В общем радужном контексте фильма совсем необязательно было отправлять именно в церковь пугливую домработницу (Мария Виноградова), которая оставила на бульваре на попечение случайного пионера злющего хозяйского бульдога. Она могла отлучиться куда угодно – да хоть бы и в магазин, за колбасой. Но нет. Метростроевец Колька, озабоченный судьбой своего укушенного собакой нового друга из Сибири шел прямиком в храм, где искал набожную домработницу. С некоторым удивлением и любопытством Колька осматривал явно незнакомое ему пространство. В полупустой церкви он видел только старушек и священника, который довольно заунывно сообщал верующим: «Просите, и дастся вам, ищите, и обрящете». Но в целом посещение Колькой церкви меньше всего походило на пропагандистский жест авторов, решивших в угоду советской конъюнктуре походя лягнуть «старорежимные предрассудки». Скорее, сцена в церкви обозначила как бы про запас еще одну, пока неизвестно зачем нужную, но имеющуюся в необозримом калейдоскопе жизни и такую возможность существования.
«Я ШАГАЮ ПО МОСКВЕ»
Режиссер Георгий Данелия
1964
Неожиданно востребованным таинственное, словно до поры до времени заколдованное историей, церковное пространство оказалось в фильме Александра Аскольдова «Комиссар» (1967). Он был снят всего через четыре года после картины Данелии и пролежал на полке двадцать лет. Главная героиня Клавдия Вавилова (Нона Мордюкова), временно комиссованная из Красной армии по беременности и отправленная на постой в семью местечкового жестянщика Ефима Магазанника (Ролан Быков), рожала мальчика: «Ефим, у нас родился мальчик», – с облегчением говорила мужу Мария (Раиса Недашковская), приняв у красной кавалеристки трудные роды.
Уже в следующем эпизоде, словно наперекор своей горячей и неотступной большевистской убежденности, комиссар Вавилова с завернутым в кулек младенцем шла в город, повинуясь какой-то вдруг воспрянувшей внутри нее силе. Ей захотелось освятить новое рождение, сделав его не только физическим, но и духовным. Ведь даже жеребенок, едва стоявший на ногах, бесстрашно шагал в воду на глазах у Вавиловой, словно принимая крещение.
«КОМИССАР»
Режиссер Александр Аскольдов
1967
Аскольдов не показывал (в 1960-е и не мог показать) никакое церковное таинство. Но героиня фильма словно на ощупь искала верный путь, обходя все храмы в городе – православный собор, где еще звонили колокола, разрушенную лютеранскую кирху и синагогу, от которой остались одни стены с пустыми глазницами оконных проемов. Вавилова пыталась найти для своего чада высшее покровительство и защиту от кровожадной истории, от окриков, смешанных с конским ржанием и шальными выстрелами: «Вертайтеся, Вавилова! Гражданка Вавилова! Вавилова, стой!..» – кричали вслед заметившие ее однополчане.
В момент сугубой внутренней сосредоточенности и ее главного материнского попечения мир погнался за ней: «Вертайся!» Но для Вавиловой – еще пугливой и не осознающей вполне свою вертикальную обращенность/расположенность – веселые солдатики были уже не в помощь. Бурлящее мы, «людские количества» не помогали Вавиловой, а мешали ей добраться до себя, до чего-то главного в себе. Мы преследовало ее и ее сына. Разбушевавшееся мы разрушило и алтари, у которых Вавилова искала спасения[326].
После рождения ребенка Вавилова усомнилась в людях, которым явно не нравилось непредвиденное пробуждение ее непокорного я. Но от этого сомнения Вавилова стала только больше доверять Марии, которая не тянула ее в общепролетарский исторический котел, а просто шла навстречу ей, потому что была не такой, как другие. Она была другой другой: «У нас родился мальчик».
Фильм Андрея Кончаловского «Дорогие товарищи!» о расстреле рабочих во время демонстрации в 1962 году в Новочеркасске начинался с общего плана города. А доминировал в композиции кадра главный в казачьей столице Вознесенский собор, построенный на рубеже XIX–XX веков. Он словно парил над городом. Он был немым укором всем событиям, показанным в фильме. Именно к этим событиям относился суровый приговор отца главной героини (Сергей Эрлиш): «Я тебе скажу, доча, на Дону Бога нет».
«ДОРОГИЕ ТОВАРИЩИ!»
Режиссер Андрей Кончаловский
2020
Жизнь с ее «разными случаями» – сама по себе, а храм – сам по себе. Это труднопреодолимое противоречие, на которое Кончаловский указал в своем фильме, никогда не воспринималось призывниками оттепели как поколенческое, фундаментальное. Вопрос о вертикальном существовании и тем более о возможном присутствии в жизни божественного начала если и возникал, то скорее как факультативный. Ответить на него было вроде бы можно и после того, как наконец отыщется ответ на главный вопрос эпохи: как жить?
Когда в 1979 году в конце фильма Андрея Смирнова «Верой и правдой» на похоронах патриарха советской архитектуры Ивана Никитича Квашнина (Сергей Плотников) один из его учеников, романтик Минченко (Александр Калягин), словно ни с того ни с сего вдруг спрашивал другого ученика, прагматика Машкина (Лев Дуров): «Бог есть?» – Машкин ничтоже сумняшеся отвечал: «Вряд ли». Герои даже не обратили внимания на вовсе не случайно попавшую у Смирнова в кадр полуразрушенную церковь на сельском кладбище.
По прошествии многих лет, уже в XXI веке, герои другого шестидесятника, Алексея Германа, в фильме «Трудно быть богом» тоже как бы сомневались: «Создатель, если Ты есть, сдуй нас как пыль», – восклицал в отчаянии целитель Будах. А главный герой, дон Румата, вооружившись, прежде чем учинить арканарскую резню, двумя громадными мечами, больше для очистки совести и мало надеясь на поддержку, вразумление свыше, то ли молил, то ли спрашивал: «Господи, если Ты есть, останови меня».
Риторика, впрочем, никогда не мешала искренности все-таки пробиваться на поверхность земных радостей и печалей, когда их баланс катастрофически нарушался в пользу печали. Надо же было хоть как-то проявить в герое его краеугольное героическое я.
В «Неоконченной пьесе для механического пианино» Никиты Михалкова загнанный жизнью в угол Платонов (Александр Калягин), став на мгновение самим собой, почти молился: «Господи, милостивый Господи, как немного нужно для счастья… Господи, милостивый, Господи, спаси меня и помилуй, укрепи меня и направь»[327].
Пожалуй, ближе всего в своем молитвенном порыве к церкви (в прямом смысле) был герой шестидесятника Шукшина Егор Прокудин в «Калине красной». Возвращаясь от матери, которой он после восемнадцати лет разлуки так и не открылся, Егор останавливал свою полуторку ровно около приютившейся на пригорке беленькой сельской церкви. От раскаяния он криком кричал: «Не могу больше, тварь я последняя, тварь. Не могу так жить, не могу. Господи, прости меня. Господи, если можешь. Не могу больше муку эту держать…»
Но как ни близка была церковь к Егору, он-то к ней был совсем не близок. Церковь, словно притянутая панорамирующей камерой к Егору, все-таки была в кадре сама по себе, а он, упавший на холмик, негусто поросший травкой, – сам по себе.
На гребне озарения, одним лишь коротким рывком через пропасть истории, надолго искорежившей мир, Егору и до себя, и до Бога в себе было очень трудно добраться. Узелок такой важной, но слишком быстро исчерпавшей себя кульминации развязывался по-житейски. Чуть успокоившись, Егор говорил, что уже помог матери: «Я ей деньги перевел, еще не возьмет».
После раскаяния боль Прокудина так и не оставила. До самой его гибели.
Время веры прошло – так, наверное, можно было бы сформулировать итог, которым утешились шестидесятники, несмотря на все приступы отчаяния, заставлявшие тех, кто родом из оттепели, именно с верой и молитвой соприкасаться. Ведь одно дело взмолиться в час роковой и совсем другое – жить с молитвой. Как сказал Августин Блаженный, «тот умеет хорошо жить, кто умеет хорошо молиться».
Живая жизнь, которая вершила судьбы людей, в какие бы выси на краю пропасти ни воспаряла душа, развертывалась все же на земле и по горизонтали, а не в небесах. Вертикаль, «столпничество» как образ жизни не прижились.
«ДОРОГИЕ ТОВАРИЩИ!»
Режиссер Андрей Кончаловский
2020
Даже мать-сталинистка – Людмила Даниловна Сёмина из «Дорогих товарищей!» – в тот момент, когда ее дочь бесследно исчезла в кровавом новочеркасском водовороте, а потом вдруг чудесным образом нашлась, могла в сердцах воскликнуть: «Господи, живая! Господи, живая!» Но так, чтобы в лихую годину достать из старого сундука икону Казанской Божией Матери и поставить ее, защитницу, на стол, это не про Сёмину, это про ее отца, четырежды георгиевского кавалера: «Вот этой иконой твой прадед моего отца на свадьбу благословлял, а мой отец – меня с твоей матерью. Ничего, помру – избавишься от нее. В гроб ко мне положишь».
Герой фильма Андрея Смирнова «Француз» Пьер Дюран был в восторге, узнав, что его отец-лагерник граф Алексей Аполлонович Татищев, математик по образованию, на бумажных лоскутках доказывал по ночам на нарах, что Бог есть. Отец пояснял Дюрану, что доказательство основано «на анализе объективно существующих парадоксов теории множеств… парадокса Бертрана Рассела о необычных множествах, а также феномене существования алгоритмически неразрешимых проблем… и частично на теореме Гёделя о неполноте».
«Помру – все мое наследство», – говорил Татищев сыну о своих исписанных мелким почерком бумажках. Но сын даже не взглянул на это наследство, когда после скоропостижной смерти отца получил его холщовый вещмешок. Постояв под снегом у могилки с крестом и послушав, как священник и три заснеженные бабки в платках поют «Вечную память», член Французской компартии Дюран раздал гробовщикам и священнику деньги, какие были в кармане, и вышел из кадра.