И снова начинаются крики.
– Это безобразие, Джин, – говорит Кори Белт. – Просто поверить не могу.
В их горле комом встает сомнение, когда у лестницы в комнату присяжных слышится рассерженный голос. Они всегда врут, вопит присяжная. Попробуйте меня переубедить.
Они всегда врут. Кто? Полиция? Свидетели? Подсудимые? Бутчи даже показания не давал, значит, не он. О чем речь-то, черт возьми? Макларни узнает об этой реплике от клерка и тут же вспоминает девятую присяжную – девушку, которая на заключительном слове смотрела мимо Герша. Это ее голос, говорит он себе. Чтоб мне провалиться, если это не она.
Макларни с трудом сглатывает и уходит мерить шагами коридор второго этажа, молча кипя от гнева. Им все мало, говорит он себе. Я проигрываю, потому что мало дал присяжным. Очевидец. Подтверждение. Признание сокамернику. И почему-то все равно этого мало. К ночи ему все труднее и труднее вернуться в комнату, где ждет Джин. Пока он мечется по мраморному коридору, к нему выходят несколько патрульных из Западного, успокаивают, что все это неважно.
– Виновен – сядет, – заявляет один, когда-то служивший у Макларни во Втором секторе. – Невиновен – значит, вернется на улицы.
– А если он вернется в Западный, ему каюк, – соглашается другой. – Этот гондон еще пожалеет, что его не признали виновным.
Необдуманные слова, но Макларни кивает. По правде говоря, тут и не понадобится какой-то план, сложный сговор. Все случится само собой. Бутчи Фрейзер – закоренелый рецидивист, а рецидивисты предсказуемы. На улицах Западного он обязательно вернется к темным делишкам, и его обязательно будут ждать все патрульные до единого. Не будет ни суда, ни юристов, ни присяжных. Если сегодня Бутчи Фрейзер выйдет на свободу, говорит себе Макларни, до конца года он не доживет.
В зале Герш и Шенкер рассматривают альтернативы. Опасаясь худшего, они думают пойти к адвокату Фрейзера и предложить сделку еще до возвращения присяжных. Вот только какую? Фрейзер уже отказался от пятидесяти. Тридцать? Тридцать – это УДО всего через десять. Кэссиди с самого начала сказал, что на десять не согласен. А на помилование он как, согласен? Впрочем, все это только умозрительно: возможно, почуяв то же самое, что и прокуроры, Бутчи Фрейзер в принципе не идет ни на какие переговоры.
Но через шесть часов поступает уже другая записка от старшины – на этот раз с вопросом о разнице между покушениями на убийство второй и первой степени. Виновен. Они говорят о виновности.
Услышав последние новости, копы выдыхают; кое-кто поздравляет Кэссиди. Тот отмахивается. Вторая степень, качает он головой. Как им вообще в голову пришла вторая степень?
– Не переживай, Джин, – говорит Герш, прокурор-ветеран, проходивший это ожидание уже сотню раз. – Переломный момент пройден. Они еще дозреют.
Кэссиди улыбается. Чтобы поднять настроение, он просит разрешения рассказать анекдот.
– Что за анекдот? – спрашивает Белт.
– Ну ты знаешь, – говорит Кэссиди. – Мой.
– Твой? Который ты тогда рассказывал?
– Ага, – отвечает Кэссиди. – Тот самый.
Белт с улыбкой качает головой.
– Чего ты хочешь, Джин? Очистить помещение?
– Ничего себе, – говорит Бимиллер, еще один коп из Западного. – Ну-ка, трави, Джин.
Кэссиди приступает к неправдоподобной байке о трех веревках, которые стоят перед баром и до смерти хотят пива. Табличка на двери гласит, что веревки не обслуживают.
– Первая заходит в бар и просит пиво, – говорит Кэссиди, – и бармен отвечает: «Эй, ты веревка?»
Веревка подтверждает – и ее просят освободить заведение. Пара копов громко и заметно зевает. Не обращая внимания, Кэссиди пересказывает злоключение второй веревки, заметно повторяющее историю первой.
– И вот третья веревка перед тем, как зайти в бар, катается по земле и вяжется узлами, да?
Из коридора заходит Макларни – как раз к концовке, которую у него нет ни единого шанса понять.
– И бармен спрашивает: «Ты веревка?» А она и отвечает: «Нет, это какая-то путаница».
Слышатся стоны.
– Господи, какой ужасный анекдот, Джин, – говорит один полицейский. – Ужасный даже для слепого.
Кэссиди смеется. Напряжение развеивается, промежуточный вопрос старшины внезапно как рукой снимает атмосферу поражения. Макларни тоже чувствует облегчение, хотя вердикт второй степени его все еще не устраивает. Когда Кэссиди приступает к следующему анекдоту, Макларни выбредает обратно в коридор и садится на скамейку, прислонившись затылком к мраморной стене. За ним выходит Белт.
– Бутчи сядет, – произносит Макларни, чтобы услышать это самому.
– Нам нужна первая степень, друг, – говорит Белт, встав у скамейки. – Вторая не канает.
Макларни кивает.
После записки Герш и Шенкер тут же забирают все предложения о сделках. Судья Бот сообщает прокурорам у себя в палате, что прямо сейчас готова согласиться на вторую степень, если присяжные проголосуют единодушно.
– Нет, – говорит Герш с примесью гнева в голосе. – Пусть уж работают.
Всего размышления занимают более восьми часов, и время уже к десяти вечера, когда сессия наконец продолжается и из подвального изолятора возвращается Бутчи Фрейзер. Кэссиди садится с женой на первый ряд, сразу за прокурорами. Макларни и Белт находят места во втором ряду, ближе к двери. Присяжные возвращаются молча. На подсудимого не смотрят – хороший знак. Не смотрят и на Кэссиди – это уже дурной. Макларни, сжимая брюки на коленях, наблюдает, как они рассаживаются.
– Мадам старшина, – говорит клерк. – Вы пришли к единодушному вердикту по обвинению в покушении на убийство первой степени?
– Да.
– Ваше решение?
– Мы признаем подсудимого виновным.
Джин Кэссиди медленно кивает, сжимая руку жене, пока записывается голос каждого присяжного. Полицейские Западного тихо ликуют на галерее. Несколько присяжных начинают плакать. Герш оглядывается на зрителей, потом показывает Макларни большой палец; тот улыбается, пожимает руку Белту, бьет кулаком по воздуху, затем всем телом опадает вперед, измотанный донельзя. Бутчи Фрейзер качает головой, потом внимательно рассматривает ногти.
Пока Бот назначает дату приговора и завершает заседание, Макларни поднимается и идет к коридору, надеясь перехватить кого-нибудь из заседателей и узнать, какого черта у них там творилось. У лестницы черная присяжная – девушка, все еще борющася со слезами, – отмахивается от его вопроса, увидев значок.
– Не хочу об этом говорить, – отвечает она.
Тогда Макларни ловит одну из троих белых – он узнает в ней ту, что плакала по время показаний Кэссиди.
– Мисс… мисс.
Она оглядывается.
– Мисс, – догоняет ее Макларни. – Я один из следователей по делу и хотел спросить, что случилось у присяжных.
Она кивает.
– Можно с вами недолго поговорить?
Она нехотя соглашается.
– Я был старшим следователем, – объясняет Макларни, слегка стыдясь волнения, которое не может спрятать. – Почему вы заседали так долго?
Она качает головой.
– Многим было наплевать. От слова «абсолютно». С ума можно сойти.
– Наплевать?
– Абсолютно.
– На что наплевать?
– На все. Их это совершенно не волновало.
Макларни в шоке. Забрасывая девушку вопросами, он потихоньку восстанавливает восьмичасовой спор, где главные роли сыграли раса и равнодушие.
Девушка объясняет, что двое из троих белых с самого начала требовали вердикта первой степени, а двое из молодых черных настаивали на помиловании, заявляя, будто полиция подговорила всех свидетелей, чтобы осудить за ранение белого сослуживца хоть кого-то – кого угодно. Вот почему в суд пришло столько полицейских, объясняли они. Девушка Фрейзера плакала, потому что ее заставили соврать. Двое других свидетелей наверняка пьяные, только что из бара. А парень из городской тюрьмы дал показания, потому что выбил себе сделки.
Девушка вспомнила, как одна черная присяжная заявила, что не любит полицию, а другой заседатель спросил, при чем тут это. Просто не люблю, ответила она, и добавила, что в ее районе никто не любит полицию.
Остальные восемь присяжных, говорит девушка, почти не участвовали, только сказали, что проголосуют за что угодно. Сегодня пятница, напомнили они, начало выходных Дня поминовения. Им хотелось поскорее домой.
Макларни слушает в изумлении.
– И как же вы пришли к первой степени? – спрашивает он.
– Я стояла на своем, и другая женщина, с заднего ряда, тоже не собиралась передумывать. Она тоже с самого начала требовала первую степень. А потом, наверное, всем уже просто надоело сидеть.
Макларни в недоумении качает головой. Он уже давно служит в полиции и знает, что присяжных умом не понять, но это даже для него слишком. Человеку, который хотел убить Джина Кэссиди, вынесли правильный вердикт по самым неправильным причинам.
Она как будто читает его мысли.
– Клянусь, – говорит она, – если так работает система, то идет она к чертовой матери.
Через два часа в «Маркет Баре» Макларни в голову дало пиво, и он просит девушку пересказать эту мерзопакостную историю. Она рассказывает. Эта девятнадцатилетняя официантка из спортивного бара в центре пошла вместе с копами, прокурорами и семьей Кэссиди в «Маркет» по настоянию Макларни. Она героиня, говорил он, и заслуживает выпить. Он несколько минут слушает ее один, потом начинает подзывать остальных из Западного.
– Винс, подь сюда.
От стойки подходит Моултер.
– Это Винс Моултер, – представляет его Макларни. – Он работал с Джином. Расскажи ему, как та присяжная назвала Бутчи миленьким.
В двух столиках от них Джин Кэссиди тихо попивает газировку и посмеивается над шутками. Они с Патти пробудут здесь еще пару часов – достаточно, чтобы через час Макларни успел познакомить их с молодой присяжной.
– Спасибо, – говорит ей Кэссиди. – Вы знаете, что поступили правильно.
– Знаю, – смущается она. – Удачи вам с ребенком и все такое.
Макларни, уже немного перебравший, слушает их диалог от стойки и улыбается. Они си