Во вторник теория обрела больше веса, когда Рич Гарви, просматривая цветные снимки с места происшествия, обратил внимание на черные пятна на желтых штанах девочки.
– Эй, Том, – подозвал он Пеллегрини к столу. – Глянь-ка на эту черную хрень у нее на штанах. Как думаешь, просто грязь?
Пеллегрини покачал головой.
– Боже, не знаю, что это за фигня, но в лаборатории нам что-нибудь скажут. Вроде какие-то масляные разводы.
Кровельный гудрон, на самом деле думал Пеллегрини. Он спустился с фотографией в криминалистическую лабораторию на пятом этаже, чтобы сравнить ее с одеждой ребенка, на которой там искали волосы, волокна ткани и другие трасологические улики. Химический анализ черных пятен мог занять недели или даже месяцы, а дать при этом только классовые характеристики вещества. Пеллегрини спросил, можно ли подтвердить нефтяную основу вещества или хотя бы сказать, похоже это на кровельный гудрон или нет. Похоже, ответили химики после предварительного анализа, даже весьма, но полный анализ займет время.
Позже в тот день Эджертон и Пеллегрини закончили сверку схемы крыш с опросом квартала 700, когда сличали семь вероятных домов со списками жильцов и их уголовным прошлым. Сосредоточились детективы на адресах, где мужчины либо проживали одни, либо их местоположение в дни пропажи ребенка было неизвестным, а также на домах, где проживали профессиональные преступники. Отсев подтвержденных алиби, женщин и законопослушных граждан быстро привел их к дому 702.
Мало того, что здесь находилась самая многочисленная коллекция отщепенцев, рецидивистов и наркоманов, так еще после проверки рапортов в отделе сексуальных преступлений всплыла интригующая запись от октября 1986-го: соцработники забрали из дома шестилетнюю девочку из-за признаков сексуального надругательства. Впрочем, тогда никого не привлекли. У самого дома имелась залитая гудроном площадка второго этажа с деревянной лестницей на крышу, и во время воскресного обыска детективы отметили, что, судя по виду, задние окна второго этажа недавно поднимали. Металлический экран был частично срезан, открывая выход на площадку. К тому же на заднем краю крыши Пеллегрини обнаружил на гудроне свежий отпечаток от тупого предмета – возможно, завернутого в ткань.
В день, когда обнаружили тело, в ходе предварительного опроса в отдел убийств доставляли и шестерых взрослых жильцов дома 702 на основании уголовного прошлого – наравне с другими обитателями квартала. Тогда эти мужчины не вызвали никаких подозрений, хотя и обаять точно никого не обаяли. Перед опросом они целый час просидели в аквариуме, оглушительно хохоча и соревнуясь в громкости метеоризма.
Сейчас, пока детективы обшаривают хлам в 702-м, это еще кажется цветочками. Некогда величественная викторианская постройка теперь стала не более чем выпотрошенной оболочкой без электричества и водопровода. По углам теснятся тарелки с едой, охапки одежды и памперсов, пластмассовые ведра и металлические горшки с мочой. С каждой новой комнатой вонь давит все сильнее, пока уже и патрульные, и детективы не начинают периодически бегать вниз на перекур, чтобы продышаться на крыльце зимним воздухом. Жильцы каждой комнаты справлялись с отсутствием водопровода тем, что мочились в общую емкость. И в каждой комнате слоями копились бумажные и пластиковые тарелки с объедками, одна поверх другой, так что при археологическом анализе можно определить недельное меню. При перемещении любого барахла во всех направлениях прыскают тараканы и водяные жуки, и, несмотря на жару на верхних этажах, ни один детектив не рискует снять пальто или пиджак из страха, что их кто-нибудь оккупирует.
– Если ее убили здесь, – говорит Эджертон, пробираясь по комнате, отданной во власть испорченной еде и мокрым заплесневелым тряпкам, – представьте ее последние часы.
Эджертон и Пеллегрини, а затем и Лэндсман, приехавший с Уайтлок-стрит, начинают обыск спальни в задней части второго этажа, принадлежащей мужчине, ранее подозревавшемся в изнасиловании шестилетней девочки. Браун, Черути и остальные расходятся по третьему этажу и комнатам в передней части. Следом за ними прибывают криминалисты, фотографируют каждую комнату и найденные предметы, ищут отпечатки на всех поверхностях, указанных детективами, и наносят лейкооснование малахитового зеленого на все пятна, хотя бы отдаленно смахивающие на кровь.
Процесс медленный и затруднен невероятным количеством хлама и грязи. На одни только задние спальни – где есть прямой выход на крышу – уходит почти два часа: детективам приходится переворачивать мебель и выносить каждый предмет по отдельности, пока комнаты мало-помалу не опустошаются. Кроме окровавленной одежды или простыней и ножа с серрейтором они разыскивают золотую сережку в форме звездочки – то есть практически иголку в стоге сена. Из задней спальни с выбитым окном-экраном они изымают двое заляпанных джинсов и толстовку, на которые среагировал тест, а также обнаруживают спальню с похожими пятнами. Эти находки придают уверенности для того, чтобы продолжать до поздней ночи – переворачивать гниющие матрасы и передвигать побитые комоды со сломанными ящиками в методическом поиске скрытого места преступления.
Обыск, начавшийся незадолго до полуночи, тянется до трех, потом четырех, потом пяти утра, когда уже только Пеллегрини и Эджертон держатся на ногах и пасуют даже криминалисты. С косяков и стен, комодов и поручней сняты уже десятки скрытых отпечатков в слабой надежде, что хоть один совпадет с отпечатками жертвы. Но Эджертон и Пеллегрини все не унимаются, и, переходя на третий этаж, требуют дактилоскопировать еще больше предметов.
В 5:30 взрослых мужчин вместе сковывают наручниками и толпой препровождают в автозак Центрального района. Их отвезут в центр и рассадят по разным комнатам, где все те же следователи, которые всю ночь ковырялись в доме, приступят к безнадежному делу – вынуждать их признаться в детоубийстве. И хоть подозреваемых из 702-го еще ни в чем не обвинили, относятся к ним чуть ли не с преувеличенным отвращением. О нем не говорят открыто, но и не скрывают, причем это слабо связано с убийством Латонии Уоллес. Может, кто-то из полудюжины и убил девочку; может, нет. Но теперь, после шести часов в доме 702 по Ньюингтон, у детективов и патрульных достаточно улик для обвинения другого сорта.
Причем дело не в нищете: любой коп, поработавший с год на улицах, насмотрелся на нищету, а некоторые вроде Брауна и Черути сами родились в суровых условиях. И не в преступности, несмотря на длинные списки судимостей, на заявление об изнасиловании шестилетней и на подростков, нюхающих чистящие средства прямо в гостиной. Любой коп, побывавший в 702-м, ежедневно имеет дело с преступным поведением и уже смотрит на злодеев без лишних эмоций – почти как на неизбежных клиентов, таких же обязательных в балтиморском моралите, как юристы и судьи, инспекторы по УДО и тюремные охранники.
Презрение к обитателям дома 702 коренится глубже, растет из какого-то внутреннего требования планки: мол, да, есть нищие, есть преступники, но нельзя же и в худших американских трущобах падать ниже дна. Детективам балтиморского отдела убийств приходится через день ездить в какую-нибудь богом забытую кирпичную развалину с трехметровой жилой площадью, где больше никогда не поселится ни один налогоплательщик. И заляпанный гипсокартон там сгнил, и половицы покоробились и расщепились, и кухня набита тараканами, которые уже не боятся электрического света. Но несмотря ни на что, чаще всего лишения сопровождаются какими-никакими символами человеческой надежды, борьбы древней, как само гетто: приколотые к стене спальни полароиды с мальчиком в хэллоуинском костюме; валентинка ребенка для матери; меню школьных обедов на допотопном холодильнике с круглым конденсатором на крышке; собранные в одной рамочке фотографии десятка внуков; новенький диван с пластиковым чехлом, одиноко стоящий в гостиной посреди обшарпанного и грязного хлама; вездесущая репродукция «Тайной вечери», или Иисус с нимбом, или напыленные портреты Мартина Лютера Кинга-младшего – на фанере, на бумаге, даже на черном бархате: очи воздеты, глава увенчана цитатами из его мартовской или вашингтонской речей. Это хозяйства, где мать все еще выходит поплакать на крыльце, когда снаружи останавливается автозак; где детективы обращаются на «вы»; где патрульные спрашивают подростка, не жмут ли наручники, и, сажая на заднее сиденье, прикрывают ему голову рукой.
Но в доме на Ньюингтон-авеню два десятка человек привыкли оставлять еду там, где упала, сваливать немытую одежду и подгузники в угол, валяться удивительно неподвижно, пока по простыням ползают паразиты, опустошать бутылку «Мэд Дога» или «Ти-Берда», а потом выссывать ее обратно в пластмассовое ведро у кровати, считать средство для чистки ванной и целлофановый пакет вечерним развлечением. Историки говорят, когда жертвы нацистского холокоста слышали, что армия Союзников находится в нескольких милях от лагеря, некоторые отскабливали и отмывали свои бараки, чтобы показать миру: здесь жили люди. Но на Ньюингтон-авеню все рубиконы человеческого существования давно пройдены. Здесь насмехаются над самой идеей борьбы, а безусловное поражение одного поколения вбивают в головы следующему.
Для детективов, находящихся в доме, презрение и даже гнев – лишь естественная реакция. Ну или так они считают до самого утра, пока из стада людей в средней комнате не выходит десятилетний мальчонка в чумазой толстовке «Ориолс», чтобы дернуть Эдди Брауна за рукав куртки и попросить разрешения взять что-то из комнаты.
– А что надо-то?
– Домашнюю работу.
Браун недоверчиво осекается.
– Домашнюю работу?
– Она у меня в комнате.
– Это в какой?
– Наверху, спереди.
– Что именно надо? Я принесу.
– Учебник и пара страничек, но я не помню, куда положил.
Так Браун идет за мальчиком в самую большую спальню второго этажа и наблюдает, как он забирает с заваленного стола учебник и рабочую тетрадь третьего класса.