Ограничение сверхурочных выражалось всего в одном требовании: детектив, заработавший 50 процентов базового оклада в суммарных переработках и выступлениях в суде, выходит из ротации. Бухгалтерии эта логика понятна: если Уорден уперся в потолок и переведен на дневную смену, он не может принимать вызовы. А если он не может принимать вызовы, то не может и зарабатывать на сверхурочных. Но, по мнению детективов и сержантов, в требовании нет логики. В конце концов, если Уорден выпал из ротации, тогда остальные четыре детектива в группе получают больше вызовов в полуночную смену. И если, упаси боже, Уолтемейер тоже близок к потолку по переработкам, тогда группа сократится до трех человек. В убойном Балтимора группа, выходящая в полуночную смену в составе трех человек, просто лезет на рожон.
Что важнее, ограничение прямо било по качеству. Лучшие детективы – неизбежно те, кто работает по своим делам дольше, и их дела неизбежно идут в суд. Действительно, опытный детектив может из любого дела выжать лишние часы, но обычно куда прибыльнее раскрыть убийство, чем оставить его висяком, а еще прибыльнее – собственно, выиграть его в суде. Раскрытое убийство – это золотая жила; истина, отмеченная в Седьмом правиле пантеона мудрости убойного.
Это правило касается цвета денег и цвета раскрытых и нераскрытых убийств на доске: сначала они красные. Затем – зеленые. Наконец – черные. Но теперь, из-за пошатнувшегося положения Д’Аддарио, зелени в уравнении станет куда меньше. Этой весной требование 50-процентного ограничения грозило ударить как никогда.
Первым до отметки дошел Гэри Данниген – и угодил на вечную дневную смену, где расследовал старые дела и ничего больше. Потом в потолок уперся Уорден, затем – Уолтемейер, после них завис на краю 48 процентов Рик Джеймс. И вдруг перед Макларни открылась перспектива трех недель ночной работы со всего двумя детективами.
– Убийствам нет предела, – цинично отметил Уорден. – Но есть предел тому, сколько мы можем их расследовать.
Д’Аддарио играл по установленным правилам: рассылал предупреждения – с копиями для полковника и капитана – детективам, близким к 50-процентному ограничению, и отправлял на скамейку запасных дошедших до предела. Что примечательно, сержанты с детективами согласились участвовать в этом фарсе. Из них любой бы мог перечеркнуть ограничения, вызвав в тяжелую полуночную смену больше детективов, а потом оправдавшись чрезвычайной ситуацией. В конце концов, убийство – одна из самых непредсказуемых вещей в мире.
Вместо этого сержанты послушно отодвигали детективов на второй план и перекраивали рабочие графики, потому что понимали риски для Д’Аддарио и, кроме того, для себя. В департаменте хватало лейтенантов, и, по скромным прикидкам Макларни и Джея Лэндсмана, как минимум у добрых 80 процентов из них были способности, готовность и благородное устремление при первой же возможности напрочь развалить отдел убийств.
Но если Макларни и Лэндсман играли по правилам из искренней преданности Д’Аддарио, Роджер Нолан исходил из совсем других причин.
Нолан очень серьезно относился к своей должности и явно наслаждался службой в, по сути, военизированной организации. Больше остальных в отделе убийств он получал удовольствие от полицейских процедур – субординации, верности институту, вертикали власти. Это еще не означало, что он продался; Нолан защищал сотрудников не хуже, а то и лучше других руководителей в убойном, и любой под его началом мог быть уверен, что его посмеет тронуть только собственный сержант.
И все равно Нолан оставался загадкой даже для своих подчиненных. Об этом выходце из гетто Западного Балтимора с двадцатью пятью годами стажа говорили, будто он – единственный черный республиканец во всем городе. Что он раз за разом отрицал – безрезультатно. Грузный и лысый, с широким выразительным лицом, Нолан напоминал стареющего боксера или, скорее, стареющего бывшего морпеха, чем полицейского. Детство у него выдалось непростое: родители страдали от алкоголизма, остальные родственники участвовали в наркоторговле Западного Балтимора. Во многом именно морпехи и спасли Нолана, вытащив его с Северной Кэрроллтон-стрит и подарив суррогатную семью, собственную койку и трехразовое сбалансированное питание. Он служил и на Тихом, и в Средиземном, но ушел в отставку раньше, чем грянул Вьетнам. В итоге его сформировало «Семпер Фи»[44]: теперь Нолан посвящал досуг отряду бойскаутов, чтению военной истории и пересмотру фильмов о Хопалонге Кэссиди. На взгляд любого детектива, это далеко от поведения среднего уроженца Западного Балтимора.
И в убойном его точка зрения была уникальна. В отличие от Лэндсмана и Макларни, Нолан никогда не расследовал убийства; на самом деле большую часть службы он провел в патруле, работал руководителем секторов в Северо-Западном и Восточном районах – это длительное изгнание из штаба началось, когда он, еще будучи многообещающим полицейским в штатском, не угодил власть имущим в известном деле о коррупции начала 1970-х.
В те годы Балтиморский департамент был настоящим Диким западом. В 1973-м почти половину Западного района вместе с его главой либо осудили, либо уволили за крышевание местных азартных игр. Похожая участь ждала отдел нравов угрозыска, а в спецподразделении пошли нехорошие слушки о черном сотруднике, майоре Джеймсе Уоткинсе, потенциальном кандидате на пост комиссара. Уоткинс вырос вместе с несколькими наиболее выдающимися наркодилерами Пенсильвания-авеню, и до конца десятилетия он в звании полковника будет выступать в суде, обвиненный в крышевании наркоторговли.
Нолан работал под командованием Уоткинса полицейским в штатском и знал, что в их подразделении что-то неладно. Однажды, когда облава под его руководством принесла улов в более чем пятьсот пакетиков героина, другие полицейские вызвались передать их в отдел вещдоков. Нолан отказался. Он лично пересчитал пакетики, сфотографировал и получил на свое имя квиток из отдела. И действительно, немного погодя героин – на 15 тысяч долларов – исчез из вещдоков, и в итоге осудили двух его сослуживцев. Но несмотря ни на что, Нолан до самого конца не верил, что Уоткинс знал о коррупции или был каким-либо образом в ней замешан. Вопреки советам и пожеланиям комиссара полиции, на суде он дал положительную характеристику Уоткинсу.
Полковника осудили, затем он подал на апелляцию и был оправдан. Так же разделилась и карьера Нолана: до своих показаний он был сержантом, назначенным в следственную часть прокураторы штата; после – командовал патрулем в секторе Северо-Запада без надежд увидеть здание штаба, пока в нем сидит нынешняя администрация. Опала, политические махинации, случайное пятно на репутации из-за чужой коррупции – все это повлияло на Нолана, и настолько, что его подчиненные уже стонали хором, когда сержант принимался в очередной раз пересказывать историю о пропавшем героине.
То, что Нолан вернулся в угрозыск после стольких лет на улицах, немало говорит о человеческом упорстве. И хотя он не имел опыта в расследовании убийств, вполне логично, что его конечным пунктом стал именно убойный, где проблема организованной коррупции никогда не стояла по-настоящему. За последние пятнадцать лет балтиморский департамент оставался преимущественно чист – что даже удивительно, если посмотреть на департаменты Нью-Йорка, Филадельфии и Майами. Но если коп все же намеревался зашибить настоящие деньги, ему была прямая дорога в отдел наркотиков, азартных игр или любой другой, где можно выбить дверь и тут же найти сто тысяч баксов под матрасом. В убойном единственная принятая афера – плата за сверхурочные; никто так пока и не придумал, как заколачивать серьезные деньги на трупах.
В первую очередь Нолан был человеком, умеющим выживать, и он гордился своим званием и положением в отделе убийств. Поэтому управленческие задачи принимал всерьез и огорчался, что Лэндсману, Макларни или Д’Аддарио не так интересны ритуалы субординации. Их собрания неизбежно начинались с предложений Нолана по работе смены – были и хорошие, и плохие, но все касались формальностей. Долго эти летучки никогда не длились: Лэндсман в ответ просто рекомендовал Нолану либо обратиться за серьезным психологическим лечением, либо переходить на марихуану подороже. Затем Макларни шутил на какую-нибудь вообще постороннюю тему и Д’Аддарио, к смятению Нолана, завершал собрание. Короче говоря, Лэндсману и Макларни нравилось самим расследовать преступления; Нолан предпочитал роль руководителя.
Как следствие, с точки зрения Нолана, внезапный тактический переход Д’Аддарио к микроменеджменту был правильным и запоздалым. Лейтенанту надо бы взять сержантов в узду, а сержантам – приструнить своих людей, рассуждал Нолан. На его взгляд, лейтенант во многом не только перекладывал личную ответственность, но и потворствовал тому же самому у сержантов.
И все же детективы Нолана – Гарви, Эджертон, Кинкейд, Макаллистер, Боумен – действовали с той же, если не большей, свободой, что и остальные группы. Документооборот, административные вопросы, кадровые проблемы – все это брал на себя Нолан. Но главной целью убойного всегда было раскрытие убийств, и в это начальство не лезло в случае с группой Нолана так же, как и с остальными. Его детективы работали в своем темпе и стиле, и ничего другого он никогда не требовал. Такого подхода требовал характер Эджертона, но и методичный Гарви под началом дотошного сержанта раскрывал двенадцать дел в год. А без сержанта – дюжину.
– Мне никакой другой сержант не нужен, – говорил Гарви, объясняя динамику своей группы другому детективу. – Просто время от времени надо давать Роджеру по мозгам и спускать его с небес на землю.
Детективы безропотно переносили сокращения сверхурочных и изменения графиков только потому, что понимали положение Д’Аддарио. И когда он начал стоять у них над душой, перепроверять дела и просить дополнительную отчетность, никто по-настоящему не обиделся. Рик Рикер, работая в полуночной смене без одного человека, емко подытожил общее мнение: