Колька решил не тянуть с едой, но на столе корытца с лапшой не оказалось. Вместо него там лежал десяток сушек и конфета с неизвестным Кольке названием «Озеро Рица». Он такой даже и не видел никогда. Да и об озере таком не слыхал.
— Аникушка, а где? — юноша развел руками, не понимая, кто спер его обед.
— Домовой сказал, что подобной дрянью даже анчуток не кормят, а уж человекам и вовсе эдакую отраву есть ни к чему. Вон сушки и конфета, — высунулся из стены Тит Титыч. После он помолчал и добавил: — Как не стыдно над пожилым человеком смеяться! Эх, Николенька…
И скрылся в стене.
— Титыч, ну мы же не со зла! — заорал Колька, но это явно не возымело результата.
— Давай, одевайся, — подошел к нему Герман. — Оттает старик через пару дней, поверь. Сейчас все одно ты его уже не дозовешься, обиделся он.
— И харч пропал, — развернул конфету Колька. — Вот ведь борец за здоровую еду, а?
— Аникушка-то? — Герман засмеялся. — Этот может. А ну, дай половину конфеты старшему товарищу!
Свищ с оперативниками не поехал, его по соседству во дворе ждал черный «БМВ». Ради правды, это не слишком опечалило оперативников, они пристроились в хвост к машине урки, и двигались за ней.
— Слушай, а что такое с цыганами, что их даже призраки боятся? — спросил у Германа Колька, этот вопрос его очень заинтересовал. — Они слова какие знают специальные, или еще что?
— И слова знают, и многое могут, — кивнул Герман. — Цыгане непростой народ, они свои знания сохранили. Мы вот их растеряли за века, а они — нет. Потому их некоторая нечисть и нежить, особенно из старых, стороной обходит, знает, что «ромы» и слова верные помнят, да и за горло взять, если что, могут. А здесь — они собрались и ушли. Значит, там что-то особенное, что-то такое, с чем им не справиться. И это — плохо.
— Что-то очень опасное? — уточнил Колька.
— Кто его знает? — уклончиво ответил Герман. — Еще неясно. Как поймем, с чем имеем дело, так и разберемся, насколько оно опасно. Сейчас мы знаем только то, что там завелась некая погань, которая пока таскает только детей, а потому запросто может оказаться, что для взрослых людей она не представляет угрозы. Или, например, она может справиться только с детьми. Или что только дети её и видят. Так что — давай сначала до места доедем.
Площадь трех вокзалов, как всегда, была многолюдна и шумна.
— Нет, благоустроили ее, конечно, хорошо. — Герман огляделся вокруг, одобрительно щурясь. — Не то что раньше, когда тут хаотично палатки стояли.
— А денег сколько в это вбухали! — присоединился к оперативникам Свищ.
— Так это дело бюджетное вроде? — удивился Герман. — Вы-то здесь с какого бока?
— Видел бы ты первоначальные варианты застройки, — хмыкнул жулик. — Вот и выходит — туда дай, туда тоже дай… Ладно, не суть.
— Свищ, нам бы с народом поговорить. — Герман надел перчатки, с неба снова начала падать мелкая снежная крупа. — Кто что видел, кто что знает…
— Само собой, — кивнул урка. — С вами вон Копыто пойдет, а после еще один пацанчик от меня подскочит. Грамотный пацанчик, из стремящихся, всех здесь знает. Если что, то погремуха у него — «Карась».
— Дело, — кивнул Герман и спросил у здоровяка, который был за рулем машины Свища, того самого Копыта: — Куда идти?
— Шаурма, — повел носом Колька. — Мужики, пять минут, а? Очень кушать хочется!
— Э, молодой, за словами следи, — нахмурился Свищ. — Нашел мужика. И вот еще — ты что, у Рафика в палатке еду покупать надумал? Ты себе враг?
— А чего? — не понял Колька. — Шаурма как шаурма.
— Копыто, веди их в запасники. — Свищ не стал ничего объяснять парню, только головой покачал, видимо, поражаясь наивности и неразборчивости в еде работников внутренних органов.
Колька до этой прогулки даже не представлял, какая на самом деле большая территория может быть у вокзала. Все перроны и здания — это лишь малая толика того, что видят пассажиры. Помимо этого, есть еще какие-то ангары, переходы, отстойники, пути, которые давно никуда не ведут. И везде жизнь — работники, бомжи, просто странный вокзальный люд, который вроде как в пути, но стоит на месте.
Впрочем, разговоры с большинством из них ничего не дали — контингент на задворках вокзалов, увы, был соответствующий, в основном из людей, которые и в жизни ушли на второй, а то и на третий план бытия. Речь их была не слишком связной, мысли как у Буратино — коротенькие-коротенькие, памяти не было вовсе, а уж как они благоухали…
— Как в домино, — печально отметил Герман, пообщавшись с очередным бомжом, который так и не взял в толк, что от него хотели. — Пусто-пусто.
— Так не с теми говорите, — засмеялся кто-то у оперативников за спиной.
Обернувшись, они увидели невысокого паренька в короткой кожаной куртке, черноволосого и с невероятно ехидной физиономией.
— О, Карась, — пробасил Копыто, которому явно опостылело мотаться под усиливающимся снегопадом. — Все, теперь твоя очередь. Адья, пацаны.
— Молодой, держи подгон. — Карась протянул Кольке сверток. — Кинь бациллу на кишку.
— А мне? — возмутился Герман.
— Не-не, речь только вот об этом кадете[4] шла. Что мне Свищ сказал — то я сделал, — открестился Карась. — Извини, братуха.
— Оставишь, — приказал Герман Кольке, который, рыча, вцепился зубами в ароматную теплую шаурму. — Или я тебя здесь и прикопаю.
— Сурово у вас, — отметил Карась.
— А то. — Герман стряхнул с плеч снег. — Ладно, это все лирика. Так где искать надо? Ты там что-то сказал, я все верно услышал?
— Верно, — кивнул Карась. — Когда Свищ уже к вам уехал, мне одна сорока на хвосте весточку принесла, что есть шкет, который что-то видел.
— «Что-то» — что?
— А не знаю. — Карась развел руками. — Еще не говорил с ним. Ну, пошли?
— Само собой. — Герман ловко вырвал остатки шаурмы из рук Кольки. — Дай сюда. И куда в тебя только лезет?
Карась шел впереди, шустро перелезая через какие-то ограждения и время от времени исчезая за разыгравшейся метелью. Уже совсем стемнело, Колька начал опасаться, что они потеряют своего проводника в этом железнодорожном заснеженном чистилище, а после не найдут отсюда выхода.
— Вот здесь. — Карась обнаружился у кургузого кирпичного домика с темными окнами. — Тут у них лёжка.
Против ожиданий, он не стал стучать в дверь, а вдарил своей ногой, обутой в щёгольский остроносый сапог со скошенным каблуком, в жестянку, лежащую у фундамента дома.
— Маринка, открывай, свои на пороге, — гаркнул Карась. — Давай шустрее, пока я себе причиндалы не заморозил.
— Чего там морозить-то? — раздалось из-под земли, и жестянка распахнулась, оказавшись дверцей, ведущей в подвал.
Оттуда пахнуло копотью и смрадом немытых тел, Колька непроизвольно поморщился.
— Ну, чего тебе? — наружу высунулась всклокоченная голова, только по голосу в ее обладателе можно было опознать женщину, да еще по имени, которое назвал Карась. Хотя какое там… Одутловатые щеки, узкие щелочки глаз, черные зубы — все это делало существо, представшее перед оперативниками, бесполым.
— В твоём гадюшнике шкет есть, отзывается на имя Ржавый. Дерни его сюда, поговорить с ним надо.
— Чего натворил? — ощерилась Маринка. — Так я его, стервеца…
— Не базлай, — осек ее Карась. — Сюда его давай, живо. Или ты думаешь, что я к вам полезу сам?
Колька испытал невероятное облегчение от того, что не надо спускаться вниз, в эту удушающую вонь. И кто знает, что там вообще подхватить можно?
— Щас, — пообещала Маринка и скрылась из вида.
— Двадцать первый век, — как бы в пространство сказал Герман.
— А чего ты хотел? — усмехнулся Карась. — Это только в телевизоре всякие президентские программы действуют да чистеньких детдомовцев показывают, которые всем довольны. Я вот тоже с такого шалмана начинал, только в Харькове, и больше всего боялся, что снова в детдом попаду. И я этих пацанов понимаю — уж лучше здесь, чем под защитой государства. Шансов выжить больше.
Герман промолчал.
Жестянка-дверца снова лязгнула, и на поверхность вылез парнишка лет десяти, кутающийся в какое-то драное пальтишко.
— Ты Ржавый? — уточнил Карась.
— Я, — хмуро подтвердил пацан и кивнул огненно-рыжей головой. — Чего звал?
— Дерзкий. — Карась достал пачку сигарет. — Люблю таких. Курить будешь?
— Благодарствую. — Ржавый помотал головой. — Не хочу привыкать, на это дело бабки нужны.
— Правильно мыслишь, — одобрил Карась, закуривая. — Курить — здоровью вредить. Ладно, малой, вот какая тема есть. Шепнули мне, ты базарил за то, что видел, как одну пацанку на шестой развилке кто-то умыкнул. Вправду видел это, или так, голимый прогон толкнул?
— Правда видел, — поежился Ржавый. — Только тут вот какое дело — не умыкнули Марюту. Сама она за тем дядькой с куклой пошла.
— Каким дядькой? — немедленно спросил Герман. — Что за дядька?
— Высокий такой. — Мальчишка засопел. — Кучерявый, в шляпе смешной.
— Так кучерявый или в шляпе? — Карась выпустил струйку табачного дыма. — Это как?
— Вот так. — Мальчишка вздохнул. — Волосы у него до плеч, черные, как гудрон, и шляпа цыганская, с широкими полями.
— А что за кукла? — вклинился в разговор Колька.
— Смешная, на ниточках. Человечек в колпаке, таком странном, рогатом. И весь в ромбиках.
— Арлекин, что ли? — уточнил Герман.
— А я знаю, как его зовут? — фыркнул Ржавый. — Марюта мне про него, про дядьку этого, позавчера рассказала. А её с ним Ксюха познакомила, та, что тоже пропала.
— Верно-верно, была такая. Тоже пропала, — подтвердил Карась. — Только она не из этого подвала.
— Ну да, Ксюха на «Сортировочной» гужевалась. — Ржавый снова поежился. — Марюта мне сказала, что дядька сильно добрый, обещал ей куклу такую подарить, если она снова придет.
— Педофил? — предположил Колька. — Тогда это не наш профиль, это надо Петровке информацию сливать, да и все.