— Не надо никакой Петровки, — нехорошо улыбнулся Карась. — Мы с этим кучерявым сами поговорим о жизни и о судьбе. Наш вокзал, наше право.
— Ты дальше рассказывай, парень, — попросил Ржавого Герман. — Что было после? Ты же за Марютой пошел?
— Ясное дело. — Ржавый почесал чумазую щеку. — Не верю я, что за так куклы дарят, а дядьки… Они разные бывают.
— И? — настойчиво подтолкнул мальчишку Герман.
— Дал он ей куклу, — хмуро ответил Ржавый. — И когда Марюта ее взяла, она как-то… Как неживая стала. Ну я не знаю, как объяснить даже… Застыла на месте, кукла эта в руке у нее висит. А этот-то, в шляпе, пальцами щелкнул и пошел, а Марютка за ним.
— И? — Карась выбросил окурок. — Что мы из тебя все клещами тянем?
— И все. — Ржавый опустил голову.
— Врёшь. — Герман взял мальчишку за плечо. — Ты же пошел за ними?
— Пошел, — под нос буркнул мальчишка. — Подумал, что эту дуру выручать надо. Только вот не вышло. Там потом такое было…
— Я сейчас его удавлю! — взорвался Карась.
— Да не ори ты. — Герман присел на корточки и указательным пальцем вздернул подбородок Ржавого вверх. — Что ты видел?
— Домину огромную, — наконец прорвало парня. — Она деревянная! Разноцветная! С факелами! Прямо на старых путях из ниоткуда взялась. Они на крыльцо поднялись, так дверь открылась сама! Не было за ней никого, я же видел, шагах в двадцати от них стоял. Этот-то Марюту в дом запихал, повернулся и на меня уставился. И как только заметил, я за старой цистерной спрятался? А он стоит, лыбится и кричит: «Эй, бамбино, иди сюда. Я знаю, что ты здесь. Не надо бояться маэстро Джованни, он любит детей, он играет с ними в театр».
Ржавый снова замолчал.
— И чего? — Карась достал новую сигарету.
— Все, — мальчика шмыгнул носом. — Припустил я оттуда, как подорванный. А он мне вслед орет: — «Если надумаешь — театр Джованни Малетто ждет тебя».
— А ты говоришь — педофил, — хмыкнул Герман. — Нет, Коляня, это наш клиент.
— Хрень какая-то. — Карась был настроен скептично. — Я шестую развилку знаю — какой там дом деревянный может быть, да еще и на путях?
— Есть многое на свете, друг Карась, о чем и Шекспир не ведал. — Герман достал телефон. — Стало быть, Ржавый, он тебя в гости звал?
— Звал, — мальчишка обвел глазами трех мужчин и завизжал: — Я туда больше не пойду! Не пойду!
— А ну цыть, мелкий! — процедил Карась. — Куда скажут — туда и пойдешь.
Телефон Германа издал трель, оперативник глянул на экран и усмехнулся:
— На ловца, как говорится, — он нажал клавишу. — Да, Вика.
Герман прильнул ухом к трубке телефона, время от времени качая головой, Карась же подошел к насупившемуся мальчишке.
— Не трухай, Ржавый, ничего с тобой там плохого не случится. Чего? Карась тебе слово дает, это не хрен собачий. Нас трое, у начальников пушки с собой наверняка, да и я… Кхм… Даже без ствола кое-чего стою. Ну, не быкуй, ты ж пацан по жизни, а не фуфло.
— Просто дядька этот… — Ржавый обреченно вздохнул. — Он неправильный. Ненастоящий он, но очень страшный. Голос ласковый вроде, но меня страх до костей пробрал.
— Если говорит — значит, дышит. А если дышит — значит, его можно заставить прекратить это делать, — усмехнулся Карась, достал из кармана горсть карамелек и протянул их Ржавому. — На вот грохотулек тебе, на родимый зубок. С ними жизнь повеселее будет.
— Прав малой. — Герман закончил разговор и убрал телефон в карман. — Радуйся, Ржавый, с рефлексами у тебя все в порядке. Смылся ты вовремя и по уму.
— Что Вика сказала? — Колька облизал губы. — Узнала чего?
— Узнала, — безмятежно ответил ему Герман. — В восемнадцатом веке, когда еще никакого вокзала в помине не было, на этих землях много чего происходило. В том числе случилось три пожара, при этом погорельцем был один и тот же человек. Это был владелец театра, некий итальянец, имени которого история не сохранила. Но сдается мне, что звали его…
— Джованни Малетто, — закончил за Германа Колька. — А чего ж он три раза-то горел?
— Не знаю, — развел руками Герман. — Но вряд ли случайно. Народ в те времена на Москве был миролюбивый и богобоязненный, просто так «красного петуха» никому не подпускал, стало быть, имелись очень веские на то причины. Например — колдовство.
— Хрень какая-то. — Карась сплюнул. — Колдовство, восемнадцатый век.
— Пошли к шестой развилке, — скомандовал Герман. — Там и посмотрим, что да как. Ржавый, ты оденься пойди. Зима ведь.
— Так уже, — вздохнул Ржавый и завернулся в свое драное пальтишко. — Дядьки, может, все-таки без меня?
Метель усиливалась, снег слепил Кольку, он время от времени мокрой перчаткой стирал с лица тающие снежинки, и именно поэтому прозевал тот момент, когда из пелены появился старик с узловатой палкой, спросивший у идущего впереди Карася:
— Сынок, не подскажешь, где я?
— Опа! — Карась остановился и уставился на деда. — Батя, ну ты даешь! Ты здесь откуда?
— Да вот, заплутал немного, — ответил ему старик. — До людей-то далеко?
Колька с удивлением смотрел на старца — он был одет совсем уж не по сезону, в какую-то дерюгу, к которой подходило древнее слово «армяк», шапки не было вовсе, а через плечо была перекинута сумка. Вдобавок у деда была длиннющая седая борода.
— До людей? — Карася, привычного ко всему, внешний вид старика, похоже, не смутил. — Это тебе во-о-он туда надо, за тремя цистернами бери левее…
— А что ж вы мальчонку-то в такую погоду с собой таскаете? — внезапно перебил его старик. — Ведь простынет.
— Надо, отец. — Карась прекратил свои объяснения. — Мало ли какие у людей дела?
Старик пожевал губами и неожиданно попросил:
— Давайте-ка я с вами пойду. Так оно понадежней будет.
— Ну только не хватало, — возмутился простотой деда Карась.
— Да ладно тебе, — вступился за него Герман. — А если старый в сугроб упадет и там господу душу отдаст? На нас грех будет.
— Господу душу? — дед дернулся, как будто засмеяться хотел или заплакать. — Это да.
Карась посмотрел на это все, явно хотел возразить, но не стал, плюнул и пошел дальше.
Минут через десять он остановился, подождал остальных и вытянув руку, сказал:
— Вон стрелка, это шестая развилка. Малой, где дом видел?
— В-в-вон там, — лязгая зубами то ли от страха, то ли от холода, ответил Ржавый и ткнул пальцем в круговорот снежинок.
— И? — Карась посмотрел на Германа, признавая за ним право руководить.
— Иди туда. — Герман взял Ржавого за подбородок и поднял его лицо вверх, чтобы видеть глаза мальчишки. — Ничего не бойся, мы рядом.
— Скверно-то как! — старик стукнул посохом по снегу. — Стало быть, снова началось? А я-то прямо как почуял намедни.
— Дед, а ты кто? — Карась повернулся к старику, но ответа не получил, тот уже шустро семенил по снегу за мальчишкой, который пошел вперед.
— Держимся шагах в десяти, — негромко сказал Герман. — Вон по бокам от рельса кусты, по ним пошуршим. И без моей команды — даже не дышать.
Фигурка мальчика шла в снежную тьму, усилившийся ветер обвивал ее поземкой. Старик же и вовсе сгинул в этом мареве, как не было его.
Колька, пригнувшись, брел по кустам, прищурившись и давая себе зарок купить кепку с козырьком вместо вязаной шапочки.
Тем не менее, вспыхнувшие факелы он увидел сразу, как и его спутники. Яркий свет озарил пути, послышалась даже некая музыка, неживая, похожая на ту, что играли шарманки в старых фильмах. Услышал он и голос, громкий, веселый, живой.
— Бамбини, ты пришел! А я уж начал было думать, что твоя маленькая подружка останется без своего кавалера, а это так неправильно. У каждой девушки должен быть кавалер.
— Где Марюта? — ломко спросил Ржавый. Судя по голосу, мальчишка был на грани истерики.
— Она теперь моя актриса, — немного пафосно ответил мужчина. Колька приподнял голову и увидел его. Он был совсем рядом с ним, шагах в десяти. Один прыжок, заломить руку и… Но без команды — нельзя.
В самом деле, итальянец был кудряв и длинноволос, ярко-красные губы выделялись на полноватом лице. Глаза, круглые, чуть навыкате, лучились смехом. В руке у него была кукла, пестрый арлекин в забавном раздвоенном колпаке.
— Ты молодец, что пришел. Моя труппа почти вся в сборе, не хватало только одного актера, — продолжил итальянец. Он поднял арлекина вверх и потряс им перед лицом Ржавого. — Что, Джузеппе, нам подходит этот мальчик?
Все так же улыбаясь, Малетто поднес арлекина к уху и казалось, что начал слушать то, что тот ему говорил.
— Приготовьтесь, — прошуршал голос Германа.
— М-м-м, как интересно. — Малетто повертел головой. — Мальчик, так ты пришел не один? Сеньоры, зачем прятаться? Мой театр всегда рад зрителям.
Герман первым вышел на освещенную площадку перед домом, в руке его поблескивал знакомый уже Кольке серебряный нож. За ним, треща ветками, двинулись и остальные.
— Сеньор Малетто, не так ли? — вежливо осведомился Герман. — Насколько я понял, вы удерживаете в своем доме детей, причем против их воли. Не соблаговолите ли вы их отпустить?
— Детей? — итальянец наигранно развел руки в стороны. — Каких детей? В моем доме нет никаких детей. В нем живу только я. Впрочем, в нем еще обитают актеры моего театра, но по отношению к куклам слово «жить» звучит не слишком верно.
Малетто три раза хлопнул в ладоши, и из открытой двери дома послышались тихие, как будто детские, шаги. Чуть позже из нее стали выходить куклы, с ниточками на руках и ногах, одетые в пестрые костюмы и словно сошедшие со страниц книг по истории Комедия дель Арте[5] — Бригелла, Уберто, Грациано, Коломбина…
— Марюта? — неверяще прошептал Ржавый, глядя на куклу, изображавшую служанку. — Карась, вон же Марюта!
— Теперь уже нет, — согнулся в полупоклоне Малетто. — Это Фьяметта.
— На перо падлу надо ставить. — Карась тряхнул рукой, со щелчком выкидывая узкое лезвие ножа, другой он отодвинул застывшего Ржавого себе за спину. — Ну что, псина, айда к блатному?