправду не понимаю, чем тебя обидела…
С этими словами то, что осталось от Кати — без сомнения, двигалось тело с той же неповторимой, зовущей грацией — отбросило прочь одеяло и потянулось к Димычу. Намертво скованный ужасом по рукам и ногам, он лишь крепко зажмурил глаза…
63
… и проснулся.
Тут же уши ему резанул всплеск натужного хрипа, донесшийся из соседней комнаты — видимо, предыдущий такой хрип как раз и вырвал Димыча из паутины кошмара.
От оставшегося со сна ледяного, пробирающего дрожью вакуума внутри мигом не осталось и следа. Димыч сгреб с тумбочки подле дивана блюдце со шприцем и опрометью ринулся к Флейшману, зацепившись по пути ногой о дверной косяк.
Флейшман на кровати хрипел — ему наверняка хотелось корчиться бы от нестерпимой боли, однако измученное болезнью тело не имело сил даже на это. Отбросив одеяло, Димыч, как и накануне, перехватил дряблую руку повыше локтя найденным в аптечке вместе со шприцами резиновым жгутом, вогнал иглу в вену, даванул поршень, осторожно вытащил иглу, протер ранку комком ваты, пропитанной одеколоном (не догадался в спешке, кретин, до укола кожу протереть!), и предался тревожному ожиданию.
Наконец тучный старик (теперь, навзничь лежа безжизненной кучей плоти, не доставляющей хозяину ничего, кроме страданий, Флейшман казался куда как старше своих пятидесяти с хвостиком) зашевелился, скрипнув кроватью. Димыч наклонился к нему.
— Легче?
Флейшман кивнул.
— Говорить — можете?
— Д… д… да, — последовал ответ сквозь все еще плотно стиснутые зубы.
Флейшману явно не хотелось говорить. Наверняка, не хотелось ему вовсе ничего. Если б он только мог, если б достало на это воли, умер бы сейчас же, дабы избавиться, убежать от новых приступов страшной боли. И это последнее, подумал Димыч, хорошо. Избавление от боли дарят вот эти самые уколы морфия. А сделать инъекцию, кроме него, Димыча, некому…
— Тогда продолжим, — распорядился он. — Время дорого — вы, чего доброго, вот-вот умрете… В общем, будете искренни, буду колоть вам ваш морфий. Невозбранно. До самой смерти. Или же сиделку вызову и денег на нее оставлю, уходя.
По глазам старика видно было: он отлично понимает, что в случае его неискренности Димыч не задумается уйти и оставить его одного, беспомощного, беззащитного перед болью. Злоба, бессильная злоба струилась из его водянистых глаз…
— Продолжайте же, — поторопил Димыч. — Если вы не очнетесь после очередного приступа, и мы не успеем закончить разговор, мне будет больно и обидно. Я — человек любопытный.
Флейшман вздохнул, собираясь с мыслями.
— Вы, молодой человек, — начал он, — сами могли воочию убедиться, от чего избавлял меня Николай. Ради этого избавления я отдал все без остатка, начиная с накопленных денег — надо же, сиделку пригласить не на что… И заканчивая собственным «я». Так что, вчера я, собственно, сообщил вам все, что мог. До разработки конкретных перспективных планов он меня не допускал… Поэтому можете не тратить более времени. Идите. Мне и вправду осталось недолго…
Димыч едва не плюнул с досады.
— Послушайте, — как можно проникновеннее заговорил он, — вы ведь человек выдающегося ума, с первого взгляда видно. Я к вам, несмотря ни на что, испытываю глубочайшее уважение. Так неужели ж нет у вас каких-либо собственных догадок, соображений… В конце концов, этот Николай, этот ваш злой гений, наверняка о чем-то проговаривался случайно, или… Ни за что не поверю, будто вы не пытались осмыслить происходящее, и очень хотел бы услышать ваше мнение обо всем этом.
Флейшман — в который уж раз — устало вздохнул, однако взгляд его затвердел, водянистые глаза как бы подернулись чистым, прозрачным ледком.
— Тогда дайте подумать. Знаете, сделайте-ка нам обоим кофе. Там еще должен быть…
Димыч отправился в кухню. Снедавшее все его существо нетерпение подхлестнуло и его собственный мозг; помчавшиеся с бешеной скоростью мысли вскоре вынесли на поверхность образ Туза Колченогого, так вовремя явившегося им с Игорем на помощь в Петергофе, а за событиями последних дней, было забытого.
Оп-паньки!..
Наскоро ополоснув под краном физиономию, Димыч едва дождался, пока закипит чайник — кофе у Георгия Моисеевича имелся только растворимый, хоть и не в самом мерзком из возможных вариантов — и поспешил в спальню.
Выслушав изложение Петяшина рассказа о встрече с демоном из бутылки, повествование о странно появившейся возле Петяши девушке и о петергофских приключениях самого Димыча, Флейшман только крякнул. Судя по всему, старику вновь — хоть на минутку — сделалось интересно жить.
— Знаете, Николай говорил о подобном, я как раз припомнил… Говорил, что есть на свете, по его мнению, демоны — существа, целиком состоящие из этой его «колдовской энергии» и потому практически всемогущие. Величайшей мечтой его было завладеть энергией такого существа. Но об этом он только мечтал, так как был уверен, что подобный «демон», даже из самых захудалых, моментально сотрет его в порошок. Значит, «информация без носителя»… Вряд ли, по-моему, так уж и «без». Просто подобные существа должны бы тщательно оберегать тайну этого «носителя»; слишком много найдется охотников до их потенциала. Тот же Николай…
— Кстати, — заинтересовался Димыч, — а отчего это вы нынче у Николая в такой немилости? Отчего он, по-вашему, перестал вас… поддерживать? И зачем вообще допустил, чтобы его в «скворешник» упекли?
Флейшман пожал плечами.
— Мало ли… Мне кажется, он очень боялся вашего друга… Может быть, надеялся таким образом от него спрятаться. А может, просто от замешательства, а потом было уже поздно сопротивляться. К нему, как к буйному, вероятно, применили уж очень… оглушающую химиотерапию. Пару дней после того, как это случилось, он еще держался, я это чувствовал, а потом… — Флейшман тяжко вздохнул. — Потом у меня возобновились приступы. Знаете, а вот насчет девушки вашего друга… Она что, и до сих пор с ним?
Димыч несколько нетерпеливо кивнул.
— Вообще, Николай был способен на изготовление такого вот… зомби. Но, если она до сих пор… функционирует, он к ее созданию непричастен. Этот ваш друг — он, по-вашему, вправду так уж ни на что не годен? Подумайте; Николай очень боялся его. Говорил, будто он не человек и даже не демон, а нечто третье, непонятное, сильное и опасное… Впрочем, это могло быть сказано просто в помрачении рассудка, с ним такое случалось. Но, с другой стороны, Николай, подобно всем душевнобольным, доверял только собственным чувст… ва… а-а…
На последнем слове фраза оборвалась, перейдя в знакомый уже Димычу негромкий, сдавленный хрип, почти тут же и смолкший. Димыч ощутил легкий укол досады. Впрочем, ладно, плевать. Флейшман, пожалуй, уже сообщил все, что мог…
Бросив взгляд на обмякшее под одеялом тело, он секунду поразмыслил, пожал плечами и двинулся прочь из квартиры.
64
Вот уж третий день без толку биясь над началом нового романа, Петяша пребывал в черной, безысходной досаде, усугублявшейся еще пакостным ощущением того, что и дальше лучше не будет.
Как же быть?
Если он, Петяша, так и не сможет больше прийти в нормальный рабочий настрой, то имеющиеся деньги, особенно при Катиных с Елкой аппетитах, скоро подойдут к логическому завершению, и что дальше? Несколько пролистанных во время утренней прогулки газет с объявлениями о найме на работу ясно показали, что надежды подыскать пристойное место почти ноль…
Петяша стиснул зубы. Ладно. В конце концов, все хорошо. Непонятности с неприятностями, судя по всему, кончились; финансов хватит, должно бы хватить, минимум месяца на три… Да что ему, свинтусу, еще от жизни надо?! Любимые женщины с ним, помогают по мере сил; куда с добром!
Нет, решил Петяша, нельзя все-таки расслабляться. А то и вправду ничего хорошего не предвидится в течение остатка жизни…
А ведь рассказ, пожалуй, еще не завершен. Не хватает в нем некоей финальной ноты. Этой ноты не было у Дэвидсона, но это не значит, что все должно кончиться вот таким трафаретным обломом. Не-ет, тут можно извернуться позабавнее…
С этими мыслями Петяша открыл фай с оконченным было рассказом, на некоторое время задумался, а затем слова будто бы сами хлынули на белое поле.
Вскоре Николай Иванович случайно встретил на улице владельца того самого китайского ресторанчика, где два месяца назад мыл посуду. Китаец, исполненный конфуцианского уважения к учености и тронутый до глубины души видом доцента, снова принял его на работу. Плата была мизерной, но целых три вечера в неделю Николай Иванович приносил домой то, что оставалось от посетителей.
Но однажды вечером, сгребая в пакетик порцию китайской лапши и размышляя над продолжением своей статьи, он — неожиданно для себя самого — обнаружил, что ускользавшие до того мысли о досадном провале, о природе загадочного феномена и о том, как одна-единственная глупая баба может порой послужить причиной краха даже самого гениального начинания, затеянного пятнадцатью ученейшими мужами, вдруг сложились в единую, цельную картину — столь ясную и понятную, что самому ему сделалась удивительна собственная непонятливость. Да ведь все с самого начала было очевидным!
Вернувшись домой и не озаботившись даже раздеться, он, под удивленными взорами детей, ринулся к секретеру и принялся лихорадочно рыться в ящиках в поисках принципиальной схемы полученного в подарок телевизора, полученного супругой в подарок от подруги ее матери. Если приемником служил зубной протез, изготовленный неведомы умельцем из материала, украденного в оборонном НИИ, то что, как не телевизор, чиненый-перечиненый другим умельцем, телемастером, еще в советские времена — эпоху повального дефицита с применением самых разнообразных подручных средств, должно было служить передатчиком?! Осталось только взглянуть, к чему именно изобретательный телемастер приложил руку!