на почувствовала его возбуждение, давление его твердой плоти. Возможно, ей следовало бы отодвинуться, но она растерялась, не зная, что делать. Ей казалось, что лучше проявить вежливость, как если бы его эрекция была социальным промахом, на который можно великодушно закрыть глаза.
И почему бы не закрыть на это глаза? Зачем вообще принимать это на свой счет? В конце концов, он танцевал и с Джози Грин. Может, и с ней у него было то же самое. Она знает, что эрекция, как правило, дружелюбна и порой возникает на ровном месте. Никто особо и не парится по этому поводу. Но теперь всякий раз, когда она думает об этом, ее захлестывает чувство вины.
Всякий раз, мысленно возвращаясь в тот вечер, она не вполне понимает, что в ее действиях или бездействии послужило толчком к трагедии. У нее до сих пор сумбурные представления о том, что такое желание и насколько желанна она сама. Она теряется, когда думает о собственной сексуальности. Она должна владеть этим оружием и применять, как хочет – это понятно; но почему – даже если она не владеет им в совершенстве, даже если она просто остается собой – возникает это ощущение позорного приглашения или приглашения вообще? Она знает, что должна уметь приглашать, если хочет кого-то пригласить; сказать «нет», если хочет сказать «нет», или «да», если хочет сказать «да»; очаровывать или не очаровывать; да просто чувствовать себя уютно в своем теле и принимать все, что оно делает и как выглядит. Она должна чувствовать себя уверенно, но откуда взять эту уверенность и как можно быть уверенной в таких вещах? Тут сталкивается столько противоречивых сигналов: уверенность и стыд, власть и бессилие, обязательства перед другими и свой интерес – потому и не удается расслышать правду. А после того танца ее терзает настолько глубокое раскаяние, что она готова возненавидеть и зеленое платье, и свое тело в нем.
Угрызения совести мучительны до тошноты. Воспоминания об эрекции оборачиваются рвотными позывами. Тунец из сэндвича пытается совершить последний заплыв в своей жизни. Она встает и силится стряхнуть дурноту, хотя, возможно, рвота принесла бы облегчение, помогла бы избавиться от чего-то мерзкого, путь даже на время.
Она дышит через нос. В этом желтом поле на обочине шоссе она думает о Кэт.
«Я скучаю по тебе».
«Я скучаю по тебе», – говорит Кэт.
Аннабель душат слезы. «Прости меня за каждый раз, когда я была плохой подругой. Помнишь, в шестом классе я не подарила тебе валентинку?»
«Я тоже тебе не подарила. Мы были в ссоре».
«А помнишь, я не пришла к тебе, когда ты так нуждалась во мне?»
«Я только потом рассказала тебе, насколько все было плохо».
Мама Кэт, Пэтти, напилась и бросилась на нее с кулаками. Кэт хотела, чтобы Аннабель приехала переночевать. Но как раз в тот день родители Уилла куда-то уезжали, и им выпал редкий шанс побыть наедине друг с другом.
«Я так виновата. Никогда себе этого не прощу».
«Думаю, тебе нужно убираться с этого поля, затерянного в глуши Монтаны».
В словах Кэт звучит такая мудрость. Как будто она впитала в себя все знания мира. Но, опять же, она всегда была мудрой.
Буря проходит, но никогда не знаешь заранее, когда снова прольется дождь сожалений.
18
Как бы ей ни хотелось, Аннабель не может оставаться на этом лугу божьей коровкой. Поэтому она собирается с духом и отправляется обратно к водохранилищу Бэйр, навстречу всему, что ее ожидает. Она горбится от усталости и горя, придерживая руками сползающие шорты Люка Мессенджера. Теперь она определенно выглядит как мистер Джанкарло из дома престарелых «Саннисайд» во время того злосчастного приступа колита.
На горизонте маячит маленькая точка. Движущаяся точка. Аннабель прищуривается. Наверное, ей нужны очки. Точка увеличивается в размерах. «И что на этот раз?», – задается она вопросом. Наверное, взбесившийся бык спешит вспороть ей живот или мчится «Харли-Дэвидсон», чтобы порубить ее на части.
Нет. Что бы это ни было, движется оно медленно.
С такого расстояния фигура кажется змейкой с вьющимися анемонами в верхней части туловища. Существо, выходящее из моря. Мужчина. Одинокий странник. Теперь она видит, что анемоны на самом деле – копна кудрей, а существо – не кто иной, как Люк Мессенджер.
– Привет! – кричит он.
Черт! Теплый ветер проносится через долину. Колышется желтая трава. Он еле дышит, когда останавливается прямо перед ней. Капля пота устремляется вниз по лбу Люка и падает с кончика носа, как горные козлы с отвесных скал.
– Привет.
– Как ты это делаешь? Я попытался пробежать милю и уже умираю. В груди все горит. Господи, я совсем потерял форму.
По нему не скажешь. Стоп, забудьте, что она так подумала.
– Ну, во-первых, твоя толстовка весит с килограмм. И… шорты карго? Все эти карманы. Еще килограмма полтора. Ботинки! Походные ботинки. С таким же успехом ты мог тащить двух карапузов на своих ногах.
– Короче, не чета таким гладким и блестящим, как некоторые. – Он кивает на ее прикид.
– Я в этом не виновата.
– Я тоже. Вообще-то я не любитель шелковых баскетбольных шорт. Это рождественский подарок от моего отца, который выступал форвардом в университетской команде.
– Если он подарил тебе еще и майку со своим старым номером, могу понять, почему ты здесь с бабушкой.
– Это был подарок на день рождения, – смеется он. Он больше ничего не говорит, и она это уважает. Даже рада этому. Ей совсем не хочется выслушивать подробности. Желание услышать всю историю, узнать человека поближе, подогреваемое интересом к еще не познанным чужим тайнам, приносит ей немало бед.
«Прекрати!»
«Почему вы переехали из Берлингтона?[73]Вроде звучит красиво и солидно», – поинтересовалась она у Хищника.
«Мой отец получил исследовательскую работу здесь, в университете. Я был рад, что мы переезжаем. Ненавидел свою прежнюю школу».
«Почему?»
«Частная школа. Много богатеньких детишек, которые жили в особняках у озера. Изображали из себя крутых. Моя мама хотела, чтоб мы уехали оттуда. Думала, что я связался с плохой компанией, потому что один из моих приятелей ограбил старика».
– Ты в порядке? – спрашивает Люк Мессенджер.
– Конечно.
– Мим предложила мне сбегать, проведать тебя. Не знаю, почему. Она боялась, что ты сбежишь или типа того. Вообще-то, я не хотел бы угодить сегодня в такую бурю.
– Это было сумасшествие. Э-э-э, не сочти за грубость, но мне надо бежать. Знаешь, всю дорогу.
– Не проблема.
– Может, ты пойдешь пешком?
– Черт возьми, нет. У меня открылось второе дыхание.
Он изображает бег задом наперед.
Она ничего не может с собой поделать. И смеется от души. Он выглядит таким забавным, с этими непослушными подпрыгивающими кудряшками.
– Что ты делаешь?
– Собираюсь бежать так всю дорогу.
– Задом наперед? Всю дорогу? Зачем?
– Буду на подстраховке.
Аннабель расхаживает туда-сюда вдоль берега. По крайней мере, она думает, что водоем рядом. В темноте озеро чернее черного. Она слышит легкие всплески на поверхности воды и нежный шорох наплывающих на берег волн.
– Расслабься, – говорит дедушка Эд. – Я же не с семейкой Мэнсона[74] тебя оставил.
– Они там. – Она бросает взгляд в сторону кемпера.
– Конечно, они там. Успокойся. Ты куда-то пропадаешь. – Аннабель готова поклясться, что он сам изображает треск на линии телефонной связи, после чего отключается.
– Пропадаешь, как же, culo. Проклятие Аньелли, – бросает она в мертвую трубку.
Когда телефон вибрирует у нее в руке, она думает, что зря наговаривает на старика, и он перезванивает. Но нет, это Малкольм. Она безумно рада. После Айдахо телефонная связь настолько плохая, что удается в лучшем случае обмолвиться парой слов с Малком, мамой и «командой». Что ж, хотя бы так – все лучше, чем ничего. Малк на связи – и для нее это такое счастье, как если бы она увидела своего напарника-астронавта, будучи уверенной, что потерялась в открытом космосе.
– Придурок!
– Мы слышали про колесо. Жесть, – говорит он. По крайней мере, это то, что она составляет из обрывков фраз. Потому что звучит как: шали-про-коле-жесь.
– Малк, это отстой. Вытащи меня отсюда.
– Он вернется за тобой завтра. Вы поедете по хайвею 12, и дедушка остановится в колонии Мартинсдейла[75].
– Колония Мартинсдейла? Я представляю себе научно-фантастические капсулы инопланетян.
– Это секта гуттеритов[76]. Прелюбопытнейшие чудики. Похожи на амишей[77], но приветствуют современные технологии, – говорит Малкольм. Ну, или что-то вроде этого. Его голос прерывается на каждом третьем слове. – Они будут только рады, если вы там переночуете. Без проблем. И у них крупнейшая в штате ветряная электростанция, просто улет.
Джина кричит что-то на заднем плане.
– Что она сказала, Малк? Клянусь, я слышала «сенсация на YouTube».
– Хм, она сказала, что вы двое сенсационны![78] Ты и дедушка Эд.
– Передай ей, что я тоже ее люблю. Я правда скучаю…
– Все, пока. Ты куда-то пропадаешь.
Может, она сходит с ума, но у нее стойкое ощущение, что Малк изображает фальшивый треск, как дедушка Эд. Похоже, от всех этих долгих одиноких пробежек у нее развивается паранойя.
Мало кому захочется застрять с незнакомцами в большом доме, а уж в тесной коробке два на полтора – и подавно. Она знает, что не миновать расспросов. Трагедия будет незримо присутствовать между ними. В воздухе повиснет напряжение. Им наверняка любопытно, каково ей пришлось тогда и каково сейчас, когда ее будущее в руках Сета Греггори.