— Знал, — кивнул Пал Палыч. — Конечно, знал. И мне ее жалко было заранее. Красивая женщина, а судьба не сложилась. Вот вообще никак. И смерть ей поганая выпала, хорошо хоть милосердная, во сне. И посмертие паршивое достанется, носитель второй души проклят еще в этой жизни, и на рай рассчитывать не может. Но выбора у меня нет и у тебя нет. Наше дело — остановить то, что убивает людей. Это наша работа, прости за банальность.
— Да я и не рефлексирую, — шмыгнул носом Колька. — Я ж понимаю. Жалко только вот ее очень.
— И это хорошо. — Пал Палыч подошел к парню и потрепал его по плечу. — Таким и оставайся, не давай зачерстветь душе. Герман.
— Ага, — отозвался оперативник, стоящий у дверного проема.
— Ты тут закончи, а мы пошли, — попросил его Пал Палыч. — Зачем всем на это глазеть?
— На что? — не понял Колька.
— Теперь ей надо сердце осиной пробить, — пояснил Герман, доставая из внутреннего кармана заточенный кол. — Иначе ее собственная душа может на этом свете задержаться и, не дай бог, переродиться. Или того хуже — она сама по ночам вставать из могилы начнет, кровь у живых сосать. Носители черных душ часто потом в кровососов обращаются, если это дело не проконтролировать.
— Пошли, Коля. — Пал Палыч и Вика уже стояли в дверях. — Герман сейчас все сделает, приберется и к нам спустится.
— Вы идите. — Колька решительно стянул с себя куртку, сам поражаясь принятому им решению. — Я тут останусь, ему помогу, вдвоем мы быстрей управимся. Герман, дай мне кол.
Глава четырнадцатаяНикто и никогда
— А я говорил — не знаю, что там, — еще раз повторил Колька.
— Это я уже понял, — терпеливо сказал Арвен, слышавший данную фразу в третий раз. — Меня сейчас интересует не что там, а куда люди пропали. Это сыновья моих родственников, и они теперь меня спрашивают: «Где наши дети, почему они нам не звонят». Мне нечего им ответить, и это очень плохо.
— Плохо, — согласился Колька. — Только от меня-то вы что хотите?
— Узнай, где они, — не повышая голоса, приказал ему Арвен.
— Как? — здесь парню даже играть было не нужно. Он и правда не знал, как это сделать.
— Спроси про это у своего начальника, — предложил бизнесмен. — Или сам слазай в этот подвал. Кто из нас служит в вашей конторе — ты или я?
— Вы такой простой! — как-то даже не стал выбирать слова Колька. — «Спроси», «слазай». Я уже спрашивал, ответа не получил. А лезть туда? Какой смысл? Я там уже по углам потыкался. Мусор да трубы. Что до того, кто где служит — я маленькая сошка, уборщица — и то выше меня по допуску к тайнам отдела.
Арвен задумался, крутя на пальце перстень с большим блескучим камнем.
— Ладно, — сказал он через минуту. — Не можешь так узнать — попробуем по-другому.
Колька напрягся — эти слова могли означать что угодно.
— Иди и служи. — Арвен достал из внутреннего кармана дорогого пиджака тонкий конверт. — Когда ты мне понадобишься — я тебя найду.
«Да что бы ты провалился», — подумал про себя парень, но говорить это вслух не стал, принял конверт и рассыпался в благодарностях. Так было надо, так Ровнин приказал.
Как ни странно, Арвен возник не сразу после того, как около особняка в переулках Сухаревки побуянил генерал Илюшкин, который уже, по слухам, готовился к отставке, добровольной и скоропостижной, а только сейчас, в середине декабря, то есть почти через месяц. Почему так получилось, отчего — Кольке, конечно же, было интересно, но задавать подобные вопросы ему он не рискнул.
Кстати, Ровнина тоже удивляло то, что Арвен никак себя не проявляет, что он как будто проигнорировал происшедшее. Черный «гелендваген», который Пал Палыч видел в переулках — это было единственное, что выдавало интерес банкира к случившемуся.
Колька, правда, понадеялся, что настырный финансист просто плюнул на отдел с его тайнами, но вот — ошибся. Причем — неприятно, поскольку прихватили его прямо у подъезда и без особых сантиментов засунули в роскошный «бентли», в котором и происходила данная беседа.
— Как скажете. — Колька убрал конверт в карман куртки. — Денежка — это хорошо, так что я — всегда.
— Всегда, всегда. — Задумчиво посмотрел на него бизнесмен. — Ты не бойся, к тебе у меня претензий нет, ты свою часть работы выполнил честно и то, что пропали мои люди — не твоя вина. Если дальше будешь так же мне служить, то не пожалеешь об этом.
«Да хрен тебе в сумке», — подумал Колька, широко улыбаясь и в который раз поражаясь чутью и опыту Ровнина. А ведь не послушай он тогда его — еще неизвестно, чем бы эта беседа закончилась. Отпилили бы ему эти абреки голову где-нибудь за Бутынью — и привет. Леса там жидкие, но, чтобы его тело спрятать — вполне подходящие. Вовек никто не найдет.
— Так я пойду? — в кожаном салоне машины было тепло и уютно, но Кольку это как-то не слишком радовало — в промозглом вечере московской сырой зимы ему было бы куда комфортнее.
— Что? — Арвен явно уже даже забыл о присутствии молодого оперативника, думая о чем-то своем и щелкая камешками четок, которые он достал невесть когда и невесть откуда. — Иди, конечно. Я тебя не держу.
На улице снова припустил дождь — зима в этом году не спешила приходить в город. Нет, несколько раз выпадал снег, если так можно было назвать серо-белую труху, падающую с неба и превращающуюся в воду, не долетая до земли. Да что этот снег — до Нового года было уже рукой подать, а ночью даже вода в лужах не замерзала. Одно слово — Москва. В Саранске, там, где Колька родился и рос, уже давно сугробы лежали.
«Бентли» мигнул красными огоньками фар и исчез в сырой пелене дождя, Колька плюнул ему вслед и поплелся к подъезду, доставая на ходу телефон — надо было отзвониться Ровнину, рассказать о происшествии. Вечер был испорчен.
Надо заметить, что погода, которая и через неделю после этих событий совершенно не изменилась, крайне отрицательно влияла на всё, а особенно на настроение людей.
— Блин, да когда эта хмарь кончится! — бурчал Герман, глядя в окно. — Вот что я вам скажу — к коммунистам можно относиться как угодно, одобрять их, не одобрять, но одно несомненно — при них в небесной канцелярии был порядок. Зимой снег, летом жара. И весна приходила вовремя.
— А осень? — лениво спросил у него Пал Палыч, разминая в пальцах сигарету.
— А осень вовремя заканчивалась. Отполыхает багрянцем — и всё. И снег в ноябре, перед парадом, уже выпадает.
— Каким парадом? — удивились одновременно Вика и Колька.
— Ноябрьским, дети глобализации, — саркастически фыркнул оперативник. — Это сейчас в ноябре праздник не от мира сего — то ли день Ивана Сусанина, то ли примирения солдат с рабочими, а крестьян с менеджерами. А раньше все было просто и понятно. И парад был всегда.
— Ты чего-нибудь понял? — Девушка посмотрела на Кольку, тот пожал плечами — мол, нет, но это и неважно.
Беседа велась на первом этаже — наверху опять протекла крыша, на этот раз прямиком над кабинетом Валентины и Виктории. Тицина, сообщив, что она в сырости работать не может, отправилась трудиться в логово оперативников, после чего те спешно оттуда сбежали и теперь отирались здесь, внизу.
— У природы нет плохой погоды, — назидательно заметила Вика.
— Но хорошей, к сожалению, тоже нет. — Герман явно встал не с той ноги.
Входная дверь хлопнула, и в здание вошел Ровнин, сосредоточенно посасывая погасшую трубку, капли дождя поблескивали на его модном кожаном пальто.
— Что за манифестация? — уставился он на сотрудников отдела. — Что тут торчим?
— Потоп-с. — Вика потыкала пальцем в район потолка. — Заливает нас.
— Н-да. — Ровнин достал трубку изо рта. — Надо в следующем году о капитальном ремонте подумать. Аникушка будет против, но это уже совсем не дело. Весной — заливает, осенью тоже.
— Если Аникушку всё время слушать, то мы скоро тут потонем, — иезуитски прощебетала Вика, накручивая прядь волос на палец.
— И отощаем, — проворчал Колька, который давно точил зуб на домового за то, что тот постоянно таскал и куда-то выбрасывал ту еду, которую он приносил на службу, взамен нее подкладывая парню сушки и черные ржаные сухарики. Ну вот не переносил домовой быстро запаривающуюся лапшу и прочую подобную снедь с привкусом химии. Колька же без горячего, пусть даже и такого незамысловатого, не мог. И главное — домовому ведь даже не скажешь ничего.
— Не согласится он. — Пал Палыч направился к дверям, собираясь, наконец, выкурить сигарету, которую всё так же крутил в пальцах. — Только проблемы получим и головную боль. Он рабочих выживет из здания в первый же день, а потом и нам еще достанется, за инициативу.
— Так и будет, — подтвердил Тит Титыч из-за шкафа в глубине помещения. В сырую погоду он всегда отсиживался за ним, ссылаясь на то, что у него болят суставы. Что могло болеть у призрака двухсотлетней давности, было неясно, но со стариком никто не спорил. Болит — и болит. Пусть его. — Не надо бы дом трогать, не надо в нем ничего менять. Олежек, тебе ведь Францев рассказывал…
Фамилию эту Колька уже слышал не раз, Францев являлся одним из бывших начальников отдела, причем очень долго, почти пятнадцать лет. Он погиб в середине девяностых, при задержании какого-то прожжённого колдуна в стоках московской канализации. При нем в отделе работало всего пять человек, — сам Францев и четыре оперативника — три бывалых, Свешников, Шпеер и Морозов, а четвертым стал тогда еще совсем юный Олег Ровнин. Он только-только приступил к службе.
Вообще, историю отдела если не культивировали, то очень чтили. Фамилии Пиотровский, Левитин, Эйлер, Свешников, Алексахин, Рыжова, Шпеер, Москвин, Францев частенько поминались по поводу и без него. Иногда вообще казалось, что речь идет о вполне себе живых людях, которые вроде как на минуту вышли за дверь, но вот-вот вернутся.
— Это да, — согласился с призраком Ровнин. — Говорил. Но мы же не фундамент и не стены будем корежить? Крышу перекроем — и все. Даже балки трогать не станем.