арко. Не умиляет больше его привычка прятать другую руку под подушку. Не тянет проверять губами, на месте ли его две маленькие родинки на левом плече.
И я не чувствую удовольствия от того, что мы проснулись в одной постели. Мне не хочется к нему прижаться сильнее, разбудить его поцелуем. Не хочется, чтобы он, все еще сонный, заправил мне за ухо пряди волос, как любил делать раньше.
И я не горю предвкушением, ожидая, когда он проснется, чтобы мы сплелись в один страстный клубок.
Я просто не могу представить, что мы потеряемся в стонах, дыхании друг друга, что нас двоих накроет такой мощной волной, что кажется, будто остальной мир полностью вымер, но главное, что мы вместе.
Возможно, тело и откликнулось бы, вспомнило, потому что это мой первый мужчина, мужчина, без которого я сходила с ума и только рядом с ним приходила в себя. А еще потому, что нас слишком многое связывает, и кое-что еще теплится, отдавая болезненным спазмом.
Но душа и сердце молчат.
А это больно.
Так больно, что хочется выть, сожалея о том, что мы упустили, от чего отказались. С его подачи, но и с моего согласия тоже.
Я могла бороться, могла попытаться хоть что-нибудь сделать, могла рискнуть и, несмотря на то, что он не звал меня за собой, все же приехать.
Но мы выбрали не «нас», а то, что было удобней.
Прогулки после учебы, тихие дворики, шелест листьев под ногами, синхронный взгляд в небо на облака, бесконечные поцелуи, вечера, наполненные любовью — все это есть, все еще есть, но без нас.
«Мы» были.
«Нас» уже нет.
Не понимаю, почему перед глазами вдруг все расплывается, и почему перестаю чувствовать духоту. И только несколько раз моргнув, замечаю, что Тимур не спит, а с такой же болью, как я смотрю на него — всматривается в меня.
— Не надо, — говорит он чуть хрипло, и только когда он ласково проводит пальцами по моим щекам, понимаю, что плачу.
Беззвучно плачу.
А он стирает эти влажные дорожки, рисуя вместо них своими пальцами лучики солнца.
И меня прорывает, держать все в себе становится просто невыносимо. Меня просто выкручивает, высушивает, бьет мелкой дрожью, и я никак не могу успокоиться. Мне холодно, очень холодно. Я как будто глыба из льда, которая тает.
И теплее не становится, даже когда Тимур вздыхает, обдавая меня горячим дыханием, и прижимает к себе, чтобы спряталась, согрелась, чтобы слезы так сильно не жгли.
— Не надо, Аль, — слышу сквозь всхлипы его тихий голос, а еще как быстро-быстро бьется его сердце рядом с моим.
Не пытаясь до него достучаться — нет.
Прощаясь.
Мы не стараемся прочертить новые границы в наших с ним отношениях — они рисуются сами. С каждым шагом, с каждым вдохом, с каждым взглядом и с каждой секундой.
Мы просто выдергиваем себя в новую реальность и привыкаем к ней. Поочередно принимаем душ, завтракаем бок о бок, и все вперемешку с шутками, обычными фразами — как у всех. И в то же время только так, как у нас.
— Опаздываю! — спохватываюсь, взглянув на часы.
— Я тебе подвезу, — вызывается тут же Тимур.
И я даже не думаю спорить. Для нового статуса наших отношений это естественно.
Мы можем уже не тянуться друг к другу физически, уже не сгорать от любви, мы можем впустить в свою жизнь новых людей, но это не изменит того, что мы — близкие люди, друзья.
Не пытаемся заполнить тишину по дороге — нам по-прежнему уютно даже молчать. Он ставит музыку, от которой я фанатею. Я тихонечко подпеваю, зная, как его это веселит, потому что у меня со слухом большие проблемы, но эмоции все компенсируют.
Приезжаю точь-в-точь, можно не бежать, сломя голову, боясь получить взбучку от грозного босса. Откровенно говоря, я вообще боюсь с ним сегодня встречаться, поэтому стараюсь не думать о нем.
Знаю, первые минуты, когда мы увидимся, будут самыми сложными. И пока совершенно не представляю, как ему намекнуть, что я не выбрала прошлое.
Тимур обходит машину, открывает дверь с моей стороны и, как и раньше, подает руку. Но так делают все мужчины, поэтому я вкладываю в его руку ладонь, с легкостью принимая помощь.
— Спасибо, — благодарю его. — Ты…
И замолкаю.
Мы практически вплотную друг к другу, но я чувствую легкий ветер, тихие солнечные лучи, уже чуть остывающие, и грусть, грусть, которая пока не проходит. И, наверное, она так ярко пульсирует, что Тимур проводит пальцами по моим вискам, будто стараясь унять эту боль, забрать большей частью к себе. А потом прислоняется своим лбом к моему, и обдает мое лицо осенним дыханием:
— Я все равно буду в твоей жизни, — говорит он. — Даже если у тебя кто-то есть. Даже когда у меня кто-то будет. А ты будешь в моей.
Киваю.
Заставляю себя дышать быстро и часто, чтобы вновь не расплакаться.
— Спасибо тебе, — обнимаю его.
Обнимаю сильно, отчаянно, пожалуй, гораздо сильнее, чем когда-либо раньше.
— Эй, полегче с благодарностью, — усмехается он, сдувая с моего лица норовистую прядь волос, — я всего лишь тебя подвез!
И я смеюсь.
И обнимаю еще сильнее, будто боюсь отпустить, боюсь сделать новый шаг уже без него. И повторяю только одно слово, вкладывая в него все, что чувствую:
— Спасибо.
И когда он находит мои губы своими, не уклоняюсь, потому что это легкое прикосновение, скорее даже просто дыхание на моих губах — не страсть, не желание. Это разрыв каната, который нас все еще связывает.
— Ну все, иди-иди, — усмехнувшись, отпускает меня Тимур.
Делаю шаг, все еще наблюдая за ним.
И еще один.
Киваю, как и он, понимая, принимая то, что сейчас происходит.
А потом разворачиваюсь, и утыкаюсь взглядом в главного босса компании, который стоит у своей машины.
Лицом ко мне.
С каким-то огромным белым горшочным цветком.
На секунду наши взгляды с генеральным встречаются.
После чего мужчина разворачивается и уверенным шагом направляется в сторону здания.
А я так и стою, оглушенная осознанием, что он видел, все видел… и, конечно, все понял неправильно.
И самое скверное в этой ситуации, что теперь я еще меньше представляю, как ему все пояснить.
К тому же, за ночь он мог остыть, принять решение, что ему не нужны такие сложности, в коллективе ведь непременно узнают со временем. Поползут слухи о том, что начальник пользует свою подчиненную…
Хотя об этом он наверняка думал раньше и его это не останавливало.
А вот мысли, что я провела ночь с Тимуром…
Так, все, не накручиваю себя еще больше. Сориентируюсь на месте. И если будет возможность, даже намек на то, что я могу как-то подать генеральному знак, я им воспользуюсь.
Надеюсь, он не доведет меня до состояния, чтобы броситься ему на шею самой.
Даже перекреститься хочется, стоит только представить эту картину — чур меня, чур. И откуда только появляются подобные мысли?
Торопливо захожу в здание, пробегаю по коридору, отмечая какое-то оживление среди девчонок, но не разбираясь в сути, даже когда меня окликают.
Нет времени.
Не сейчас.
У двери приемной делаю несколько вдохов и выдохов, настраиваясь на то, чтобы выдержать разговор с мужчиной, который не в духе.
Влетаю в помещение, и…
Мой взгляд машинально выхватывает незначительные вроде бы, но в данных обстоятельствах важные изменения — жалюзи на стеклянной перегородке опущены, а дверь генерального плотно закрыта.
Опускаюсь в свое кресло, беспомощно смотрю на закрытую дверь, а потом выныриваю из странного морока, в который себя неожиданно загнала.
Нет — так нет.
Главное, что с Тимуром мы разобрались. А то, что было между мной и Львом Николаевичем…
Было… есть… будет или не будет…
Выдохнув, перестаю гадать, сосредотачиваюсь на том, в чем уверена и разбираюсь. Поясняю веренице менеджеров, что понятия не имею, будет ли сегодня планерка, потому что я ее уже не провожу, а руководство в глухой обороне. Делаю себе кофе с соленой карамелью и неспешно растягиваю его, пока вожусь со срочными документами и корреспонденцией. И то и дело слышу, как дверь в приемную то открывается, то закрывается.
Какие-то странные посетители — девчонки из отела закупок заглядывают, смотрят на меня, удивленно хлопают ресницами и убегают.
Я даже отлучаюсь в туалет, чтобы проверить — может, помада размазалась или наизнанку надела одежду? Да нет, все в порядке. Да и пока иду по коридору, никто меня не рассматривает.
В полном недоумении возвращаюсь на свое рабочее место, и тут происходит новый визит. На этот раз без побега. Ну, потому, что Марина Ивановна слово «бег» попросту ненавидит, ну а еще, судя по взгляду, столь долгий путь от своего кабинета к приемной она проделала исключительно по какому-то важному делу.
— Алла, — покосившись на дверь руководства и после этого смело заняв кресло напротив меня, говорит она с ноткой какой-то досады. — Ты должна открыть мне секрет!
Киваю, и во все глаза смотрю на главного бухгалтера. Видимо, она прикинула, что леопардовыми стрингами продемонстрировать лояльность к семейству кошачьих, а, следовательно, и к генеральному, которого она туда прописала, шансы пока не столь велики. Поэтому теперь на ней блуза этой чудесной расцветки. Но меня заинтересовало не это.
А то, что на этой блузе не просто рисунок, демонстрирующий льва на привале. Этому льву пришили глаза, и как-то так ловко разместили зеленые блестки, что они взирают синхронно — в аккурат с левой и правой груди Марины Ивановны. А если она шевелится, эти глаза даже подмигивают, почти ослепляя.
— Любой? — уточняю, с трудом оторвавшись от этой картины.
— Нет, самый важный, — женщина склоняется ко мне, заставляя льва на кофте дважды моргнуть и делая из нас троих заговорщиков: — У тебя на столе ничего нет, но по должности ты должна быть в курсе. Для кого наш босс купил этот прекрасный цветок?
— Ни одного варианта, — признаюсь честно, как на духу. — Когда я пришла, он уже занес его в свой кабинет.
— Н-да… Я все анкеты перелопатила — ближайший день рождения у меня, но он только через три недели. Других претендентов нет, — сообщает главный бухгалтер и вдруг пугается: — Так! А если цветок действительно для меня, вдруг он за это время у него пропадет?! Зачахнет без должного ухода и ласки?!