друг на друга или на него, Мистера Бигмена, шагающего впереди? Равенство и уважение – вот высшая заповедь любви. Но места здесь – настоящее произведение искусства.
Доун Селеста права, в чем Аннабель очень скоро убеждается. Теперь, когда она может оглянуться вокруг, когда земля перестает быть лишь пересеченной местностью, у нее захватывает дух от бескрайних полей, простирающихся под огромным небом. Даже богатому воображению вряд ли под силу создать столь живописное полотно. Вдалеке она замечает длинные амбары гуттеритов и ряды построек, с виду напоминающих переносные домики.
– Я немного завелась от всей этой дури, – признается Доун Селеста. – Еще в молодости я была гордой суфражисткой, маршировала за равные права и до сих пор остаюсь такой. Не могу поверить, что сегодня, в нынешнем веке, мы вообще говорим о таких вещах. Но что я вижу? Ты ведь должна быть без сил! А по тебе не скажешь. Выглядишь так, будто пробежалась трусцой по парку.
Аннабель с благодарностью заглатывает воду из бутылки.
– Я в порядке. Сегодня вроде полегче было. Хотя, кажется, у меня случилась протечка. Мой пузырь с водой? В рюкзаке все мокрое, и вода закончилась на полпути.
– Мне ли не знать, – смеется Доун Селеста. – Мой пузырь тоже протекает, особенно когда я начинаю хохотать.
Аннабель тоже смеется.
– Нет проблем. У нас есть клейкая лента, так что все исправим.
Люк лежит пластом на койке с книгой в руке. Он отрывается от чтения.
– Ты меня ухайдокала. Я не могу пошевелиться. Мим приготовила тебе обед. Все в холодильнике.
– Что читаешь?
– «Лидерство во льдах», Альфред Лансинг. Это про Эрнеста Шеклтона, исследователя. Он делает примерно то же, что и ты, но в Антарктике. И вместе с командой спасенных членов экипажа, на собачьих упряжках. Только не спрашивай про ездовых собак. – Он притворно передергивает плечами.
– О нет. Бургеры из собачатины?
– Именно. Я почти закончил. Последние страницы.
– Тогда не буду мешать.
– Эй! Тебе наверняка известно правило номер один. Ты же из тех, кто читает.
– Я думала, правило номер один: «Не рассказывай концовку».
– А вот и нет. Правило номер один: «Не вздумай смотреть киноверсию».
– Наверное, все наши правила под номером один. Мы так закоснеем в своей упертости.
– Всегда суди о человеке по его книжным полкам, загибает или не загибает он страницы.
Она смеется.
– Это точно.
– У меня есть друг, Джейсон, так он всегда говорит: «Кто сейчас читает, чувак?». На что я ему отвечаю: «Мне жаль тебя, старик».
– О, понимаю.
– Слушай, ты должна увидеть это место. Колония Мартинсдейла – это особая вселенная. Я познакомился с Кеном, одним из проповедников. Он сказал, чтобы мы приходили, когда ты будешь готова, и он проведет еще одну экскурсию.
– Здорово.
Он взмахивает книгой.
– Я должен узнать, выживут ли они.
– Никогда в жизни не видела столько индюшек, – говорит Аннабель.
– Их тут три тысячи. Мы продаем их по всей долине. Рэй – наш птичник, а его сын Чарльз – помощник птичника. Куриное яйцо мы поставляем в три магазина Walmart в Биллингсе и Лореле.
Колонисты говорят друг с другом по-немецки, и у проповедника Кена немецкий акцент, так что «Уолмарт» у него звучит как «Волмарт». Что же до самих индеек, то они звучат как… ну, как три тысячи дедушкиных полосканий горла «листерином». Боже, какие же они уродливые, со своими жирными белыми тушками, красными головами и свисающими под горлом ожерельями, напоминающими воспаленные мошонки, если честно. И не то чтобы она когда-либо видела воспаленную мошонку, но все же.
Проповедник Кен показывает им курятник, сортировку яиц, доильные установки, зернохранилища и общую кухню. По сути, это огромная рабочая ферма. Женщины носят голубые платья свободного кроя и косынки в горошек, закрывающие волосы; мужчины ходят в джинсах, клетчатых рубашках и ковбойских шляпах. Она замечает голубые пятна женских платьев и косынок, мелькающие на овощных грядках огорода, раскинувшегося на одиннадцати акрах[83].
Что больше всего привлекает Аннабель – так это здешний покой и порядок; ощущение, что безумный мир где-то там, но сюда не доберется. Колония спрятана от посторонних глаз. Она далеко.
– Если бы не эти заморочки с «церковной службой каждый день и дважды по воскресеньям…», – говорит Аннабель Люку, когда они бредут по гравийной дороге обратно к кемперу.
– Да, клевое местечко, но жить здесь – с тоски сдохнешь.
– К тому же мужчинам почему-то можно носить обычную одежду, а женщины должны закрывать голову и ходить в этих жутких балахонах.
– Чтобы прятать эти опасные тела, – ухмыляется Люк.
– Да, и это на полном серьезе. Но быть вдали от мира, вот так…
– Причем постоянно, не забывай! Я хочу сказать, что у меня академический отпуск, потому я и отправился с Мим в эту поездку, но вечно мотаться по стране мне неохота.
– А я бы не возражала.
– Выходит, мир дал тебе хорошего пинка под зад.
Верно подмечено. Никто еще так ясно и четко не выразился о том, что с ней произошло. И для нее это что-то значит. Значит потому, что им не придется начинать разговор, которого она так боится. Это просто констатация факта.
Он сказал, что думал, и она отвечает тем же:
– Не знаю, что с этим делать.
– Дать миру сдачи. Надрать ему задницу.
– Как?
Он смеется:
– Как? Это смешно.
Она корчит гримасу:
– Почему смешно?
– Да потому что как раз сейчас ты это и делаешь.
20
– Я же обещал тебе сюрприз, Белла Луна? – Дедушка Эд размахивает половинкой батона салями.
– Салями, крекеры «Ритц» и швейцарский сыр, семейная традиция, – объясняет Аннабель Доун Селесте и Люку, пока дедушка Эд выставляет на стол угощение. Ужин дает дедушка Эд, в знак благодарности за спасение во время грозы. С их парковочного места в конце грунтовой дороги, сразу за въездом в ворота, просматривается колония Мартинсдейла. Теперь Аннабель знает, что там и как. Она мысленно представляет, как тысячи индеек и цыплят, коровы и сто пятьдесят розовощеких взрослых и детей устраиваются на ночлег. Солнце катится к горизонту, заливая землю теплым оранжевым светом. Поразительно, как капризы погоды могут превратить тридцать квадратных миль[84] в рай или ад.
– Я могу помочь? – предлагает Доун Селеста. Аннабель замечает у нее на губах помаду. К тому же она в юбке, а поверх рубашки завязан яркий шарф. Никаких пушистых носков сегодня вечером.
– Сиди. У меня все под контролем.
Доун жует закуски с крекерами.
– Божественно, Эд. Где тебе удалось раздобыть хорошую салями, а? Такую колбасу днем с огнем не сыщешь.
Дедушкины щеки румянятся от гордости, а может быть, просто от вина. Доун говорит с ним на его языке. Он поднимает крышку дымящейся на плите кастрюли, и оттуда вырывается облачко пара вместе с богатым, сочным ароматом saltimbocca. Это небольшие рулеты из куриной грудки, фаршированные шпинатом и прошутто.
– Зажги особую свечу, будь добра, Белла!
Она перехватывает взгляд Люка и закатывает глаза. Свеча доброго слова не стоит – обернутая соломой бутылка «Кьянти» с многолетним слоем оплывшего воска на горлышке. Аннабель находит коробок, ловко чиркает спичкой и зажигает свечу.
– Надо же, у тебя даже реостат имеется, – восхищенно произносит Доун Селеста, когда дедушка приглушает верхний свет.
– А то! Я романтичный парень.
Люк и Аннабель снова встречаются взглядами. На этот раз она делает большие, полные ужаса глаза, и он улыбается.
Это их последний вечер вместе, и все расслаблены и смеются. Доун Селеста и Люк пародируют его родителей, принимающих в штыки все, что идет вразрез с их планами. Мама и папа Люка – адвокаты, как и родители Уилла, Роберт и Трейси. Странное совпадение. Хотя Уилл и Люк такие разные. Она не может себе представить, чтобы Люк играл в лакросс, а Уилл не читает книги ради удовольствия.
– Они измочалили мальчика учебой! Он с пяти лет занимался в классах по подготовке к SAT[85] по английскому языку.
– Это верно. У меня даже шторка для ванны была исписана математическими формулами из заданий SAT.
– О боже! – смеется Аннабель.
– Но это окупилось! Я окончил школу в шестнадцать. Зато потом, год промучившись на программе «эм-би-эй»…
– Он решил, что не хочет получать «эм-би-эй», о чем я всех предупреждала, еще когда ему было три года.
– Магистр Без Амбиций – так я назвал бы свой МБА[86], – говорит Люк.
– Вздор, – вспыхивает Доун Селеста. – Просто ты наконец-то понял, что тебе нужно.
– Когда я сказал им, что беру академку, они чуть не лишились рассудка.
– А когда мы сказали, что он берет годичный отпуск, чтобы путешествовать по стране вместе со мной, вот тогда они окончательно сошли с ума, – добавляет Доун Селеста. – Моя дочь всегда была больше похожа на своего отца. Джим занимался бизнесом, умер очень молодым. Был помешан на своей работе. Но теперь у ее сына моя кровь, кажется.
– Дети. Что с ними поделаешь, – говорит дедушка.
– Так ты вернешься к учебе? – спрашивает Аннабель у Люка.
– О да. Я подумываю о том, чтобы перевестись из Орегонского университета в Орегонский колледж лесного хозяйства.
– Землеустройство. По другую сторону зала суда от своих родителей. – Доун Селеста хихикает.
– Я делаю это не из чувства протеста, – объясняет Люк. – Это меня меньше всего волнует. Просто… Слышала когда-нибудь эту цитату Уиллы Кэсер?[87] «Мне нравятся деревья потому, что они кажутся более смиренно принимающими свой образ жизни, чем другие существа».