— Идиото, — даже как-то с жалостью посмотрел на него итальянец. — Ну почему все сразу хотят меня убить, и никто не хочет посмотреть перед этим мой гениальный спектакль?
— Я театры не люблю, там в буфетах коньяк бодяжат. — Кошачьим шагом Карась начал приближаться к итальянцу, на его лице играла улыбка. — Начальник, ты же на суде покажешь, что это была самооборона?
— Меня здесь вообще не было, — ответил Герман, обходя кукловода с другой стороны.
— Нет, нет, нет. — Малетто сделал два шага назад. — Надо говорить: «Нас больше не будет».
Он снова хлопнул в ладоши и крикнул что-то на итальянском.
Колька даже не заметил, как маленькие фигурки спрыгнули с крыльца дома и подбежали к ним.
— Ай! — нож Карася упал на землю, в его руку вцепилась кукла в костюме служанки. Вслед за ножом на снег брызнула кровь, похоже было на то, что мелкая тварь попросту вгрызлась в руку вора.
Что было с Германом, Колька не видел, поскольку его шею захлестнула тонкая, но очень прочная нить, перед глазами появилось кукольное детское лицо в колпаке и круглых очках.
— Хи-хи-хи, — издевательски пропищала игрушка, а после начала затягивать удавку все сильнее.
Перед глазами Кольки поплыли круги, ноги подкосились, уже стоя на коленях, он вцепился руками в нить, пытаясь ее разорвать или хотя бы растянуть…
— Что же ты делаешь, лиходей! — как будто сквозь вату услышал Колька. — Снова ты за свое!
— Уйди, старик, — в голосе Малетто прозвучала неподдельная злоба. — Я пожалел тебя в прошлый раз, в этот не пощажу!
— Пожалел ты, как же, — голоса стали уплывать вдаль, в ушах бешено застучало, и Колька понял, что это, похоже, конец…
Именно в этот момент он почувствовал, что может дышать. Судорожно вздохнув, Колька схватился за горло — нити не было.
— Братие! — голос старика был силен и звонок. — Нет мне прощения, то мне ведомо, но и не себе я помощи прошу! Души-то детские пожалейте, безвинны они. Помогите мне, братие, не совладаю я один с ним!
Гулкий и глухой удар колокола ошеломил Кольку, он шел как будто из-под земли.
— Чего это? — услышал он шепот Карася.
— Не знаю, — слова пришлось выдавливать, горло было как будто чужое, вместо привычного голоса раздавалось словно змеиное шипение.
Карась оказался рядом с Колькой, одна рука у него была в крови, кожаная куртка была в нескольких местах располосована.
— Проклятый старик! — Малетто озирался и хлопал в ладоши, куклы столпились вокруг него.
— Гляди. — Карась ткнул пальцем в сторону кустов, Колька повернул голову туда и удивленно заморгал.
Из темноты выходили люди в черных рясах, с крестами на груди, у каждого из них в руке был факел.
Итальянец, увидев монахов-черноризцев, что-то завопил на итальянском, куклы бросились к дому, он поспешил за ними, обернувшись на ходу:
— Глупцы, вы думаете, что театр Малетто на этом закончился?
— Братие, поспешите! — надсадно крикнул старик. — Уйдет, окаянный! Нельзя, чтобы он дверь закрыл.
Малетто почти успел захлопнуть дверь. Почти.
Дом вспыхнул так, как будто его облили бензином и одновременно подпалили с разных сторон. Вспыхнула и фигура Малетто, стоящего на крыльце у самой двери, ярко-красный огонь как будто пожирал его изнутри, полыхала кукла Арлекина, которую он так и не выпустил, корчились и извивались, как будто в каком-то диком танце, его актеры.
— Спасибо вам, братие! — поклонился в пояс монахам старик. — Спасибо, что отозвались, что подсобили. Знаю, не простили вы меня, но то мой крест.
Монахи молча развернулись и ушли в темноту, где-то снова бухнул колокол.
— А-а-а-а-а! — полыхающая фигура Малетто спрыгнула с крыльца, крутанулась на месте, после кукольник побежал по путям, рассыпая вокруг себя огненно-яркие искры. Сразу после этого крыша дома провалилась внутрь, столб огня поднялся к небу, что-то ярко вспыхнуло, и все пропало — и итальянец, и его куклы, и полыхающий дом. Остались только ночь, снег, кровь на нем и завывания ветра.
— Вот же хрень какая у нас здесь водится. — Карась достал из кармана платок и начал затягивать им кровоточащую руку. — Все завтра Лешему расскажу.
— И зря, он тебе все равно не поверит, — заметил Герман, поднимаясь со снега. На его щеке были явно видны следы укусов. — Такое своими глазами видеть надо. Да ты и сам завтра засомневаешься — было это или нет. Ржавый, ты здесь? Цел?
— Цел. — Мальчишка вылез из-за рельсов, где, видно, спрятался, когда началась катавасия. — А Марюта тоже сгорела?
— Э-э-э, парень, это была уже не Марюта, — грустно ответил ему Герман. — Марюта исчезла, когда в двери этого дома вошла.
— А где дед? — повертел головой Карась. — Эй, старый! Ты где есть?
— Да не ищи его. — Герман подошел к Кольке и протянул ему руку. — Он тоже ушел.
— Куда? — Карась завертел головой.
— Кто знает? — Герман потер щеку. — Мне Вика и про него рассказала, только я и предположить не мог, что мы и с ним, на наше счастье, столкнемся.
— А кто это был-то? — прохрипел Колька, держась за саднящую до сих пор шею.
— Калика перехожий. — Герман шумно выдохнул, подцепил с земли пригоршню снега и вытер им лицо. — Вот в такую же ночь, только пять веков назад, он постучался в монастырь, который стоял как раз в этих местах, попросил приюта. А монахи его не пустили, за что он их и проклял. И как только это проклятие прозвучало, земля разверзлась, и монастырь ушел под землю, на веки вечные.
— То-то мне показалось, что колокола бамкали, — отметил Карась. — А я подумал, что в ушах звенит.
— Так монастырь, по легенде, и ныне там. — Оперативник показал пальцем на землю. — А старик на земле задержался — проклятие-то нешуточное было. Ходит он теперь и пытается прощение вымолить за те слова, что некогда произнес, да вот все никак. Монастырь там — а он здесь.
— Слушай, а нам он чего помог? — спросил у Германа Карась. — С какой радости?
— Кто знает? — Герман грустно усмехнулся. — Может, потому что русский, может, потому что дети, а может, потому что через добрые дела прощение получить можно. Да и пять веков — это не шутка. Тут либо человек верой и духом укрепится, либо злом пропитается. Наш дед — добро в сердце пустил, а тот… Тот всё спектакли ставил, на человеческих смертях да душах.
— Он точно сгорел? — подергал за рукав Германа Ржавый, опасливо смотря на рельсы.
— Дом сгорел — это самое главное. Без дома он никто, в нем вся его сила была. Москвичи в старое время три раза его в нем, небось, и сжигали, а надо было их порознь палить. — Оперативник глубоко вздохнул и поднял голову вверх. — Смотри-ка, снег почти закончился.
— Весна на носу. — Карась печально посмотрел на порезанную куртку. — Ладно, братва, пошли, накатим у Сурена грамм по пятьсот, имеем право.
— Так вроде одиннадцать часов давно пробило? — ехидно сказал Герман. — Опять же — мы «цветные», не по закону.
— Пошли, — прохрипел Колька. — Не слушай его.
— Спелись, — печально сообщил Ржавому Герман. — А потом все удивляются — как это милиция мирно сосуществует с криминалом?
Глава шестаяСороки-белобоки (начало)
Весна в Москву приходит по-разному. Иногда она бывает дружной — вот вроде вчера еще небо было затянуто тучами, из них на землю сыпалась некая мокрая дрянь, которой и название-то не подберешь, а сегодня, как по команде, облачность ушла, умытая и пронзительная синева озарена ласковым солнышком, сугробы оседают и превращаются в ручейки, невесть откуда появляются птицы, начиная звонко чирикать, а девушки поспешно надевают короткие юбки. И неважно, что завтра вся эта благодать божия снова сменится на холод и морось, главное-то произошло — зима отступила.
И в тихом переулке на Сухаревке были свои приметы весны. В данном случае ей выступала прохудившаяся крыша, снег с которой не хотел сползать по жести на землю, а предпочитал протечь веселыми апрельскими ручейками внутрь дома. Уже и на асфальте и газонах сугробов не имелось — а на крыше, против всех законов природы и физики, снег все еще держался.
— Елки-палки! — ругался мокрый Герман, на которого только что опрокинулся таз с талой водой. — Каждый год одно и то же! Ну почему бы не вызвать ремонтную бригаду и просто-напросто не перекрыть крышу? Есть современные материалы, есть толковые специалисты. Да что там — даже деньги у нас есть. Аникушка!
Домовой поднял таз, из которого оперативника окатило пару минут назад ледяным душем, и молча пристроил его на старое место, на шкаф. Он точно знал, какая щель в доме протекает и что с этим делать, а всякие мелочи, вроде мокрого Германа, его не слишком волновали.
— Не дело сюда чужих людей пускать, — встал на сторону домового Тит Титыч и строго помахал указательным пальцем прямо перед носом Германа. — Не место им тут.
— А то, что каждый год по весне нас заливает — это нормально? — взвыл оперативник и посмотрел на своего напарника. — Палыч, ну скажи ты свое веское слово двум этим реликтам!
Аккурат в этот момент за шиворот Пал Палычу, спокойно читающему какой-то документ, пролилась с потолка небольшая струйка воды. Оперативник поежился, открыл ящик стола, достал оттуда зонт, раскрыл его над собой и продолжил чтение. Комментировать ситуацию он никак не стал.
— Вот, — торжествующе сказал Тит Титыч. — Пашенька-то все верно понимает.
— Да ну вас всех! — и Герман, оставив поле боя, вышел из кабинета, по пути запнувшись о еще один тазик, который только что принес Аникушка.
Кольке же все эти происшествия были до фонаря, причем сразу по нескольким причинам.
Первой было то, что он до сих пор переживал недавнее задержание залетного кровососа, на котором он показал себя с лучшей стороны, так, по крайней мере, он сам считал. А чего? Кто заметил, куда этот паразит побежал после того, как сиганул из окна? Он, Колька. Жалко только, что ему не дали поучаствовать в погоне, а то он и там бы был не хуже прочих.
Кровосос, кстати, оказался знатный. Было ему лет за сто, он родился еще до революции и, надо думать, за это время много народу успел выпить, за что теперь и понесет заслуженную кару.