Пеллегрини улыбается и заказывает у Никки по последней, толкая пустой стакан через стойку и заодно указывая на шот перед Рикером. Остальные детективы уже меняют тему.
– Вот о Фреде я бы так не сказал, – добавляет Рикер тихо, чтобы это не пошло дальше Пеллегрини. – О нем – не сказал бы.
Пеллегрини кивает, но ему вдруг становится неловко. Их с Фредом Черути перевели в группу Лэндсмана вместе – на вакансии, освободившиеся в пределах пары недель. Как и Рикер, Черути черный, но, в отличие от Рикера, – до перевода в убойный шесть лет закалявшегося в отделе наркотиков, – он салага из Восточного района, прослуживший всего четыре года. Его поднял на шестой этаж капитан, заметив, что тот хорошо работает в штатском в масштабах района. Но Рикеру это еще ни о чем не говорит.
– В смысле, мне нравится Фред. Правда, – продолжает он. – Но он еще не готов для убойного. Мы помогали ему на делах и показывали, что к чему, но до него не доходит. Он еще не готов.
Пеллегрини молчит, понимая, что Рикер – ветеран группы и один из самых долгослужащих черных детективов в отделе убийств; он поднялся в угрозыск во времена, когда черные сотрудники все еще выслушивали расистские шутки в районных инструктажных. Пеллегрини знает, что такому человеку совсем непросто расхваливать итальянца в обход Черути.
– Я вам так скажу, – говорит Рикер другим детективам за стойкой. – Если убьют кого-то из моей семьи, если убьют меня, пусть это расследует Том.
Комплимент детектива.
– Да ты просто нажрался, – отвечает Пеллегрини.
– Нет, приятель.
– Ну, Рик, – говорит Пеллегрини, – спасибо за доверие. Может, твое убийство я и не раскрою, но на сверхурочных точно заработаю.
Рикер смеется, потом подзывает Никки. Бармен наливает ему последнюю за счет заведения, и детектив отправляет скотч в глотку ловким натренированным движением.
Оба выходят из бара, идут через ресторан и двойные двери на Уотер-стрит. Через три месяца «Маркет Бар и Ресторан Морепродуктов» превратится в «Доминик» – французский ресторан для высшего света. Клиентура будет лучше одета, блюда подорожают, меню станет нечитаемым для среднего детектива отдела убийств. Никки пропадет, цену выпивки взвинтят до четырех долларов, а завсегдатаям из департамента скажут, что их присутствие неугодно для имиджа ресторана. Но пока что «Маркет Бар» – такая же территория БПД, как «Кавано» или салон FOP[39].
Пеллегрини с Рикером сворачивают на Фредерик-стрит и прогулочным шагом идут по местам легендарной полуночной скачки Боба Боумена. Ни один детектив из убойного не может пройти здесь без улыбки от воспоминания о том, как пьяный Боумен попросил у конного полицейского лошадь, чтобы прогарцевать взад-вперед перед витринами «Маркет Бара», за которыми по полу катались полдесятка других детективов. Рост Бо в удачный день – 165 сантиметров. На коне он выглядел смесью Наполеона Бонапарта и Уилли Шумейкера[40].
– Сможешь вести? – спрашивает Пеллегрини.
– Да, мужик, все нормально.
– Уверен?
– Охренеть как уверен.
– Ну ладно.
– Эй, Том, – говорит Рикер перед тем, как перейти улицу до стоянки на Гамильтон-стрит, – если это висяк, то пусть висит. Не вешайся вместе с ним.
Пеллегрини улыбается.
– Я серьезно.
– Ладно, Рик.
– Правда.
Пеллегрини снова улыбается, но с выражением тонущего, уставшего бороться с течением.
– Правда, мужик. У нас так – делаешь что можешь, и точка. Если улик нет, то, сам понимаешь, их нет. Делаешь что можешь…
Рикер хлопает молодого детектива по плечу, потом выуживает из кармана штанов ключи от машины.
– Короче, мужик, ты меня понял.
Пеллегрини кивает, улыбается и снова кивает. Но так и не отвечает.
Пятница, 8 апреля
– Браун, ты говна кусок.
– Сэр?
– Я назвал тебя куском говна.
Дэйв Браун отрывается от последнего номера «Роллинг Стоун» и вздыхает. Дональд Уорден на взводе, а значит, ничего хорошего не жди.
– Дай четвертак, – говорит Уорден, протягивая руку.
– Так, еще раз, – говорит Браун. – Я тут сижу за столом, читаю журнал…
– Свой журнальчик для арт-школ, – перебивает Уорден.
Браун устало качает головой. Хотя его недавние творения ограничиваются схематичными трупами в набросках мест преступлений, Дэвид Джон Браун действительно выпускник Мэрилендского института искусств. На взгляд Уордена, одно это ставит под сомнение его трудоспособность как детектива.
– Читаю журнал о рок-н-ролле и поп-культуре, – продолжает Браун, – никого не трогаю, и тут входишь ты и именуешь меня фекалией.
– Фекалия. Это что еще за хрень? Я в этих ваших институтах не учился. Я просто бедный глупый оболтус из Хэмпдена.
Браун закатывает глаза.
– Четвертак давай, говорю.
И так с тех самых пор, как Дэйв Браун прибыл в отдел убийств. Раз за разом Уорден требует 25 центов у младших детективов, а потом просто не отдает. Причем он не спускается к автоматам «Мэк», не жертвует в кофейный фонд – просто берет как подношение. Браун роется в кармане, потом бросает деньги.
– Вот же кусок говна, – повторяет Уорден, поймав монету. – Может, начнешь принимать вызовы, а, Браун?
– Я только что раскрыл убийство.
– Да? – Уорден подходит к столу Брауна. – Раскрой-ка вот это.
Здоровяк нависает над стулом Брауна, его промежность – на уровне рта младшего детектива. Браун визжит в притворной истерике, на шум приходит Терри Макларни.
– Сержант Макларни, сэр, – кричит Браун, когда Уорден чуть ли не наваливается на него. – Детектив Уорден принуждает меня к половым актам, запрещенным законом.[41] Я требую у вас как непосредственного начальника…
Макларни улыбается, отдает честь и разворачивается на каблуке.
– Продолжайте в том же духе, орлы, – говорит он и уходит в главный офис.
– Отвали от меня, блин! – вопит Браун, устав от шуток. – Оставь меня уже в покое, гребаный полярный медведь!
– О-о-о-о, – говорит Уорден, попятившись. – Вот теперь я знаю, как ты думаешь обо мне на самом деле.
Браун молчит, пытаясь продолжить чтение. Здоровяк ему не дает.
– Ты… говна…
Браун вперяет в детектива взгляд, а его правая рука незаметно подползает к наплечной кобуре, тяжелой от длинноствольного 38-го калибра.
– Осторожно, – говорит Браун. – Я сегодня принес крупную артиллерию.
Уорден качает головой, потом идет к вешалке искать сигары.
– Какого хрена ты прохлаждаешься с журналом, Браун? – спрашивает он, закуривая. – Почему не работаешь по Родни Триппсу?
Родни Триппс. Мертвый наркодилер за рулем своей роскошной машины. Ни свидетелей. Ни подозреваемых. Ни улик. Спрашивается, какого хрена там работать?
– Знаешь, я здесь не единственный с открытым делом, – изможденно говорит Браун. – Я вижу пару красных имен и у тебя.
Уорден молчит, и на секунду Браун жалеет, что не может забрать слова обратно. Офисные перебранки всегда существуют на грани, но время от времени черту переходят. Браун знает, что Здоровяк, получив два новых дела, впервые за три года по-настоящему сдает; что важнее, следственный бардак Монро-стрит тянется до сих пор.
В итоге Уорден целыми днями гоняет два десятка свидетелей в зал большого жюри на втором этаже здания суда Митчелла, потом ждет в коридоре, пока Тим Дури, старший прокурор по делу, изо всех сил воссоздает таинственное убийство Джона Рэндольфа Скотта. Уордена тоже вызывали к тем же присяжным, и некоторые задавали резкие вопросы о действиях служащих полиции во время погони за Скоттом – особенно после прослушивания переговоров Центрального района. И у Уордена ответов нет; дело начинается и кончается на теле молодого человека в переулке Западного Балтимора и на личном составе Западного и Центрального районов, заявляющем о своем неведении.
Что неудивительно, единственный гражданский свидетель Уордена – тот, кого в газете назвали возможным подозреваемым, – отказался давать показания перед большим жюри, воспользовавшись правом Пятой поправки против самооговора. Сержанта Уайли, который обнаружил тело и от кого потребуют объяснить радиопередачу с просьбой прекратить розыск, в качестве свидетеля не вызывали.
Прибережем Уайли как крайнюю меру, объяснил Дури Уордену, ведь если он виновен, то он тоже воспользуется Пятой поправкой. И тогда, сказал прокурор, нам мало что остается: если позволим ему не давать показания, он так и выйдет из зала суда, оставив нас без улик для обвинительного акта. А если предложим ему иммунитет за показания, тогда что? Что, если Джон Уайли, получив иммунитет, признается, что это он застрелил пацана? Тогда, объяснил Дури, мы раскроем преступление, но не сможем наказать преступника.
После суда каждый будний день Уорден проводит ночи в ротации, ездит на огнестрелы, самоубийства и – неизбежно – новые убийства. И впервые со времен перевода в убойный у него нет ответа и на них.
Учитывая, что вся группа держится на Уордене, из-за этой тенденции занервничал даже Макларни. Всем детективам достаются висяки, но два висяка подряд у Уордена – что-то неслыханное.
В недавнюю полуночную смену Макларни указал на красные имена на доске и объявил:
– Одно скоро раскроют, – и добавил – не столько, чтобы убедить остальных, сколько чтобы услышать это самому: – Дональд не потерпит два висяка подряд.
Первое дело – мартовское наркоубийство на Эдмондсон-авеню, уличный огнестрел, единственный потенциальный свидетель – четырнадцатилетка, сбежавший из детской колонии. Найдут ли его и расскажет ли он, что видел, – все еще неизвестно. Но второе – ссора на Элламонт, переросшая в убийство тридцатилетнего мужчины, – оно в обычном порядке должно быть данкером. Дуэйну Дикерсону дважды выстрелили в затылок после вмешательства в уличные разборки, и, когда всех доставили на допрос в центр, Уорден раздобыл лишь одну удручающую истину: похоже, никто не знал стрелка или, если на то пошло, какого черта он делает в Балтиморе с пушкой. По всем показаниям – и здесь свидетели сходились во мнении – стрелок не имел отношения к изначальной ссоре.