Прижавшись ухом к двери, она силится расслышать разговор.
«Теперь ты понимаешь, Carina?[125]» Что-то еще – но Аннабель не может разобрать. Но отчетливо слышит свое имя. «Аннабель».
Нет, скорее так: «Аннабель?» Со знаком вопроса. Дедушка спрашивает, понимает ли Джина что-то, связанное с ней.
– Что там? – Малкольм тут как тут.
– Тсс.
– Я хочу послушать. – Он пристраивается рядом с ней у двери. Она улавливает его теплое дыхание с ароматом зубной пасты.
– Я пытался, carina. Видит Бог.
– Она такая же своенравная, как и мама.
– О боже. Дай я попробую объяснить.
– Нельзя остановить человека. Нельзя навязывать ему свою волю.
– Вот именно, carina. Вот именно. Воля передается по материнской линии.
Малкольм толкает ее в бок. Она дает сдачи.
– Иди сюда. Обними меня.
– Люблю тебя, пап.
– Люблю тебя, carina.
– Пойди, поспи немного.
Слышны звуки вставляемых в замок электронных ключей, чавканье дверей, которые открываются и захлопываются.
– Мы только что подслушали чудо, – говорит она.
– Завтра они снова будут грызться.
– Не теряй веры, придурок.
Он улыбается. Вскидывает бровь. Глупый гений Малкольм. До него доходит быстрее, чем до нее: она только что призвала его не терять веры в лучшее.
Два чуда за одну ночь.
На следующий день Аннабель берет отгул, и вся компания отправляется сначала в Филдовский музей естественной истории, а оттуда в музей науки и промышленности. От динозавров к ракетным кораблям: от глубокой древности к недалекому будущему. На обед – хот-доги на морском причале. Она так любит этот город. Возможно, здесь она проводит лучшее время в своей жизни.
Об этом она говорит всем на следующее утро, когда приходит пора расставаться. Она уже в полном спортивном снаряжении и готова двигаться дальше. Ее семья и друзья отправятся в аэропорт, все по своему расписанию.
– Я провела самое счастливое время, – говорит она Заку и Оливии, маме и Малкольму.
– Я буду скучать по тебе, – говорит она Люку.
– А я – по тебе. Мим уже спрашивает, как насчет того, чтобы встретиться с вами в Питтсбурге, послушать твое выступление в Карнеги – Меллона.
– О боже, я так этого боюсь. До сих пор понятия не имею, о чем говорить. Было бы здорово, если бы вы приехали.
– Ты произведешь фурор, что бы ты им ни сказала.
– Твоя бабушка серьезно настроена приехать? Это же безумие – мотаться по каким-то случайным местам из-за меня.
– Нам нравятся твои случайные места. Но я не хочу постоянно портить тебе праздник, если только ты этого не захочешь. – Он берет ее руки в свои.
– А Сэмми это не будет напрягать? Что вы так много времени проводите с нами?
– Сэмми?
Это жестоко со стороны Люка – вот так забыть свою девушку.
– Сэмми Джексон? Твоя… э-э-э… девушка?
– Сэмми? Сэмми – не моя девушка. Да, возможно, я упоминал о ней несколько раз, но она моя… скажем так, эквивалент Зака.
– Правда?
– А ты все это время думала, что у меня есть девушка? – Он хохочет. – О черт! Ты, должно быть, считала меня последним засранцем.
– Я не считала тебя засранцем. Я думала, что ты… – Надежный. Но она ничего такого не говорит. – Хороший друг.
Смех как рукой снимает.
– О черт. Вау. Ты мне нравишься, Аннабель. Может, я не совсем ясно давал это понять. Просто я думал… я хочу сказать, после того, что тебе пришлось пережить… Господи, я был бы последним кретином, если бы не понимал, что нам нужно двигаться чертовски медленно, верно? Это что-то меняет?
Сложный вопрос. Меняет ли? Наверное. Но сейчас перед ней все тот же Люк Мессенджер из вчерашнего счастливого дня. Тот, кто сидел рядом с ней в кабинке колеса обозрения на причале с закрытыми глазами.
– Я так не думаю, – говорит она. – Нет, я не думаю, что меняет. – Вот это сюрприз. Она сверяется со своими ощущениями, как предлагает доктор Манн. Там, внутри, покой. Покой и даже согласие. Правда, ладони немного вспотели и сердце бьется чуть быстрее, но здесь и сейчас только она и Люк, а все остальное не имеет значения. «Чертовски медленно» означает, что у нее есть время сделать передышку, подумать и сказать то, что она считает нужным сказать. «Чертовски медленно» означает уважение ее личных границ. А уважение ее личных границ равносильно безопасности. Она вытирает взмокшие ладони о шорты.
– Для меня это как гора с плеч. Потому что ты мне правда очень нравишься. Мне нравится это. – Он постукивает подушечками пальцев. – Видимо, это передается из поколения в поколение у Аньелли – Мессенджеров.
– Видимо, так.
– Обними меня, – просит он. Она не против и крепко обнимает его. Она вкладывает в эти объятия все, чего не может выразить словами. Он целует ее в щеку. Этот поцелуй такой же сладкий и спокойный, как тот, что дедушка Эд оставил на щеке Доун Селесты во время прогулки на лодке. – До встречи в Питтсбурге?
– До встречи в Питтсбурге.
– Мне просто надо попасть в местный лесопарк Бьюкенена, там реликтовые заросли тсуги[126].
Она улыбается.
И в тот день, как и много дней спустя, когда в дороге мысли о Люке поднимают нервную пыль и со злостью расшвыривают гравий, она пытается думать об этих тсугах. О том, как они чертовски медленно растут. И как долго живут на свете.
30
В 1651 году несчастный случай оставляет сына английского аристократа с зияющей дыркой в груди. Это позволяет медикам заглянуть внутрь его грудной клетки, чтобы понаблюдать за сердцем и даже дотянуться до него и потрогать руками.
В 1818 году врачи пытаются делать операции на открытом сердце. Хирург Наполеона, барон Доминик Жан Ларрей, выполнил первую такую операцию. Пациент умирает в течение месяца.
В 1896 году английский хирург Стивен Педжет заявляет, что операция на открытом сердце невозможна. «Никакой метод, никакое новое открытие не позволят преодолеть естественные осложнения, сопровождающие травму сердца».
В 1925 году английский хирург Генри Суттар успешно выполняет операцию на сердце молодой девушки и спасает ей жизнь. Однако медицинское сообщество высмеивает его усилия, и повторить успех ему не удается.
Сегодня сердце можно починить и даже пересадить. Тем не менее пока еще не так много можно сделать, если сердце разрывает пуля.
Он ждет ее. Ну конечно.
Хищник.
Неужели она всерьез думала, что он навсегда оставит ее в покое?
Он ждет своего часа, как и Сет Греггори. Она повеселилась всласть, устроила себе маленький праздник, оторвалась в Городе ветров, но между Иллинойсом и Питтсбургом тянутся долгие мили сельских дорог. На стапятидесятичетырехмильном отрезке от Чикаго до Форт-Уэйна, что в штате Индиана, только три больших города, а двести сорок миль по Огайо пролегают в основном среди пастбищ, сеновалов и кукурузных полей, где в разгаре жатва. Это двадцать четыре дня жары, крайней усталости и однообразия. Дедушке Эду приходится встречать ее через каждые пять миль, чтобы пополнить запасы воды. Каждый день, выходя на трассу, она внушает себе, что бег – это ее работа. Она опускает голову, концентрируется. Но Хищник преследует ее, как гепард преследует газель на открытых просторах саванны.
Он заставит ее смотреть. Заставит увидеть страдания, которые она причинила. Она старалась не заглядывать туда – во всяком случае, с той ночи. Впускала в себя только маленькие фрагменты жуткой картины. Мимолетные образы, вспышки памяти, никаких сюжетных линий. Никакого от и до.
Но здесь, среди этих бескрайних полей, остается только от и до. Здесь она в полном одиночестве. И слишком близка к финишу. Когда рвешься вперед, не избежать возвращения назад.
Она пытается прогнать его как можно дальше. Она слушает кассету Люка Мессенджера и другие записи, которые подарил ей Зак на выпускной. Она подсчитывает: зернохранилища, стога сена и амбары. Не беда, если она собьется со счета, важно только то, что она продолжает считать. Она держит его на расстоянии, болтая с дедушкой о всякой ерунде и обмусоливая ненужную информацию о захолустных городках; она гонит его прочь, отвечая на ободряющие сообщения от Люка и набирая номер доктора Манн. Она не подпускает его к себе долгими разговорами с Оливией о растущих не по дням, а по часам сборах на GoFundMe, о накапливающихся приглашениях посетить школы и общественные центры. Впрочем, строить планы и заглядывать дальше сентября все равно бессмысленно.
Какая нелепость. Его невозможно прогнать! Он никогда не исчезнет из ее жизни.
А вот и он. Сидит на крылечке фермерского дома на Либерти-Юнион-роуд в Скотте, что в штате Огайо.
Она зажмуривается. Похоже на тепловой удар. Она жадно пьет воду. Пытается смыть его, как грязь, из памяти. Уже август, и теперь он мерцает в солнечных лучах на Кроуфорд-Гурон-Каунти-Лайн-роуд в Огайо. Колышется в полях люцерны тауншипа[127] Салливан.
Она видит его на кукурузном поле в нескольких милях отсюда, в тауншипе Сенека.
От тауншипа к тауншипу, она все ведет подсчеты и постукивает подушечками пальцев. Хищник не отпускает, следует за ней по пятам, потому что она все ближе и ближе к той точке на карте, где ей предстоит взойти на сцену и рассказать его историю.
Летний зной в сельской глуши убивает. Единственный шанс остаться в здравом уме и жить дальше – это обогнать Хищника. Но Хищник просто ждет. Он же чувствует себя победителем, верно? Оружие всегда помогает выиграть. Как и жестокость. Вот в чем беда.
Она в тауншипе Чиппева, в штате Пенсильвания. Пахотные земли ненадолго сменяются лесистой тропой в окружении невысоких гор – и на том спасибо. Лес куда приветливее и уютнее. Тропа похожа на ту, по которой они с Уиллом отправляются в поход после примирения. Уилл берет в дорогу свои любимые сэндвичи с арахисовым маслом и медом, чипсы и напиток