На пол падают туфли. Тут же прячутся под моей рубашкой, полетевшей следом за ними. Слышится звон ключей.
Но все эти звуки как отголоски.
Настя вцепляется в мои волосы, тянет к себе, трется неудовлетворенной кошкой о мою грудь.
И я тоже хочу стать ближе.
Хочу сбросить брюки, хотя бы расстегнуть молнию, потому что в джинсах становится тесно.
Краем сознания понимаю, что нужно дойти до постели — там будет удобней. Мне по хрен, но Насте удобней.
Но она не собирается ждать. Целует лихорадочно, жарко, заставляя на хрен забыть обо всем.
И, кажется, сама обо всем забывает, потому что в какой-то момент, когда я завожусь настолько, что начинаю тихо слетать с катушек, Настя неожиданно издает странный писк.
Удивленный и жалобный. Мало напоминая в этот момент жадную кошку, уверенную в себе. Скорее незаслуженно пнутого котенка, который наивно доверился более сильному.
— Твою мать… — замерев, смотрю на ее ногу, которой она ненароком прижалась к стене, и наконец выныриваю из этого наваждения.
— Лева… — шепчет Настя, поглаживая меня по щекам. — Ничего, уже все прошло… Ничего, мне не больно… не останавливайся… пожалуйста, не останавливайся…
— Нет уж, — выдохнув, чтобы скорей успокоиться, объявляю наши дальнейшие планы. — Ужин, ванна и сон. Сегодня медсестра обойдется без доктора.
Она пытается спорить, но я усаживаю ее на пуфик, включаю свет, разуваюсь, убираю бардак, который мы устроили три минуты назад. Оставляю девушку на кухне, быстро переодеваюсь и прихожу к ней.
На ужин у нас разогретая еда из мексиканского ресторана и задумчивые взгляды Насти, которые я ловлю на себе время от времени. Она вежливо интересуется, как у меня прошел день. Я по привычке отмахиваюсь фразой «отлично». И она удовлетворенно кивает. О важном поговорили, галочка.
Пробует несколько тем, на одной нейтральной мы останавливаемся. Я комментирую неохотно, так как мне скучно слушать о тусовочной жизни, участвовать в которой нет ни времени, ни желания. И Настя говорит за двоих, делая вид, что все в порядке, что так все вокруг и общаются.
Когда тема себя исчерпывает, я бросаю пробный шар со своей стороны. Настя легко его ловит, но вскоре начинает тихо зевать, стараясь, чтобы я не увидел и не подумал, что вогнал ее в скуку.
Пробуем еще пару тем.
Просто пробуем — не за что зацепиться.
Мы не привыкли так много общаться друг с другом. И знаем друг друга слишком поверхностно.
А еще Настя боится разочаровать меня. И понятия не имеет, что вместо ее согласных кивков, я бы куда больше порадовался, если бы она перестала смотреть на меня чуть виновато, а вздернула подбородок и открыто сказала: «Что за чушь ты несешь? Не видишь, я и так хочу спать! Ты что, хочешь ускорить процесс?».
Время неспешно переваливает за полночь.
Настя пьет мятный чай, а я вгрызаюсь в энчиладу с соусом чили и какао, кручу на языке обжигающий вкус и неожиданно понимаю, что перец…
Мне не хватает острого, красного перца.
И речь не о блюде.
Глава 18
Лев
Остаток ночи тянется так, как будто время и вовсе остановилось.
Изначально я планирую лечь на диване, но Настя просит, чтобы я остался, уверяя, что вдвоем нам будет удобно. И поначалу действительно все нормально — кровать довольно большая.
Но с каждой минутой я чувствую, что девушка медленно придвигается ближе и ближе, а после недвусмысленно опускает руку вниз, скользя по моему телу ловкими пальчиками.
— Спи, — перехватываю ее ладонь.
— Лева, я осторожно, — мурлычет она, — я просто хочу, чтобы ты расслабился. И я лягу так, что мне будет не больно. Я даже шевелиться не буду.
От картины, которую рисует воображение, становится мерзко. Но Настя, думая, что уговорила меня, предпринимает очередную попытку.
— Спи, — повторяю ей.
И не обращая внимания на обиженное сопение, ухожу в гостиную на диван. Неудобный, непривычный диван — наверное, потому и сна ни в одном глазу.
Остаток ночи тщетно пытаюсь вспомнить, кто уговорил меня выбрать этого монстра.
И только практически под утро наконец отключаюсь — мгновенно, как будто кто-то нажал на мой личный рубильник.
Правда, снится какой-то бред. Как будто я хожу по пустым магазинам, в которых нет ни покупателей, ни продавцов, тщетно ищу красный перец, а его нет. Любые специи, любые приправы, любой товар, кроме красного перца.
И вдруг, когда я устаю искать то, что мне нужно и думаю: не обойтись ли тем набором, что уже есть, замечаю на полке именно то, что искал.
На вид — обычный мешочек, но даже не раскрывая его, я знаю, уверен, что это именно то, что мне нужно. И уже тянусь за ним, как вдруг кто-то выхватывает его буквально у меня перед носом и невозмутимо мне сообщает:
— Я успел первым, все честно.
Мне хочется послать эту честность. Хочется послать человека, которого я даже не вижу. И который, словно издеваясь, развязывает тесемки на мешочке, подносит к моему лицу и насмешливо говорит:
— Тебе можно только смотреть. Трогать нельзя.
Я обхватываю этот мешочек двумя ладонями, пытаясь потянуть на себя, но добиваюсь только того, что перец попадает мне в ноздри, я оглушительно чихаю, и… просыпаюсь.
И что это было, думаю, пока пытаюсь привыкнуть к мысли, что надо вставать. Тоска по турецким базарам?
Настя спит. Ее не будят ни мои шаги, ни звук воды в душевой, ни запах чая.
Прислонившись к косяку двери, подумываю окликнуть ее, но она с таким удовольствием спит, что решаю пока все оставить, как есть.
Большой город просыпается рано — разогнаться и выветрить какие-то смутные мысли, которые крутятся, но не хотят проявиться, не получается. Да и мелкий дождь, который срывается, не добавляет солнечных красок.
Серый асфальт убегает под шины колес, жмутся к обочине машины, которые опасаются развалиться даже на этой скорости минимум. К офису подъезжаю с единственной мыслью — попросить Снежану заварить чай, чтобы вдохнуть запах трав, лета, покоя, сбросить остатки сна, рассеять мутные мысли и включиться в работу.
Настроение и без того не из лучших, а тут вдобавок, оставив на стоянке машину, замечаю помощницу Пашки. На каблуках, а не в чешках, в которых прогуливалась вчера. В костюме — здесь вкус неизменен. Только на этот раз он красного цвета и так ее облегает, щедро позволяя оценить все окружности, что сразу понятно: она опять прогадала с размером!
Дефилирует с улыбкой, игнорируя взгляды встречных мужчин. Кивает ребятам из нашей компании, которые, в отличие от нее, спешат на работу. Длинные волосы распущены, несмотря на морось, которая сыплется с неба.
Но меня поражает не столько обратное преображение после свидания, сколько то, что в руках у нее горшочный цветок. Приличных размеров кактус, который она неприлично и бесстрашно прижимает к своему декольте.
Интерес: зачем ей цветок, подталкивает меня к тому, чтобы и сегодня воспользоваться не личным входом на территорию, а зайти, как и все. К моменту, когда я захожу в шоу-рум, помощница Пашки уже пересекает его и начинает подниматься по лестнице.
Кивнув сотрудникам в ответ на приветствия и улыбки, иду следом за провокатором. А она поднимается медленно, успевает преодолеть всего пару ступеней, пока я так же оказываюсь у лестницы.
Ну еще бы! Чтобы свободно переставлять ноги в такой узкой юбке, ее нужно задрать, до талии минимум!
Услышав шаги за спиной, она оборачивается, машинально одаривая улыбкой, а потом настает узнавание.
— Доброе утро, — говорит вежливо, сухо, словно по протоколу.
Не собираюсь тратить время на еще одну ложь, да и ходить вокруг да около некогда — еще один пролет, и мы выйдем к нашему офису.
— Зачем вы тащите этот цветок? — спрашиваю то, чем она меня зацепила.
— Хотите помочь? — усмехается, не оглядываясь.
Но тут же качает головой, как будто от кого, от кого, а от меня помощи ждать не приходится и, не утруждая меня повтором вопроса, наконец отвечает:
— Думаю, он станет прекрасным украшением нашей коллекции с Павлом Ивановичем.
Она первой поднимается на пролет, и у нее есть шанс просто уйти с моих глаз, не дразнить своей ложью. Но она неожиданно останавливается и оборачивается. И смотрит с вызовом, будто не просто готова к тому, что услышит, а ждет этих слов.
— У вас нет никакой коллекции, — поравнявшись с ней, делаю даме приятное, говорю то, что думаю. — У Павла Ивановича на цветы сильная аллергия. И, как личный помощник, вы должны это знать. Конечно, если вы хороший личный помощник.
К моему удивлению, она улыбается.
И ничуть не смутившись, на этот раз весьма вежливо поправляет:
— У Павла Ивановича аллергия на пыльцу, к кактусам, тем более этого вида, это никак не относится, — она, не поморщившись, прижимает колючий цветок к своему декольте. — Так что начнем мы нашу коллекцию с этого пушистого чуда.
Пушистое чудо, кажется, в шоке от возложенной миссии и крепких объятий, потому что, пользуясь случаем, пока помощница Пашки отвлекается на меня, сбрасывает на пол с десяток колючек, не меньше.
Этакой призыв от мужчины к мужчине.
Спаси! Помоги! Ты же знаешь, не все части тела у нас можно мять, не задумываясь!
Но испуганно замирает, когда на него устремляется взгляд новой хозяйки.
— Раньше нам было не надо, и так обходились, — продолжает она, и словно чувствует заговор, перекладывает кактус на другую руку. — Но вчера как-то нехорошо получилось!
Мелькает мысль: неужели сама расскажет, почему ее с такой радостью увольняли… Но нет.
- Руководитель компании, — она взмахивает указательным пальцем, — доверил мне такое важное поручение — полить в приемной цветы! А выполнить его не представлялось возможным! Да-да! Как раз то, о чем вы и говорили, Лев Николаевич, из ряда возможного-невозможного. Вот вроде бы и возможно — что тут такого, если секретарь польет в приемной цветочки, задание не из самых тяжелых. И в то же время, возможности выполнить ваше поручение не было! И я вчера так расстроилась…