Таковы были корни Ульфа, и поэтому он знал – интуитивно, не задумываясь, – как ему следует поступить: так, как поступил бы его отец.
– Мне очень жаль, – сказал он. – То, что я сказал, было совершенно некстати. Прости меня; это все я виноват. Я, похоже, забыл, что некоторые вещи просто невозможны, как бы мне ни хотелось обратного.
Анна, казалось, быстро пришла в себя. Для нее это облегчение, подумал он.
– Конечно, – ответила она. А потом еще раз: – Конечно.
Ульф указал на меню:
– Что ты будешь?
Анна показала на верхнюю строчку в написанном от руки меню.
Заведение напротив конторы, может, и носило название кафе – и действительно, служащие из окрестных контор, забегавшие сюда за чашечкой кофе, составляли значительную часть его клиентуры, – но на деле было не чем иным, как бистро с тщательно составленным – пусть и не слишком обширным – меню из классических блюд.
– «Искушение Янссона», – сказала она. – Когда ты в последний раз это ел? Лет десять назад?
Ульф облизнул губы:
– Всегда обожал это блюдо. Мама готовила его по воскресеньям на ужин.
«Искушение Янссона» было очень простым блюдом из лука, картошки, анчоусов и сливок. Всем известная пища для согрева души.
– Или губбрёру[10], – сказала Анна, указывая на следующую строчку в меню.
– И то, и другое, – бесшабашно ответил Ульф. – Сначала «Искушение Янссона», а потом губбрёру.
Подошла официантка, чтобы принять у них заказ. Оба они были завсегдатаями, хорошо ее знали, и теперь она принялась жаловаться им на студентов.
– Знаете, что мне хотелось бы им сказать? – проворчала она. – Подошла бы к ним и сказала: «Какое вы имеете право рассиживать в кафе и ржать как лошади, когда другим людям приходится работать?» Знаете, сколько они уже тут сидят? Три часа, по крайней мере. И правительство платит им за то, что они учатся. Сидят в кафе, галдят и получают за это кучу денег.
– Хотите, мы их арестуем? – спросил Ульф. – Знаете, это вполне можно сделать. За праздносидение. Есть где-то в уголовном кодексе такая статья.
Официантка рассмеялась.
– Кто-нибудь однажды вам обязательно поверит, господин Варг.
Сделав заказ, Ульф вернулся к разговору о Сигне.
– Почему же дело перевели к нам? – спросил он. – Пропавшая студентка – а они обыкновенно находятся сами собой – не такой уж деликатный случай.
– Ее отец – дипломат, – пояснила Анна. – Представитель Швеции в целом ряде антитеррористических инициатив. Поэтому…
Ульф поднял руку:
– Ни слова больше.
– Хотя мне не кажется, что это имеет какое-то отношение к терроризму.
– Нет?
Анна покосилась на женщину за соседним столиком, которая к этому времени отчаялась что-то услышать. Ее ответный взгляд был полон упрека.
– Мне кажется, – продолжила Анна. – Что это не имеет ни малейшего отношения к политике, зато имеет – и еще какое – к идиотским интрижкам между этими тремя девицами. И уж наверняка в деле замешаны мальчики – особенно после этой дурацкой истории с воображаемым молодым человеком. Во всем виноваты гормоны, так мне кажется.
– А разве они не всегда во всем виноваты? – спросил Варг.
– Очень может быть. В общем, не думаю я, что Сигне пострадала или что там еще. Ее не похитили и не убили. Она наверняка просто сидит где-то и дуется после ссоры со своей подругой Бим. Или, правильнее будет сказать, со своей бывшей подругой.
Ульф, который все это время теребил меню в руках, спросил:
– Значит, это все, так сказать, побочные эффекты ссоры между Сигне и Бим?
Анна кивнула:
– Да.
– Так что мы теперь будем делать?
Анна развела руками. Это был жест бессилия перед лицом полнейшей неопределенности.
– Чтоб я знала, – сказала она.
Глава 12Быть шведом – это не всегда просто
Когда они вернулись в контору, Эрик сообщил Ульфу, что ему звонил Блумквист и просил перезвонить. Присев за стол, чтобы сделать звонок, Ульф ощутил хорошо знакомый эффект «Искушения Янссона» – легкий привкус анчоусов во рту, который имел обыкновение возвращаться снова и снова, – и тяжесть в желудке, не то чтобы неприятную, но плохо совмещавшуюся с работой. Больше всего в этот момент Ульфу хотелось устроить себе сиесту: растянуться на диване и думать о чем угодно, кроме телефонного звонка Блумквисту.
Блумквист поднял трубку после первого же гудка.
– Вы ведь сейчас не заняты, верно?
Ульфу это совершенно не понравилось. В полиции царило широко распространенное убеждение, будто в особых службах – таких как Отдел деликатных расследований – должности сплошь были синекурами, где было совершенно нечем заняться.
Не сдержавшись, он довольно резко ответил:
– Порядком занят. – И добавил: – Как и всегда.
Что, конечно, не было правдой, но показалось ему уместным, учитывая обстоятельства. Он мог, конечно, сообщить Блумквисту, что ведет подготовку по делу, порученному ему ни много ни мало самим комиссаром полиции, – но дело не подлежало огласке. Кроме того, по правде говоря, никакой особенной подготовки ему не требовалось; но какая разница – не Блумквистово это дело, намекать, будто в Отделе деликатных расследований нечем заняться.
Блумквист рассказал Ульфу, в чем дело. Оказалось, он был на обычном дежурстве, на улице, когда к нему подошел Хампус Йоханссон.
– Вы ведь помните его, правда? Который ударил ножом Мальте Густафссона? Я еще дал вам всю информацию и…
Тут Ульф счел нужным его прервать. Он предвидел, что Блумквист постарается приписать себе честь поимки Хампуса, и поэтому ответил просто:
– Да, ваш ответ на мой изначальный запрос очень помог делу, Блумквист. – И, прежде чем Блумквист успел сказать что-то еще насчет того, благодаря чему и кому Хампус предстал перед судом, добавил: – Чего он хочет?
– Он хочет с вами повидаться. Он очень… Ну, думаю, можно сказать, что он в полном смятении.
Ульф вздохнул:
– Мы не можем отменять приговоры. Для этого существует апелляционный суд.
Блумквист ответил, что дело тут не в сути приговора.
– Проблема в условиях наказания, господин Варг – в этих общественных работах.
– Но это же дело суда, – сказал Ульф. – Не нам решать, кому и что делать. Вы же это знаете, Блумквист.
– Для него это все очень сложно, господин Варг. Он уверен, что только вы сможете ему чем-то помочь. Понимаете, он очень вас уважает.
Ульф посмотрел в потолок. Тогда, в суде, ему было ужасно жаль Хампуса – как и всем, кто там присутствовал. А еще он был человеком исключительной доброты – может быть, человека добрее его в Швеции просто не было, – и ему трудно было отказать кому-то в искренней просьбе; а эта просьба явно была искренней. И все же есть пределы тому, что может сделать один человек. Этот мир полон страданий и свар, эгоизма и всяческих противоречий, притеснений и несправедливости; и любые попытки это исправить, заставить работать весы правосудия порой выглядели как попытка залепить пластырем дыру в плотине. И все же нужно было делать то, что должно, а именно – то, чего требовала от тебя твоя роль в жизни. А Ульф был следователем; он служил в Следственном управлении города Мальмё, а это значило, что он нес ответственность за живые человеческие души – да, подумал он, за души, потому что это старомодное слово значило куда больше, чем просто «население». Душа была чем-то гораздо большим – у души могли быть чувства, устремления – и свои, личные трагедии. Душа имела гораздо большее значение, чем нечто бездушное.
Эти размышления напомнили ему о его долге – о том, что он обязан был сделать просто потому, что был Ульфом Варгом.
– Конечно, я встречусь с ним, Блумквист, – сказал он наконец. – И спасибо вам еще раз за то, как вы помогли с этим делом. Без вас бы мы ни за что не справились.
Блумквист расцвел – это было слышно даже по голосу.
– Все, что в моих силах, господин Варг. Все, что угодно. В любое время. – А потом добавил: – Я же знаю, как вы там, в Отделе, заняты.
Прежде чем закончить разговор, они договорились о встрече с Хампусом. Блумквист зайдет в контору примерно через полчаса, и они вместе поедут на Ульфовом «Саабе» в танцевальную студию, где Хампус преподавал. Когда Ульф повесил трубку, ему снова представилась студия, где произошла та первая, удивительная встреча с Хампусом. Он будто наяву увидел тот зеркальный шар – непременный атрибут дискотек с их дешевым шиком. Присыпанный тальком дощатый пол, который пружинил под ногами. Тальк. Этот тальк. По какой-то причине тальк вертелся у него в голове, но Ульф никак не мог вспомнить почему.
Когда они прибыли, Хампус играл на пианино. На танцполе были две пары – инструкторы и их ученики. Инструкторы были женщины; оба ученика – мужчины средних лет: один в мешковатом костюме, другой – в джинсах и полосатом ситцевом пиджаке. Хампус, который не заметил их прихода, сидел за инструментом на табурете, и его ножки болтались, не доставая ни до пола, ни до педалей; а руки у него были до того короткие, что ему приходилось то и дело изгибаться из стороны в сторону, чтобы достать до самых дальних клавиш.
Инструкторы заметили, как они вошли, но продолжали танцевать. Одна из них громко отсчитывала такт для своего ученика, демонстрируя ему шаги; другая на ходу показывала мужчине в ситцевом пиджаке правильное положение рук. Блумквист, сияя от удовольствия, наблюдал, как они танцуют, и даже постукивал ногой в такт музыке.
– Я просто обожаю танцевать, – сообщил он Ульфу громким шепотом. – Мы с женой ходим на танцы, когда только можем. Очень много танцуем.
Ульф кивнул.
– Да, – сказал он. Летта любила танцевать; он – не так уж.
– Наша дочка становится неплохой танцовщицей, – заметил меж тем Блумквист. – Но она занимается не бальными танцами – балетом.
Ульф улыбнулся.
– Это здорово, – сказал он.
– А вы знали, что там, в Стокгольме, есть балетная школа?