Доан разворачивается и указывает на стол защиты.
– …несмотря на все свои заявления об обратном, жестоко убил Шарлин Лукас ночью 22 февраля 1988 года.
Полански бросает в бой все силы: перечисляет на доске вещдоки обвинения и вычеркивает каждый, пытаясь объяснить обстоятельства. Старается опровергнуть Ромейн Джексон и возродить в качестве логичной альтернативы Винсента Букера. Однако от Шэрон Хенсон держится подальше.
В заключительном слове присяжным Ларри Доану даже хватает дерзости подойти к доске Полански и начать писать собственные комментарии над его текстом.
– Протестую, ваша честь, – устало и сердито бурчит Полански. – Я был бы признателен, если бы мистер Доан писал на своей доске.
Тот лишь с деланным смущением пожимает плечами. Присяжные смеются.
– Протест отклонен, – говорит Горди.
Полански качает головой: он знает, что игра закончена. И никого не удивляет, когда присяжные возвращаются на скамью всего через два часа перерыва после прений.
– Господин старшина, прошу встать, – говорит клерк. – Ваш вердикт по обвинению номер 18809625 подсудимого Роберта Фрейзера в убийстве первой степени: виновен или невиновен?
– Виновен, – говорит старшина.
На галерее реагирует только семья Лукас. Гарви отсутствующе наблюдает за присяжными. Доан бросает взгляд на Полански, но тот продолжает что-то писать. Роберт Фрейзер смотрит куда-то перед собой.
Через десять минут Джеки Лукас, младшая дочь, находит Гарви в коридоре третьего этажа и обнимает рукой за плечо.
Тот сначала даже удивляется. Такое бывает – когда пострадавшие и детективы разделяют миг запоздалой победы в суде. Но слишком уж часто семья в суд даже не является, а если и является, то к подсудимому и властям относится с равным презрением.
– Получилось, – говорит Джеки Лукас, чмокая Гарви в щеку.
– Да, получилось, – смеется он.
– Он сядет в «Пен», да?
– О да, – говорит он. – Уж Горди его закатает.
Из зала вслед за семьей выходит Доан, и Гарви с Дэйвом Брауном снова поздравляют его с заключительным словом. Писать на доске Полански – стильный штрих, говорит Гарви.
– Понравилось? – спрашивает Доан.
– А то, – смеется детектив. – Высший класс.
Их голоса отдаются по коридору, пока они рассказывают и пересказывают друг другу лучшие моменты. Гарви и Брауну впервые во всех подробностях излагают катастрофу Шэрон Хенсон. Они смеются в голос, когда в коридор выходит Роберт Фрейзер – руки скованы за спиной, следом идут два помощника шерифа.
– Тс-с-с, – говорит Браун. – Герой часа.
– Мы готовы к церемониальному прищуру? – спрашивает Гарви. – А то я уверен, что мы его заслужили.
Браун кивает.
Ларри Доан качает головой, потом молча уходит по лестнице к себе. Детективы выжидают пару секунд, пока приблизятся Фрейзер с приставами. Медленно, молча подсудимый проходит мимо с опущенной головой, сжимая за спиной скатанные в рулон документы. Ни зрительного контакта. Ни обидных слов.
– На фиг, – говорит Гарви, забирая со скамьи свой чемодан. – Я так не играю.
Пятница, 21 октября
И снова по той же вытоптанной земле, и снова на амбразуру. Снова в зияющую пасть задней улочки, на адский пятачок асфальта, от которого он ни разу не видел ничего хорошего.
Том Пеллегрини паркуется на Ньюингтон, идет по поперечной улочке, засыпанной мусором и опавшей листвой. Осень вновь изменила задворки, выставила их шире, чем есть. На взгляд Пеллегрини, правильно они выглядят только в холодную погоду – мрачное и бледное видение, к которому он привык уже много месяцев назад. В этом переулке не должно меняться время года, думает он. Ничего не должно меняться, пока я не выясню, что здесь произошло.
Пеллегрини входит через калитку во двор дома 718. Встает там, где лежало тело, снова глядя на задний фасад, на кухонную дверь, окно и металлическую пожарную лестницу с крыши.
Красно-оранжевый. Красно-оранжевый.
Цвета дня. Пеллегрини внимательно оглядывает деревянную отделку дома, выискивая все, что можно назвать красно-оранжевым.
Ничего.
Он оглядывает дом по соседству, за сеткой-рабицей. Двор 716-го уже опустел – Эндрю со своим «линкольном» цвета говна давно пропали: второй навсегда конфисковали коллекторы, первого вышвырнула из дома настрадавшаяся набожная жена.
Красно-оранжевый. Красно-оранжевый.
Задняя дверь 716-го окрашена в красный, причем правильного оттенка. Пеллегрини подходит поближе. Да, точно. Внешнее покрытие – красное, под ним – оранжевая краска.
Твою ж мать, думает Пеллегрини, соскребая с двери образец. Сочетание красного и оранжевого такое характерное, что детектив верит: у него есть совпадение. Через восемь месяцев после первого допроса Эндрю вдруг возвращается в игру – и никто не удивлен этому больше самого Пеллегрини.
Если б не краска на задней двери дома 716 по Ньюингтон, он бы и не поверил. Эндрю, конечно, тот еще гусь, и у первой версии Джея Лэндсмана насчет тела в «линкольне» были свои достоинства. Но в его списке приводов нет ничего, что указывало бы на сексуальные преступления, не вызвал сомнений и продолжительный допрос. Пеллегрини остыл к Эндрю, как только экспертиза показала, что багажник «линкольна» чист. А уж потом, когда тот прошел полиграф у полиции штата, детектив практически выкинул его из головы. Но кусочек облупившейся красно-оранжевой краски – это вещдок, и его надо как-то объяснить. Уже на одном этом основании Эндрю снова вышел на сцену.
Кусочек краски был новой и запоздалой уликой, которая могла бы посмешить Пеллегрини, если бы не злили обстоятельства ее находки. Эта хрень валялась в отделе вещдоков с первого же дня расследования – и валялась бы дальше, если бы они с Лэндсманом не спустились проверить улики напоследок.
Это была рутинная проверка. Пеллегрини уже неделями пересматривал материалы в папке и существующие вещдоки, пытаясь найти что-то свеженькое. Сначала он уповал хоть на какую-нибудь наводку на нового подозреваемого, что-нибудь пропущенное в первый и второй раз. Потом, после химического анализа пятен на штанах девочки, непрочно связавших ее с выгоревшим магазином, Пеллегрини вернулся к материалам с более конкретной надеждой на связь Рыбника с убийством.
А нашел кусочек краски. Они с Лэндсманом раскопали его вчера во второй половине дня, когда одежду девочки отправили в трасологическую лабораторию на повторную экспертизу. С ними присутствовал ван Гелдер – и на самом деле он первым и заметил цветное пятнышко с изнанки желтых колготок.
Многослойная полупрозрачная краска, красный поверх оранжевого. Один-единственный цвет отследить было бы труднее, но много ли предметов в Резервуар-Хилле покрашены в оранжевый, а потом – в красный? И как краска попала внутрь колготок девочки? И какого черта они не заметили ее в первые пару раз?
Как бы ни окрыляла Пеллегрини новая улика, он ярился, что ее не нашли сразу же. Ван Гелдер не смог дать объяснений, но они Пеллегрини были ни к чему. Убийство Латонии Уоллес – самое важное расследование года; почему же трасологическая экспертиза не прошла на соответствующем уровне?
Теперь, на задворках Ньюингтон-авеню, досада Пеллегрини абсолютна. Потому что, как ни посмотри, краска и близко не указывает на Рыбника – а ни на кого другого детектив не нацеливался. Это Рыбник провалил полиграф, это Рыбник знал Латонию и платил ей за работу в своем магазине и это Рыбник так и не предоставил алиби на вечер исчезновения ребенка. Рыбник – кто еще, как не он?
Месяцами Пеллегрини все свободное время копался в жизни торговца, готовясь к последней стычке с главным подозреваемым. И это уже выглядело комично – настолько Рыбник привык к преследованию. Куда бы он ни повернулся, везде торчал одержимый детектив – вызнавал, собирал, выжидал. В каждом закоулке его тихого существования ковырялся в поисках информации Том Пеллегрини.
Они уже неплохо знали друг друга. Пеллегрини знал о Рыбнике больше, чем хотел, знал об этом чертовом старике больше кого угодно, не считая его родных. Рыбник знал своего преследователя по имени, знал его голос и манеры, знал, как детектив начинает разговор или ставит вопрос. А главное, он знал – как же не знать, – что именно нужно Пеллегрини.
Любой другой поднял бы какой-никакой скандал. Любой другой бы нанял адвоката, чтобы мучить департамент полиции жалобами на незаконное преследование. Любой другой, рассуждал Пеллегрини, в конце концов посмотрел бы детективу в глаза и прямо сказал: если думаешь, будто я убиваю маленьких девочек, можешь пойти вместе со своим значком на хер. Но ничего из этого так и не случилось.
Со времен второго допроса в кабинете отдела между ними было немало странных разговоров, один дружелюбнее другого, все – исходящие из первоначального утверждения Рыбника, что ему ничего не известно об убийстве. Каждую беседу Пеллегрини заканчивал напоминанием, что следствие продолжается и детективам наверняка понадобится поговорить с ним снова. И каждый раз без исключения Рыбник подтверждал желание сотрудничать. Буквально в этом месяце Пеллегрини поднимал возможность нового вызова в офис в ближайшем будущем. Подозреваемый, очевидно, новостям не обрадовался, но и спорить не стал.
Чем больше детектив о нем узнавал, тем больше старик казался способным на убийство. Нет, в его предыстории не было ничего конкретного, ничего такого, что прямо бы говорило: этот человек опасен, а то и ненормален. Нашлась разве что вполне заурядная череда неудачных отношений с женщинами. Детектив разыскал и опросил родственников, бывших подружек и бывшую жену Рыбника – и все подтвердили, что у него проблемы с женщинами. Кое-кто даже предположил, что ему нравятся маленькие девочки, но конкретики по-прежнему не хватало. Пеллегрини заново опросил одноклассников Латонии Уоллес, а также детей, работавших у Рыбника или заходивших к нему в магазин после школы. Действительно, все упоминали о его сальных глазках. Он странноватый, говорили детективу, с ним надо быть осторожнее.