Оперативники проскочили лестницы пожарного выхода, после прошли какими-то пустынными коридорами, и в результате оказались в некоем подобии подвала, в дверь которого, похоже, и скользнул стриг.
— Ну да. — Герман распахнул дверь, повертел головой, осторожно пошарил рукой по стене и щелкнул выключателем. Тусклая лампочка озарила просторное помещение, заваленное разным хламом. — Сверху все как в третьем тысячелетии, ну а тут все как было, так и осталось. Так, дружище, идешь за мной, страхуешь спину.
— Есть. — Кольке было страшно и почему-то не слишком за это стыдно.
По шажочку оперативники продвигались вглубь, пока Герман не сказал:
— Все, отбой.
Сначала Колька не понял, в чем дело, но тут Герман показал ему на кругляш канализационного люка, вделанного в пол, вокруг него все было заляпано черными пятнами ихора, крышка лежала неровно, из колодца доносился звук воды.
— Я все гадал — откуда же он приходит? — сказал Герман, подцепил увесистую крышку люка, и, утробно ухнув, закрыл ей черный зев лаза. — Потому и сомневался, что это именно стриг, думал, может, какой кровосос повадился сюда ходить. Ты понимаешь, Николай, стриги в помещениях не живут, их среда обитания — тоннели. А оно вот что, тут выход в канализацию есть.
— Туда полезем? — Колька ткнул стволом пистолета, который он держал в руках, в пол.
— Да убери ты его наконец! — рассердился Герман. — Говоришь ему, говоришь, все как об стенку горох. Куда «туда»? Он нас там на фарш будет резать, причем медленно и с удовольствием. Ты не гляди, что раненый, это же его родная стихия. Может, если бы всем отделом, да и то не факт…
— Так ведь он опять начнет убивать. — Колька махнул пистолетом, поймал взгляд Германа и убрал его в кобуру.
— Не-а, не начнет. — Герман присел на обломок стола. — Стриги очень трусливы и отчаянно дерутся только тогда, когда им совсем край. Так что он теперь не то что сюда, он вообще наверх еще лет двадцать не сунется, поверь мне. А когда этот срок пройдет, пускай у тех, кто за нами в отдел придет, штаны преют. Хотя не завидую я диггерам, которые ему в тоннелях могут попасться, не завидую. Стриги еще и жутко мстительны, так что умирать эти бедолаги страшно будут. Но им сто раз было говорено — не лазьте по колодцам.
— Слушай, а стриги кто такие вообще? — задал Колька вопрос, который вертелся в его голове с того момента, как он эту тварь увидел.
— Колюня, учи матчасть, — без шуток сказал Герман. — Ровнин тебя в любой момент может дернуть к себе и экзамен устроить, имей в виду.
— Опа, а мне про это и не говорили, — опечалился Колька.
— Понятное дело. — Герман встал на ноги. — Это же для тебя должен быть сюрприз! Давай-ка на всякий случай завалим этот люк, от греха. Мало ли…
Пока оперативники таскали разный хлам, что потяжелее, Герман объяснил Кольке, что стриги — это нежить из условно бессмертных. Когда-то стриг был человеком, но непростым, а промышляющим колдовством, причем самым черным, с жертвоприношениями. Вот и нет ему посмертия, а есть только тьма да тоннели подземные, такая у него судьба. Те тоннели из него все человечье за века вытянули, оставили лишь злобу, голод да муку. И еще душа его рвется на волю, оттого боли он испытывает невозможные, и чтобы свою душу усыпить, ему надо чужие присваивать, причем чем больше — тем лучше, вот за тем он в больницу и шастал. Один раз выгорело, понял он, что его не ищут, и пошел вразнос. Усыпит весь этаж, есть у него такое умение, выберет самого слабого из больных, кто на пороге смерти стоит уже, и душу его вытянет.
— То есть он одушевленный? — удивился Колька. — А я думал, что он вообще… Не от этого мира.
— Да господь с тобой. И наш он, местный, и с душой у него дело будь здоров как обстоит, — отряхнул джинсы Герман. — Я тебе больше скажу — у него две души, оттого его еще иногда называют «двоедушником», хоть формально это и неправильно, поскольку так называется совсем другой вид нечисти. Формально неправильно, но по сути — верно. Одна душа у него черная, та, что он за занятия свои получил, а другая светлая, эта покоя ему не дает. Дуализм, однако.
— А почему его сталь не берет? — уточнил Колька.
— Потому как он нежить, хоть и не бесплотная, но все-таки. — Герман скорчил рожицу. — Таких сталь не берет, тут кое-что другое надо. Нож видишь? Окован чистейшим серебром, потому стрига и подрезал. Экзамен сдашь — такой же получишь. А если постараешься, то и того раньше его тебе пришлют. За особые заслуги.
Кольке захотелось, чтобы ему такой нож прислали поскорее и, желательно, без экзамена. Экзамены Колька не любил.
Когда они вернулись наверх, за вещами, дежурная уже проснулась и испуганно хлопала глазами.
— Мальчики, вы только не говорите никому, что я уснула! — взмолилась она, увидев оперативников.
— Как можно, — ответил ей Герман. — Да мы и сами закемарили маленько, только что проснулись. Честно-честно!
Глава пятаяХозяин погорелого театра
Люк в больничном подвале решили заварить намертво, во избежание. Герман уехал отчитываться перед Ровниным, а Колька специально дождался рабочих, убедился в том, что здесь теперь не то что страхолюд в шляпе — мышь не проскользнет.
Пока рабочие возились со сваркой, пока двигали рухлядь, чтобы искра её не подожгла, парень все размышлял о событиях этой ночи и о словах Германа, которые тот ему сказал, когда они завтракали.
— Слушай, Гер, а отчего так выходит? — после некоторых раздумий поинтересовался Колька у оперативника, с аппетитом наворачивающего рисовую кашу, которой сердобольные сестрички решили накормить напарников с утра. — Тут всем всё пофигу, что ли?
Дело в том, что напарникам даже вопросов никто никаких задавать не стал. Вроде как после всей этой ночной беготни они непременно должны были у местной администрации возникнуть. Неужто никто им не доложил о происшествии?
Но нет — никто и ничего не спросил.
— Думай, что говоришь. — Герман облизал ложку, и она с глухим стуком бахнула в лоб Кольки. — Врачи — молодцы, особенно те, что в муниципалке работают. Кто бы что ни говорил — молодцы. Меня вот пару раз с того света вытаскивали.
— А чего ж тогда… — Колька замялся, не зная, как сформулировать мысль. — Ну мы же…
— Коль, не бери в голову, — посоветовал юноше Герман. — Это — медики. У них, как и у нас, мозги по-другому устроены. Любой обыватель, расскажи я ему о стриге, подумает либо что я пьян, либо что я псих. Но не поверит моим словам, это точно. А вот тот же давешний Сергей даже сомневаться в них не станет.
— Почему? — удивился Колька.
— Да потому что врачи, которые в этой больнице работают, да и во многих других, особенно тех, что с неотложной медициной связаны, стоят на самой тонкой грани жизни и смерти. Это здорово меняет представления о происходящем в этом мире. Вон пойди и поговори с сестричками, теми, что ночью дежурили. Рубль за сто — они тебе такого порасскажут, что волосы дыбом встанут. А им хоть бы хны, потому как привыкли.
— Да ладно? — Колька вытер тарелку кусочком хлеба и забросил его в рот.
— Милый мой, это «Склиф», — Герман махнул рукой. — Тут Богу душу отдало немыслимое количество самых разных людей, и не все из них вели безгрешный образ жизни. Потому местные страдальцы не только к Всевышнему уходили, но и в другие края, те, что куда мрачнее и грустнее. Твое счастье, что мы здесь, наверху, ошивались, а не в районе морга. Вот уж где в темное время суток веселье! Я знаю, я видел. Вскоре после того, как в отдел пришел, как-то побывал там ночью со Свешниковым, работал у нас такой оперативник еще из тех, старых. Он Ровнина еще сопляком помнил. Лютый был дядька, а погиб нелепо.
— Страшно было? — открыл рот Колька.
— Дискомфортно, скажем так, — уклончиво ответил Герман. — Хорошо еще, что Белую даму не увидели.
— Кого? — Колька даже стакан с кофе в сторону убрал — так интересно стало.
— Кого, кого… Деда твоего. — Герман отодвинул тарелку и потянулся. — Ладно, я к шефу, потом спать поеду. А ты дождись рабочих со сваркой, я уже договорился о том, что они приедут. Обязательно дождись, ясно? И убедись, что люк заварят. Чтобы намертво, понял меня?
— А если такой люк тут не один? — Колька хлопнул глазами. — Здание вон какое огромное, и подвалы тут… Не вчера строили, короче. Здесь заварим, а он другой найдет.
— Это вряд ли, — отмахнулся Герман. — Я же сказал — не полезет стриг больше сюда, эти твари привычки не меняют. Что же до профилактики — убедил, надо подстраховаться. Сейчас с Сергеем поговорю, номер ему свой оставлю, чтобы звонил, если что. Бывай, Николаускас!
И оперативника как ветром сдуло, Колька же в задумчивости допивал светло-коричневый больничный кофе.
Но в целом вся эта история окончательно убедила его в том, что миссия у отдела в высшей степени благородная — это сколько же еще жизней стриг мог забрать, если бы они не вмешались? Наверное, много. Так что он, Колька, попал в место хоть и не слишком безопасное, но точно нужное для людей и дико интересное. По крайней мере, уходить ему из отдела теперь точно не хотелось, тем более что эта история окончательно сделала его своим. Нет, его по-прежнему считали новичком, но он ощущал, что в команду его приняли.
Впрочем, места своего в отделе у него так и не появилось, как он сидел за столом дежурного, так за ним и остался. Увы и ах — кабинетов в особнячке свободных не было, хотя он вроде бы был достаточно велик по площади. Несколько комнат на втором этаже было занято ветеранами, что же было за остальными закрытыми дверями, Кольке не говорили. У него самого были догадки на этот счет, но он предпочитал держать их при себе.
Дни бежали, зима календарная уже закончилась, наступил март. Впрочем, в Москве сам факт того, что уже пришла весна — это не повод для радости. Иной март — хуже февраля, в нем и мороз сильнее, и снега может навалить по колено.
Вот и в этот предпраздничный день непогода разгулялась — с утра за снежной пеленой не видно было ни зги, к полудню более-менее развиднелось, но небо было мрачно-серое, готовое в любой момент организовать горожанам вторую серию снегопада, о чем недвусмысленно говорила мелкая мокрая труха, летящая сверху.