– Не хочу! – донесся жизнерадостный голос сына.
Услышав такое, Игорь испытал совершенно противоположные чувства: с одной стороны, ему было несколько обидно, что сын не хотел с ним разговаривать, с другой стороны, он и сам не знал, что скажет ему, при этом к горлу Игоря подкатило что-то вроде слезного кома от звука детского голоса, а еще Игорь был рад, что сыну настолько хорошо, что отец ему не особенно-то и нужен.
– Миша! – прикрикнула жена. – Ты с ума сошел, что ли? Быстро иди сюда!
Игорь услышал этакое громкое горловое бульканье, что-то среднее между звуком рвоты и звуком «о-о», которым сын обозначал крайнюю степень своего недовольства, и одновременно легкий и тяжеловатый топот, с каким тот подходил, после чего в трубке послышалось характерное шуршание, сопровождавшее переход телефона из рук в руки.
– Але, – требовательно сказал сын, – папа, это ты?
Игорю показалось, что сын дышит одновременно ртом и носом, такое исходило из трубки сопение.
– Ты простыл, что ли? – спросил Игорь.
Сын сказал, что не простыл, а просто очень быстро пришел. Не в силах придумать, о чем бы поговорить еще, Игорь поинтересовался, есть ли у сына теперь компьютер, тот ответил утвердительно и рассказал, во что он сейчас играет, но не очень оживленно. Игорю показалось, что сын говорит, как бы стесняясь самого себя за то, что не остался с ним, с отцом. Игорь не стал мучить ребенка беседой и отпустил со скучным напутствием насчет хорошего поведения. Трубку снова взяла жена, но только для того, чтобы попрощаться. Игорь с облегчением сбросил вызов. От разговора он устал так, будто не говорил, а копал землю или пер пианино на пятый этаж.
Попытка вернуться к своим непосредственным обязанностям, то есть к заполнению отчета, не удалась. Вместо того чтобы хотя бы смотреть в монитор, положив руки на клавиатуру, Игорь глядел на опустевшую дверную ручку. Что касаемо рук, то в левой он держал пепельницу, а в правой сигареты, прикуриваемые одна за другой. Так он подержал сигареты четыре, пока Молодой не постучал в кабинет и не позвал «к главному».
С непроницаемым лицом Сергей Сергеевич пронаблюдал, как Игорь проплелся по кабинету и без приглашения бухнулся на стул.
– Че-то не вижу огня в глазах, – сказал Сергей Сергеевич, – и копыт, роющих землю, тоже что-то не наблюдаю.
– Зато посмотрите на эти ветвистые рога, – вяло сказал Игорь. – Они все искупают – и глаза, и копыта.
– Это ты брось, – остановил его Сергей Сергеевич. – Хорош зацикливаться на одном и том же. Так себя и до дверной ручки недолго довести. Хочешь, скажу, что с тобой происходит?
«А то я сам не знаю», – подумал Игорь. Еще он хотел кивнуть, но в свете того, что конца отчету еще и близко не предвиделось, Игорь решил как-то скрасить свои ошибки на работе и ответил по-военному: «Так точно». Самое интересное, что это сработало. Сергей Сергеевич сразу выпрямился на своем стуле, и военная выправка высветилась в нем, словно выявленная рентгеновским излучением ядерного взрыва, – сквозь спортивный костюм и жировые складки. Даже лицо Сергея Сергеевича будто бы скинуло пару килограммов и стало чем-то походить на лицо Ланового.
– Я смотрю, ты еще не совсем бодрость духа растерял, – сказал Сергей Сергеевич. – Похвально. Попробую тебя еще немного приободрить.
Игорь попытался придумать еще какой-нибудь армейский ответ на такие слова Сергея Сергеевича, но в его словарном запасе иссякли уставные выражения, ничего, кроме троекратного «ура», в голову не приходило, а это было бы не совсем к месту. Пытаясь удержаться в рамках созданного им образа провинившегося офицера, Игорь виновато потупился.
– Ну, во‑первых, – начал Сергей Сергеевич, – это у тебя синдром отмены. К этому препарату быстро привыкают, вообще стремительно. Просто ломки нету, а уныние накатывает. Еще бы оно не накатывало, пару дней ходил уверенный в себе, не знающий сомнений, спокойный, как танк, а потом раз – и опять все проблемы наваливаются, которые никуда не делись. А куда они, спрашивается, денутся, если под таблетками в город не отпускают. Ты потерпи еще с недельку, будет полегче. Радуйся, что не пошел и морду никому не набил, кроме Васильича, но, я так понял, он тебя первый терроризировать начал, так что ему поделом.
– Под таблетками проще было с женой спорить, – ухмыльнулся Игорь. – Так она спором вертит куда хочет, а там небывалое что-то было.
– Это иллюзия, – уверенно отрезал Сергей Сергеевич. – Я тебя уверяю, ей тоже нелегко. Представь, что вы друг друга по башкам сковородками били, а ты просто, ну не знаю, морфием укололся, и вы продолжили колотить друг друга сковородками. А сейчас у тебя башка трещит, и кажется, что дело в морфии, что он, вроде как, спасение, а на самом деле нужно перестать головы под сковородки подставлять. Ну да, ты мог своим уверенным голосом и вообще собой в тогдашнем состоянии обратно переманить ее к себе, но это для сына твоего перебор, когда его туда-сюда таскают. Одно, знаешь, дело, когда его раз утащили, вот твой новый папа, а другое дело, когда утащили, вот твой новый папа, потом, опа, вот опять старый, потом она поглядела бы на тебя, жена твоя, а ты еще злее во время отходняка, – и опять к этому бы свинтила. И сыну опять привыкать. Он, кстати, как? Не очень переживает?
– Да хрен его знает, – сказал Игорь. – Ему, по-моему, даже разговаривать со мной было некогда, так ему пока там интересно.
– Тогда тебе остается только успокоиться как-нибудь своими силами, – сказал Сергей Сергеевич. – Жена у тебя ведь не дура полная. Она же вроде к нормальному парню ушла. Я, кстати, проверил на всякий случай.
– Ну спасибо, – ответил Игорь.
– И вообще, – как бы не услышал его Сергей Сергеевич. – Ну что это была за жизнь? Может, до того, как ты к нам пришел, что и шевелилось, что-то тлело, а местами и горело, но с теперешней твоей работой ничего хорошего их бы все равно не ждало. Ты не смотри на Рината Иосифовича, что он человек семейный, он зато к коллективу особняком по той простой причине, что в наших делах совсем не участвует.
Игорь тоже себя чувствовал особняком в коллективе. Ему тоже казалось, что он не участвует в делах отдела, получалось, что ему повезло быть чужим сразу и на работе, и дома.
– А ты как-то вписался в коллектив, на Сашу, вон, благотворно повлиял, хотя этого не замечаешь.
– Каким же это образом, интересно знать? – вяло спросил Игорь, не особо веря, что на Молодого хоть что-то может, как выразился Эсэс, «положительно повлиять», кроме, разумеется, какой-нибудь операции на мозге вроде фронтальной лоботомии.
– А таким вот образом, – сказал Сергей Сергеевич. – Я сам удивляюсь, но как-то он стал поспокойнее с твоим появлением. До этого у нас было несколько человек, таких, знаешь, бравых вояк, которые видели отдел как ступеньку к восстановлению в прежней должности. И что с ними стало?
Сергей Сергеевич задал явно риторический вопрос, и так было ясно, что ничего хорошего с бравыми вояками не стало, но Игорь спросил: «И что с ними стало?»
Сергей Сергеевич похрустел стулом. «Надо сброситься было и кресло ему купить на Новый год», – подумал Игорь, потому что его нервировал этот деревянный хруст, Игорь стал подсчитывать дни до двадцать третьего февраля.
– Шнурок на двери ты сам видел, – сказал Сергей Сергеевич. – Скосило парня только в путь. Причем он на жену не орал, семьянин такой основательный был. Вроде как стальные нервы. После первого дела не пытался, в отличие от некоторых, машину заблевать. И тут – на тебе. До него был еще. Тоже, хоть при нем шеи ломай, казалось, он и сам готов допрашивать и шеи ломать, на две ставки, так сказать. Ан нет. С такой же спокойной харей, с какой допрашивал, пытается перестрелять весь персонал. Мало приятного, я тебе доложу. Тогда еще с Фи… с Мишей и Игорем Васильевичем третий работал, вот. Теперь у нас двое головорезов в отделе осталось. Фил, наверно, тоже скоро с катушек съедет. Это, наверно, не очень хороший знак, когда человек на работе живет. А еще, короче, один, до этого стрелка, работал-работал, а потом херакс – и пропал. Оказалось, сбежал в деревню к дальним родственникам. Еле нашли. Трогать не стали. Если разобраться, что его трогать? Что он там расскажет? Там такой контингент, что он на фоне деревенских теряется. Один рассказывает, что с Фиделем Кастро за ручку здоровался, другой – что он бывший футболист советской сборной, третий – что у него домовой живет. Так что, если ты намылишься деру давать, убегай в деревню. Только не надо этих драматичных самоубийств, мук совести и попыток решить все одним махом тем или иным способом. Тебе, может быть, покажется, что я шучу, но у нас и без этого реально опасная для жизни работа. Мы тут на волоске висим на таком тонком, что все бы обосрались, если бы узнали, насколько этот волосок тонкий.
Игорь недоверчиво поднял глаза на Сергея Сергеевича, тот, как бы добавляя веса своим словам, внушительно покивал.
– Я к чему все это говорю, – продолжил Эсэс, – я к тому, что ты, вроде, рохля такой. Но если трудно тебе будет, ты попсихуешь, как-то порефлексируешь дома и на работе, настроение всем попортишь своей кислой миной и нытьем, но при этом ты дело делаешь. Ты, хотя это сомнительный комплимент, даже на допрашиваемых действуешь успокаивающе одним своим видом.
– Это, правда, сомнительный комплимент, – вякнул Игорь, на что Сергей Сергеевич ухмыльнулся.
– Воооот, – Сергей Сергеевич собирался с мыслями, пока тянул свою «оооо». – А, вот. Про Сашу. Про Александра нашего, Сергеевича. Про наше все. У него тут друг наконец-то появился. Это глупо, конечно, звучит, что меня такое заботит. Но, знаешь, парень молодой, вся жизнь впереди, а окружают его, в принципе, психи. А тут ты. Он же как раньше к людям относился? Мне все по херу, у меня папа – большая шишка. Или мы к нему так относились, сейчас уже не разобраться. Мы, в конце концов, не психоаналитики, чтобы во всем этом копаться. Язвы как-то в нем меньше стало. Еще так совпало, что ты сына своего привел и ему на попечение отдал. Ему, знаешь, мать с младшим братом не доверяет оставаться, все ей кажется, что он его или на наркотики подсадит, или плохим словам научит. А тут еще все офицеры, а ты все же больше из финансовой сферы. Иногда самих-то военных начинает от самих себя плющить, а человека, такого штатского, как Саша, вообще плющило. Он себя, наверно, этаким хиппи представлял в логове хищной военщины. Ты же – переходная стадия от нормального человека до госслужащего в погонах.