Они отрываются и на «Водной пушке», и на «Падающей капле», а потом зависают в бассейне с волнами. Аннабель получает море удовольствия. На ней сухого места нет, и она носится повсюду в купальнике, как малыш в соседском бассейне. В аквапарке так жарко, что никто не ходит в футболках. Она просто отдыхает и резвится, как и активисты «Бега за правое дело», и все, что она видит вокруг, – это раскованные тела, взметающие фонтаны брызг, плавающие, загорающие, полные жизни.
– Смотри. – Люк показывает рукой в сторону «Ленивой реки», где надувные круги с пассажирами плывут по движущемуся водному каналу. Она видит их: дедушку Эда в шортах с пальмами и Доун Селесту в бирюзовом слитном купальнике. Их пальцы переплетены, их надувные круги тихонько сталкиваются бортами, продолжая скользить по глади воды.
– О боже, – изумляется Аннабель.
– Она влюблена.
– Правда?
– А он разве нет?
– О, вау. Я думала, все его закидоны, эти перепады настроения – только из-за того, что ему приходится болтаться со мной в этом дурацком фургоне.
– А я сразу догадался – хотя бы по тому, как она все время находит повод упомянуть его имя в разговоре. Мы можем прийти в закусочную поесть бургеры, и она непременно скажет: «Эд любит бургеры».
– Что, серьезно?
– Ты как будто в шоке.
– Просто, наверное, странно думать о нем как об объекте романтического интереса.
– Не знаю…
– Сам посуди. Вон, смотри.
Дедушка Эд замечает их и машет рукой. Бледная кожа у него под мышкой болтается как флаг.
– Йо-ху-у-у! – кричит он, как будто вот-вот сиганет с водопада.
– Ага. Понимаю, к чему ты клонишь.
Доун Селеста тоже машет им. Как и ее дряблая кожа под мышкой. Бабуля посылает им воздушный поцелуй. Ее купальник – словно изумрудно-голубой всплеск батика.
– Они счастливы, – говорит Аннабель. Счастье кажется чудом. Счастье кажется чем-то, что можно праздновать бесконечно.
– Надеюсь, они не совершат ничего такого, что сделает нас родственниками, – ухмыляется Люк.
Он бросает на нее взгляд, который она не может прочитать, а потом берет ее за руку, переплетая их пальцы, следуя примеру дедушки Эда и Доун Селесты.
– Нас ждет «Тайфун ужаса», – говорит он и тянет ее вперед.
– Он ей что-то вручает.
– Только не говори мне, что это коробочка с кольцом.
– Нет, это не коробка. Что-то круглое? Не могу сказать.
– У меня с глазами беда. Думаю, нужны очки, – говорит Аннабель.
Они вчетвером только что отужинали в ресторане отеля, и Люк с Аннабель со второго этажа шпионят за дедушкой Эдом и Доун Селестой, которые сидят в лобби. Им якобы нужна еще минутка. Они просто хотят пожелать друг другу спокойной ночи. Люк и Аннабель присаживаются на корточки. Трудно что-либо разглядеть за огромной пальмой.
– Какая-то маленькая вещица из дерева.
– Из дерева? С чего вдруг он будет дарить ей деревяшку?
– Он кладет это ей в руку.
– О боже, какие мы ужасные.
– Они обнимаются. Она вытирает слезы. О боже, не смотри. Старики целуются.
– Меня может вырвать моим гуакамоле[110].
– Она разглядывает вещицу и восхищается. Точно, это из дерева.
– Стой, стой, стой! О боже! Я знаю, что это! Я знаю! Он это сам вырезал! Чуть без большого пальца не остался. Я еще решила тогда, что это енотова какашка!
– Енотова какашка любви, – острит Люк.
Они лопаются от смеха. И толкают друг друга локтями, призывая не шуметь. Аннабель давится смешком, это лишь раззадоривает Люка, а потом и ее, и все заканчивается тем, что они, сгибаясь пополам, тихо хихикают, держась за животы.
– Подожди… – Он задыхается. – Подожди, подожди. – Он смотрит на нее круглыми от изумления глазами. Это вызывает у нее новый приступ хохота.
– Что? – спрашивает она.
– Ты должна увидеть это сама.
– Видел бы ты себя.
Они уже на пределе, потому что сил нет сдерживать смех, и это совсем не смешно.
– Я знаю, что это за какашка! – говорит он.
– В смысле?
– Это птица.
– Птица? Что еще за птица?
– Только не убивай гонца за плохую весть, ладно?
– Что за птица? – строго повторяет она.
– У Мим есть… птица. Голубка. Татуировка. На… э-э-э… пониже поясницы.
– Насколько низко?
– Очень низко.
– О боже.
– Чего только не увидишь, когда живешь вдвоем в кемпере.
– Ты мне это рассказываешь? Но чтобы выстрогать голубку на заднице…
– Для Мим она много значит. Голубка, не задница. Она, скажем так, увидела такую же, когда влюбилась в моего дедушку.
– Понимаю. Теперь я понимаю трогательный смысл голубиной енотовой какашки.
– Это же так мило! Ты не находишь? Голубка-задница-татушка – енотова какашка?
Они снова прыскают. И надрывают животы от беззвучного хохота.
Оба задыхаются.
– Стоп, стоп, стоп, я не могу дышать, – говорит она.
– Хорошо, что у нее там не оказалось русалки. Ему бы понадобилось больше дерева и навыков.
– Мы гадкие. Мы такие ужасные, – говорит она.
– Это ты ужасная. Лично я двумя руками за резные татуировки любви на заднице.
– Мне пора спать. Этот день был…
Она чувствует это. Вина со свистом прорывается внутрь, как вода в пробоины ее корабля. Хочет разрушить корабль и выбросить ее на берег. «Что ты чувствуешь кроме вины?» – спрашивала доктор Манн.
Счастье. Она чувствует себя очень счастливой.
– Этот день был… потрясающий. Я никогда столько не веселилась. Но завтра мне бежать шестнадцать миль.
– Ладно, – вздыхает он. – Тогда спокойной ночи. Спасибо, что сделала волшебными «Мэджик Уотерс»[111].
27
Заснуть не удается. Начать с того, что мешает кондиционер: она то мерзнет, то ей душно, то слишком шумно. В коридоре трещит льдогенератор. Малышня до сих пор резвится в бассейне, при том, что он должен быть закрыт к десяти часам вечера. И наконец, Люк Мессенджер в аквапарке и их переплетенные пальцы.
И Хищник…
«Прекрати!»
Действительно, довольно. Неужели он так и будет разрушать каждый счастливый момент ее жизни? Может, не навсегда, но надолго, это точно, он будет протискиваться вперед, чтобы она не забывала его или кого-то еще.
Вот и сейчас Хищник трогает ее пальцы под библиотечным столом после того вечера в клубе «Ноймос». Она, в общем-то, не против. Ей нравится таинственность прикосновения, его медлительность и скрытый смысл. Но он не хочет медлительности и не хочет ничего скрывать.
Он хочет ходить по школьным коридорам, держась за руки. Он хочет целовать ее на лестнице. Он хватает ее за руку, притягивает к себе; она отстраняется. Он настаивает.
– Боже. Это выглядит так, будто ты – банан, а он – кожура, – говорит Кэт.
Он забрасывает ее эсэмэсками и постоянно названивает.
– Кто звонит тебе так поздно? – спрашивает Джина. – Мне это не нравится.
Аннабель это тоже не нравится. Все развивается слишком быстро, стремительно. У нее такое чувство, будто на нее давят. Он приходит в пекарню, когда она работает, и заказывает кофе. Ее это нервирует. Как-то раз от волнения она разогревала малиновый маффин целых две минуты, и он превратился в бейсбольный мяч. Ее босс, Клэр, всегда такая добрая и отзывчивая, спросила, не хочет ли она поговорить по душам.
И эта ложь про друзей на концерте в «Ноймосе» до сих пор не дает ей покоя.
– Напомни, как называется группа Эдриана? – спрашивает она как-то вечером, когда он звонит.
– Э-э-э, «Мелочь».
– Они играют здесь? Надо сходить, послушать их.
– Они почти не выступают. И Джулс подумывает о том, чтобы с ним расстаться. Говорит, что они с Эдрианом как будто женаты. Нигде не бывают, тоска.
– Мы могли бы придумать что-нибудь вместе с ними.
– Да, возможно.
– Не могу поверить, что ты солгал про «Ноймос».
Он смеется.
– У меня свои хитрости.
– Это не смешно! И я вообще не люблю хитрости. Я всегда за правду.
Он молчит.
– Что?
– Тогда я должен сказать тебе правду.
– Давай. – Она сидит на полу в своей комнате, прислонившись спиной к кровати. В животе вдруг разливается боль. Она нервно теребит ворс ковра. У нее дурное предчувствие. Она услышит что-то нехорошее. И хуже, чем могла себе вообразить.
– Помнишь, я говорил тебе, что мы переехали сюда еще и потому, что моя мама решила, будто я связался с плохой компанией? Что мой приятель ограбил старика?
Боже. Только не это.
– Да.
– Так вот, это был я.
Она молчит. Даже не постукивает пальцами. Вместо этого она сжимает свободную руку в кулак, да так сильно, что ногти впиваются в кожу.
– Все не так страшно, как может показаться. Я имею в виду, что это не какой-то там разбой. Типа руки вверх и покажи, где сейф. У моих родителей был друг, этот Джим Гастингс. Богатый парень, жил один. Когда-то он тоже преподавал в университете, но потом его семья продала патент или что-то вроде этого на какой-то водостойкий материал, он разбогател и уволился. У него был свой дом у воды. И он все время приглашал меня – ну, подработать. Почистить бассейн, покрасить ванную и все такое. Предки радовались, что я при деле, но у меня от этого чувака реально мурашки по коже бегали. Странно он себя вел: все время пытался остаться со мной наедине, приближался почти вплотную, делал еще какие-то вещи. Типа задерживал меня допоздна, чтобы показать свою коллекцию редких монет, и… тьфу, вспоминать тошно.
– Ужас какой.
– Да, так что я наконец сказал себе: «Пошел он к черту. Больше я туда не пойду. И плевать, что он платит мне тридцать баксов в час». В тот последний день я заканчивал работу. Разгреб кучу коры во дворе, потом убрал инструменты в гараж и пошел в ванную помыть руки, стряхнуть с себя все эти опилки. Так вот, после того как я высушил руки, не помню, как так получилось, но я зашел в его спальню, открыл ящик комода, где лежали монеты, и забрал все. Это были редкие монеты, он хранил их в специальных вакуумных упаковках. Короче, я распихал их по карманам, ушел из этого дома и больше туда не возвращался.