У них есть химический анализ. И после стольких месяцев у них по-прежнему есть подозреваемый, который знал жертву, провалил проверку на детекторе лжи, не предоставил алиби, подходит под психологический профиль убийцы от ФБР, имеет историю сексуальных преступлений и явно готов терпеть жесткое и продолжительное расследование. В этот раз, верил Пеллегрини, они могут победить. Он может победить.
Пеллегрини со своего места слушает, как Фостер кружит, словно расчетливый хищник, и выискивает слабости.
– Слушайте меня, – говорит Фостер.
– Хм-м-м, – поднимает глаза Рыбник.
– Вы понимаете, почему вы здесь?
– Вы меня сюда привезли.
– Но вы понимаете, почему, так?
Рыбник молчит.
– Почему вы здесь? – спрашивает Фостер.
– Из-за девочки, – отвечает Рыбник, чувствуя себя не в своей тарелке.
– Из-за девочки, – повторяет Фостер.
– Ну да, – говорит после паузы Рыбник.
– Назовите ее имя.
Рыбник смотрит через стол.
– Назовите ее имя.
– Ее имя? – спрашивает Рыбник, явно нервничая.
– Вы знаете ее имя.
– Латония, – торговец произносит имя так, словно это уже и есть признание. И с каждым ответом Пеллегрини чувствует, как Рыбник понемногу теряет контроль. А Фостер хорош, думает детектив. Чертовски хорош. Например, заставить назвать имя девочки: какая техника сможет лучше вытащить такого интроверта, как старый торговец, из панциря?
Фостер, родившийся и выросший в глубинке Библейского пояса[82], пришел в правоохранительные органы после службы баптистским проповедником – и это оставило след на его стиле и подаче. В один момент его голос мог быть грубым инструментом, полным обвинений, а в следующий – слабым шепотом, намекающий на извращенные секреты.
– Я скажу, почему я здесь, – говорит он Рыбнику. – Я здесь потому, что уже видел таких, как вы. Я таких знаю…
Рыбник слушает с любопытством.
– Я видел тысячу таких, как вы.
Пеллегрини наблюдает за подозреваемым, пытаясь считать язык его тела. Согласно теории «кинесического допроса», взгляд, направленный в стол или в пол – верный признак обмана, а сложенные на груди руки и откидывание на спинку стула намекают, что интроверт не желает подчиняться чужому контролю. Теперь все прочитанное, вся подготовка последних трех месяцев кажутся Пеллегрини актуальными как никогда – сейчас проверяется на практике вся наука разом.
– …а вы никогда не встречали таких, как я, – продолжает Фостер. – Нет, не встречали. Может, с вами уже разговаривали, но не так, как я. Я вас знаю, мистер…
Пеллегрини слушает, как старший специалист приступает к неустанному монологу, бесконечной тираде, в которой превращается из обычного смертного в невероятную фигуру всемогущего авторитета. Это стандартная прелюдия любого длительного допроса, начало монолога, в котором детектив утверждает миф о своем профессионализме. Балтиморские детективы обычно стараются заверить подозреваемого, что тот связался с реинкарнацией самого Элиота Несса[83] и что все, кому хватило глупости сидеть в этой комнате и врать в глаза детективу от бога, теперь считают дни в камере смертников. Но Пеллегрини кажется, что Фостер будто бы придает стандартной лекции драматическое напряжение.
– …я знаю о вас все…
Фостер хорош, да, но он – только одно орудие в арсенале. Оглядываясь в конференц-зале, Пеллегрини снова успокаивает себя, что бросил на последний допрос всю артиллерию.
Эту встречу, как и второй допрос Рыбника – февральский, в кабинете капитана, – тщательно срежиссировали. Снова перед подозреваемым лежат фотографии мертвой девочки. Но в этот раз Пеллегрини выложил все, что было в папке, – не только цветные снимки с места преступления, но и черно-белые, более крупного плана, с потолочной камеры на Пенн-стрит. Перед тем, кого он считает убийцей, находятся все издевательства над Латонией Уоллес до последнего: борозда на шее; тонкие и глубокие колотые раны; длинный рваный разрыв от потрошения. Фотографии были подобраны для максимального эффекта, хотя Пеллегрини знает, что такой жестокий психологический прием может сам по себе навредить любому признанию.
Выдать в допросной слишком много козырей – это риск для любого детектива, а в данном случае риск удваивается. Ведь потом адвокат может заявить не только то, что Рыбник признался лишь после потрясения ужасными фотографиями, но и то, что это не является независимым подтверждением. Ведь теперь в конференц-зале висит даже то, что детективы держали в секрете в феврале: странгуляционная борозда, разрыв вагины. Даже если Рыбник сломается и расскажет об убийстве девочки, нельзя доказать без обоснованного сомнения, что это чистосердечное признание – если только в нем не будет каких-то дополнительных деталей, которые могут быть независимо подтверждены.
Пеллегрини все это знает, но фотографии, тем не менее, приколоты к доскам, один глянцевый ужас за другим, обращенные прямо к торговцу, и каждая устрашающе взывает к его совести. Повторных допросов уже не будет, решил детектив, незачем приберегать последние тайны убийства.
В середине одной из досок Пеллегрини вывесил свои козыри. Первым идет химический анализ обугленных смолы и опилок со штанов девочки и из магазина Рыбника. Каждый образец представлен в виде гистограммы, и они удивительно похожи. Анализ, подготовленный трасологической лабораторией Бюро алкоголя, табака и огнестрельного оружия (ATF), – очень кропотливая работа, причем дело было поручено опытному аналитику. Если Пеллегрини понадобится мгновенная экспертиза, то специалист ждет за дверью, готовый к бою. Как и Джей Лэндсман, и Тим Дури – старший прокурор из отдела насильственных преступлений, который оценит результаты допроса и примет окончательное решение, предъявлять обвинение или нет.
Над гистограммами Пеллегрини прикрепил синюю карту зонирования Резервуар-Хилла, где выделены желтым приблизительно сто зданий – места возгораний за прошедшие пять лет. Но только магазин Рыбника на Уайтлок-стрит отмечен темно-оранжевым. Карта во всех смыслях является ложью – обманом, который Пеллегрини может использовать, не опасаясь разоблачения. По правде говоря, он так и не смог вычеркнуть с карты подавляющее большинство желтых отметок; теоретически девочка могла испачкать штаны где угодно. И все же на этом допросе ничто другое правдой быть не может. На этом допросе Пеллегрини скажет Рыбнику, что химический анализ не оставил никаких сомнений: черные пятна на ее штанах – из темно-оранжевого квадратика на углу Уайтлок-стрит.
Химический анализ – столп всего расследования, – дал им как рычаг, так и Выход. Может, ты ее не убивал, скажет Фостер. Может, ты ее не трогал, не насиловал и не душил. Может, ты не потрошил ее кухонным ножом до тех пор, пока не убедился, что она мертва. Но, скажет Фостер, зато ты знаешь, кто это сделал. Знаешь, потому что она была убита во вторник вечером и оставлена на всю среду в твоем сгоревшем рыбном магазине. Она пролежала там до дождливой мглы раннего утра четверга. Она была в этом магазине – это доказывают сажа и сгоревшие опилки на штанах. Если ее убил не ты, то, может, кто-то другой: кто-то знакомый или кто-то, чье имя ты забыл, спрятал девочку в твоем магазине.
Кроме капкана химического анализа, у Пеллегрини практически ничего нет: проваленный полиграф, известные отношения с покойной, отсутствие подтверждаемого алиби. Все их дело состоит из мотива, возможности и обмана в сочетании с одинокой уликой. А финальный козырь для ключевого момента лежит глубоко в кармане пиджака Пеллегрини – последняя фотография. Но этот старый снимок даже нельзя назвать уликой; детектив сам знает, что это не более чем догадка.
Фостер все еще ведет вступительный монолог. Полчаса расписывает свой профессионализм, заодно героизирует и Пеллегрини. Специалист признает, что Рыбник уже встречался со старшим следователем по делу, но, объясняет он, Пеллегрини не оставил следствие после первых разговоров. Нет, говорит Фостер, он продолжал вас разрабатывать. Продолжал собирать улики.
Рыбник остается бесстрастным.
– То, что произойдет здесь сегодня, отличается от ваших прошлых разговоров с детективом Пеллегрини, – произносит Фостер.
Торговец слегка кивает. Странный жест, думает Пеллегрини.
– Вы уже были здесь, но не сказали правду, – говорит Фостер, покончив с формальностями и бросаясь в первую атаку. – Нам это известно.
Рыбник качает головой.
– Я же сказал, что нам это известно.
– Я ничего не знаю.
– Нет, – тихо отвечает Фостер. – Знаете.
Очень медленно и очень подробно он начинает объяснять химическое сравнение штанов девочки и образцов из магазина на Уайтлок-стрит. В нужный момент Пеллегрини достает из коричневого пакета из-под стола испачканные штаны, раскладывает на столе и показывает черные пятна возле коленей.
Рыбник не реагирует.
Фостер продолжает, указывает на фотографию мертвой девочки в переулке за Ньюингтон-авеню, подчеркивает, что черные пятна уже были на штанах, когда ее нашли.
– Теперь взгляните сюда, – он демонстрирует отчет ATF. – Эти линии обозначают состав пятен, а здесь – состав образцов, которые детектив Пеллегрини взял в вашем магазине.
Глухо. Никакой реакции.
– Видите карту? – Пеллегрини указывает на доску. – Мы проверили все здания в Резервуар-Хилле, где когда-либо были пожары, и ни в одном из них образцы не совпадают с этими пятнами.
– Ни в одном, кроме вашего, – добавляет Фостер.
Рыбник качает головой. Он не злится. Даже не оправдывается. Пеллегрини нервирует отсутствие у него реакции.
– Она была в вашем магазине и испачкала штаны, – говорит Фостер. – Испачкала штаны в вашем магазине либо до, либо сразу после убийства.
– Я об этом ничего не знаю.
– Нет, знаете, – отвечает Фостер.
Рыбник качает головой.
– Ну, а как же тогда сажа из вашего магазина попала на ее штаны?
– Этого не может быть. Я не знаю, как так вышло.