– У нас там сейчас один проходит по целой куче налетов, – сказал он Уордену. – У вас, случаем, нет ничего, что можно повесить на этих ребят?
Уордену потребовалось ровно пятнадцать секунд перед доской, чтобы его слоновья память остановилась на одном имени из пятидесяти: Чарльз Леман, пятидесятиоднолетний мужчина, убитый на Файет-стрит, когда шел к машине с ужином из «Кентукки Фрайд Чикен». Февральский худанит Кинкейда.
– Есть одно убийство в окрестностях, – сказал Уорден. – Вы с ним сейчас разговариваете?
– Да, в большой допросной. Господи, Дональд, на нем и так уже с десяток ограблений.
После недолгого разговора с парнем Уорден понял, что имя Лемана действительно может стать черным. Тогда вызвали дежурившего той ночью прокурора, Дона Гиблина, и начались переговоры. Последнее слово прокурора: за показания против стрелка по убийству Лемана – одиннадцать лет по одному из ограблений, но никакого иммунитета, если ты замешан в других убийствах или нападениях.
Уорден наблюдал, как парень обдумывает сделку, а затем делает встречное предложение.
– Пять лет.
– Что я буду делать с твоими пятью годами, – сказал прокурор. – Мне присяжные не поверят, если ты не получишь минимум десятку.
– Много, – сказал парень.
– Ой, да тебя спросить – ты вообще сидеть не должен, – в отвращении ответил Уорден. – А как же люди, которых ты ограбил? Как же старушка, которую вы застрелили на Монумент-стрит?
– Мы сейчас не о них, – огрызнулся парень. – Мы обо мне.
Уорден покачал головой и вышел, предоставив Гиблину пожимать руки. Неприятно, спору нет, зато ордер на двадцатипятилетнего Энтони Каннингема лег на стол комиссара суда в ту же ночь. Теперь же, после ареста Каннингема, и это дело закрыто.
Четыре ночи, два убийства. Макларни не мог не спросить себя: сколько детективов заметили бы, что тот стакан стоит далековато от остальных? И сколько детективов провели бы связь между делом Лемана и налетами на восточной стороне? Черт, говорит себе сержант: большинство детективов не помнит дела даже собственной группы, не то что возбужденные другой группой пять месяцев назад.
– Ты не можешь просто взять и уйти, – снова говорит он Уордену с жаром.
Тот качает головой.
– Не можешь, – смеется Макларни. – Я тебя не пущу.
– Ты завел эту шарманку только потому, что теряешь детектива. Только из-за этого и трясешься, да? Так и скажи, что лень натаскивать новичка.
Макларни снова смеется и присаживается на капот своей машины. Лезет в бумажный пакет за последней банкой.
– Если ты уйдешь, некому будет подъебывать Дэйва Брауна, и тогда он совсем мхом покроется.
Уорден слабо улыбается.
– Если уволишься, Дональд, он возомнит, будто знает свое дело. А это опасно. Мне придется каждую вторую неделю писать капитану длинные рапорты.
– За ним присмотрит Уолтемейер.
Макларни качает головой.
– В голове не укладывается, что мы вообще это обсуждаем.
Уорден пожимает плечами.
– Только ты тут что-то и обсуждаешь.
– Дональд, ты… – начинает Макларни, вдруг прервавшись и уставившись на поперечную улицу, идущую в сторону Монумент-стрит. Уорден в это время играется со связкой ключей от пикапа.
– Видишь его? – внезапно спрашивает Макларни.
– Парня в сером?
– Ага, в толстовке.
– Да, видел. Всего-то четвертый раз тут проходит.
– К нам примеряется.
– Ага.
Макларни снова смотрит на поперечную улицу. Пацан жилистый и темнокожий, лет шестнадцать-семнадцать, в спандексовых велошортах и толстовке с капюшоном. На улице все еще градусов двадцать пять, а он ходит наглухо застегнутый и с обеими руками в карманах.
– Принял нас за жертв, – посмеивается Макларни.
– Два белых старпера торчат на пустой стоянке в такой час, – фыркает Уорден. – Что тут удивительного.
– Мы не старперы, – возражает Макларни. – Ну, лично я нет.
Уорден улыбается, подбрасывает связку и ловит второй рукой. Он говорил себе, что после смены с четырех до полуночи сразу поедет домой; вместо этого он два часа просидел за стойкой в «Кавано», губя здоровье «Джек Блэком». Но из-за отказа выпить в последний час – Уорден терпеть не может «Миллер Лайт», который взял с собой Макларни, – он мало-помалу приходит в себя.
– Мне рано вставать, – говорит он. Макларни качает головой.
– И слушать не хочу, Дональд. Ну выдался у тебя неудачный год, ну бывает, и что? Вернешься в седло на следующем же деле, все изменится. Ты же знаешь.
– Не люблю, когда меня используют.
– Тебя не использовали.
– Еще как использовали, – говорит Уорден.
– Еще злишься из-за Монро-стрит, да? У нас с тобой по этому поводу есть разногласия, это нормально, но…
– Нет. Не из-за Монро-стрит.
– А из-за чего тогда?
Уорден кривится.
– Из-за фигни с Ларри Янгом?
– Не без этого, – говорит Уорден. – Точно не без этого.
– Ну, тут я должен признать, это был пиздец.
– Меня использовали, – повторяет Уорден. – Меня использовали для их грязной работы. Мне такого не надо.
– Тебя использовали, – нехотя соглашается Макларни.
Уорден чуть поворачивает голову, заметив краем глаза парня в сером худи. Словно акула, кружащая у плота, он снова крадется по другой стороне поперечной улицы с руками в карманах, глядя на обоих мужчин и в то же время как будто не глядя.
– Ну все, – говорит Макларни. Одним ловким движением опрокидывает в себя остатки пива из банки, потом по дороге через стоянку лезет в карман куртки. Парень снова сменил направление – теперь он идет через улицу к детективам.
– Ты его там только не пристрели, Терри, – говорит со слабой иронией Уорден. – Не хочу провести первый день отпуска за рапортами.
Когда Макларни подходит, пацан замедляется, сбитый с толку. Сержант достает серебряный значок и машет с видом, выдающим раздражение.
– Мы копы, – орет он пацану. – Ищи других дурачков.
Один проблеск серебра – и пацан уже возвращается на свою сторону улицы. Вскидывает пустые руки, словно сдается.
– Не граблю я никого, – кричит он через плечо. – Вы что-то не так поняли.
Макларни дожидается, когда пацан исчезает на Мэдисон, потом возвращается к Уордену и прерванному разговору.
– Мы копы, а ты – нет, – веселится Уорден. – Смешно, Терри.
– Небось, всю ночь ему обломали, – говорит Макларни. – Он на нас полчаса потратил.
Уорден зевает.
– Короче, сержант. По-моему, нам уже пора баиньки…
– Пожалуй, да, – говорит Макларни. – Пиво-то кончилось.
Уорден легонько бьет сержанта по руке и начинает искать нужный ключ на связке.
– Где припарковался? – спрашивает Макларни.
– На Мэдисон.
– Я пройдусь с тобой.
– Ты кто? Моя телка, что ли?
Макларни смеется.
– Ты радуйся, что хотя бы такая.
– Я так низко не падаю.
– Слушай, Дональд, – вдруг говорит Макларни. – Ты просто подожди. Сейчас ты злишься, и я тебя вполне понимаю, но все еще изменится. Ты же сам знаешь, что хочешь этим заниматься, да? Ты ничего другого не хочешь.
Уорден слушает.
– Ты же знаешь, что ты мой лучший детектив.
Уорден смотрит исподлобья.
– Ну правда. И мне чертовски не хочется тебя потерять, но я не поэтому тебя уговариваю. Правда.
Уорден продолжает смотреть исподлобья.
– Ну ладно, ладно, может и поэтому. Может, я тебе вру и мне просто не хочется сидеть в офисе один на один с этим психом Уолтемейером. Но ты же меня понимаешь. Тебе правда надо подождать…
– Я устал, – говорит Уорден. – С меня хватит.
– У тебя был ужасный год. Монро-стрит, твои дела… Действительно ни одной передышки, но все изменится. Обязательно изменится. И эта фигня с Ларри Янгом – ну слушай, кого ебет?
Уорден слушает.
– Ты коп, Дональд. В жопу этих начальников, даже не вспоминай про начальников. Им по уставу положено быть мудаками. Ну и что? В жопу их. Но ты-то где еще сможешь поработать копом?
– Осторожней на дороге, – говорит Уорден.
– Дональд, послушай.
– Я тебя услышал, Терри.
– Просто пообещай мне одно. Пообещай, что ничего не сделаешь, пока не зайдешь ко мне.
– Ты обо всем узнаешь первым, – говорит Уорден.
– Ладно, – отвечает Макларни. – Тогда мы еще вернемся к этому разговору. У меня будет время порепетировать речь.
Уорден улыбается.
– Ты же завтра выходной? – спрашивает Макларни.
– Я на десять дней. Отпуск.
– Ах да. Наслаждайся. Куда-нибудь поедешь?
Уорден качает головой.
– Дома будешь сидеть?
– Мне надо доделать подвал.
Макларни кивает, не зная, что сказать. Дрели, гипсокартон и прочие аспекты ремонта по дому всегда были для него загадкой.
– Осторожно на дороге, Терри.
– Да я трезвый, – говорит Макларни.
– Ну тогда ладно.
Уорден садится в машину, включает зажигание и выводит пикап на пустые полосы Мэдисон-стрит. Макларни идет к своей машине – надеясь вопреки всему и гадая, смог ли он изменить хоть что-нибудь.
7
Летняя пора и жизнь – это просто, говорит нам Гершвин[48]. Но он-то никогда не расследовал убийства в Балтиморе, где лето кипит, дымит и шкворчит, как тротуар в аду. На улицах от асфальта волнами поднимается тепло, а к полудню кирпичи и «Формстоун» уже обжигают на ощупь. Ни тебе шезлонгов, ни опрыскивателей, ни «пина колад» в десятискоростном миксере «Уоринг»; лето в городе – это пот, вонь и коробочные вентиляторы за 29 баксов, отгоняющие духоту от окон вторых этажей. Балтимор к тому же ассоциируется с болотом, так как построен на заводи Чесапикского залива богобоязненными беглыми католиками, которым следовало бы дважды подумать, когда они увидели первого комара с реки Потапско, впившегося в незащищенный клочок бледной европейской кожи. Лето в Балтиморе – само по себе упрямый аргумент, само по себе критическая масса.
Это время года – бесконечный уличный парад, где полгорода обмахивается веерами на мраморных и каменных крылечках в ожидании, когда с гавани наконец потянет ветерком, который, к сожалению, никогда не долетает до города. Лето – это сме