Лэндсман и Дик Фальтайх, назначенный старшим по расследованию бунта, вызывают их в кабинет замдиректора. Те приходят по одному, скованные по рукам и ногам, без всякого выражения на лице. Быстрое знакомство показывает, что все они – уроженцы Балтимора, и девять из тринадцати сидят за убийство в городе. Более того, каждое второе имя в списке вызывает воспоминания у кого-нибудь из детективов. Кларенс Музон? Этот ебнутый засранец положил три-четыре человека, пока его наконец не засадил Уиллис. Уайман Ашери? А это не он грохнул пацана на станции «Краун» на Чарльз-стрит в восемьдесят первом? Вроде бы дело Лицингера. Ну точно, он самый.
Обвиняемые шаркают в кабинет и бесстрастно слушают, как Лэндсман сообщает, на какого охранника они напали. Слушают с привычной скукой, оглядывая лица детективов и выискивая в них что-нибудь знакомое. Так и слышно, как они думают: «Вот этого не помню, но этот был на моем опознании, а вон тот, в углу, давал на меня показания в суде».
– Хотите что-нибудь сказать? – спрашивает Лэндсман.
– Мне вам сказать нечего.
– Ну ладно, – улыбается Лэндсман. – Тогда пока.
Один из последних, пробудивших воспоминания, – плечистый девятнадцатилетний монстр, пацан размером со шкаф с телосложением боксера, которое может появиться только после тюремной качалки. На середине лэндсмановской речи Рэнсом Уоткинс качает головой.
– Мне нечего сказать.
– Ну и ладненько.
– Но я хочу спросить у вот того одну вещь, – говорит он, уставившись на Кинкейда. – Ты меня, наверно, даже не помнишь.
– Еще как помню, – произносит детектив. – У меня хорошая память.
Рэнсому Уоткинсу было пятнадцать, когда Кинкейд закрыл его за убийство Девитта Дакетта в восемьдесят третьем. Тогда парень был помельче, но таким же суровым. Он один из трех пацанов с западной стороны, которые застрелили четырнадцатилетку в коридоре средней школы Гарлем-парк и сняли с умирающего спортивную куртку с надписью «Джорджтаун». Другие ученики узнали троицу, когда те убегали из школы, и Кинкейд нашел пропавшую куртку в шкафу в спальне подозреваемого. Уже на следующее утро Уоткинс и остальные хохмили в Западном КПЗ, после чего их судили как взрослых.
– Помнишь меня, детектив? – спрашивает Уоткинс.
– Помню-помню.
– Если ты меня помнишь, как же ты спишь по ночам?
– Не жалуюсь, – отвечает Кинкейд. – А ты?
– А ты как думаешь? Как я могу спать, когда ты посадил меня за то, что я не делал?
Кинкейд качает головой, потом смахивает пылинку со штанины.
– Делал, – говорит он.
– Ни хрена! – кричит Уоткинс надламывающимся голосом. – Ты соврал тогда и врешь сейчас.
– Нет, – тихо говорит Кинкейд. – Ты его убил.
Уоткинс снова матерится, а Кинкейд безмятежно смотрит в ответ. Лэндсман зовет охрану из соседней комнаты, когда Уоткинс начинает отстаивать свою правоту.
– С этим придурком мы закончили, – говорит он. – Подавайте следующего.
Только через два часа детективы возвращаются через лабиринт стальных решеток, металлодетекторов и КПП, поднимаются в зону для посетителей к шкафчикам, где сдали служебные револьверы.
Перед главными воротами телерепортеры рассказывают о событиях для дневных новостей, затем появляются представители профсоюза тюремной охраны, чтобы раскритиковать администрацию и потребовать очередное расследование условий в «Пен». На Игер-стрит парнишка на десятискоростном велосипеде останавливается перед коваными воротами, чтобы послушать крики заключенных из западного крыла. Стоит минуту-другую, наслаждаясь воплями и нецензурщиной, потом нажимает кнопку «Play» на кассетнике, закрепленном на руле, и катит себе дальше к Гринмаунт.
«It takes two to make a thing go right…»
Бит, крик, бит, крик. Бездумная литургия очередного балтиморского лета, музыкальная тема города, истекающего кровью.
«It takes two to make it outta sight…»
Лэндсман и Фальтайх садятся в сухой душый салон «кавалера» и медленно едут к магистрали с опущенными окнами, дожидаясь ветерка, которого не будет. Фальтайх включает волну 1100 – новостную АМ-радиостанцию, где звучат эти и другие новости часа. «Двенадцать тяжело раненых в сегодняшнем бунте в Мэрилендской тюрьме. В магазине на Северной Говард-стрит найден убитым ночной сторож. И завтра по прогнозу WBAL нас ждет частичная облачность и жара около тридцати пяти градусов».
Еще один день упаковывания гнутых заточек и очерчивания силуэтов на тротуарах. Еще один день выковыривания плосконосых пуль из гипсокартона и фотографирования крови на сколотом крае бутылки. Еще один день работы на смертельных улицах.
Пятница, 8 июля
Еще одна жаркая влажная ночь злоупотребляет гостеприимством в доме на юге Балтимора, где насилие принимает облик ссоры влюбленных. Эджертон обходит место преступления и отправляет пару свидетелей в центр, потом запрыгивает в переполненную скорую.
– Как дела, офицер Эджертон?
Детектив смотрит на носилки и видит улыбку на окровавленном лице Джени Вон. Джени из Пэтча – так местные зовут район Уэстпорт на юге Балтимора. Хорошая девушка, двадцать семь лет, встречалась, насколько помнит Эджертон, с неким Энтони Фелтоном. Бедой Фелтона была его тяга к убийствам – в основном из-за денег или наркотиков. Два убийства сошли ему с рук, но за третий огнестрел он словил пятнашку. Судя по состоянию дел в скорой, новый парень Джени – тоже не образец самоконтроля.
– Как дела?
– Я очень плохо выгляжу?
– Бывало и лучше, – отвечает Эджертон. – Но если дышишь, то жить будешь… Говорят, это психанул твой парень Ронни.
– Ага.
– На ровном месте или как?
– Я не знала, что он зайдет так далеко.
– Умеешь ты их выбирать, а?
Джени улыбается, среди кровавой маски на миг сверкают белые зубы. Эта все выдержит, думает Эджертон, эта не из тех, кто впадает в шок. Подойдя поближе, Эджертон приглядывается к лицу и замечает на щеке отметины – копоть и металл, следы выстрела. Ранение с близкого расстояния.
– Ты знала, что у него есть ствол?
– Он сказал, что избавился от него. Что он его продал.
– И какой ствол он якобы продал?
– Такой маленький, дешевый.
– Какого цвета?
– Серебристый.
– Ладно, подруга, они уже готовы отправляться в больницу. Там и свидимся.
Другая жертва, двадцативосьмилетний парень старшей сестры Джени, прибывает в Университетскую реанимацию уже мертвым – он попал под раздачу только потому, что заступился, когда Ронни Лоуис начал вовсю избивать Джени. Позже, в больнице, она говорит Эджертону, что началось все из-за глупости – Ронни увидел ее в машине с другим мужчиной.
– Как Даррелл? – спрашивает она Эджертона в приемной, имея в виду парня своей сестры. – Он выживет?
– Не знаю. Он в другом крыле.
Это, конечно, ложь. В этот момент Даррелл Роллинс лежит мертвый на каталке справа от Джени – с желтым катетером во рту и огнестрельным ранением в груди. Если бы Джени могла повернуть голову или посмотреть сквозь бинт на лице, она бы сама узнала ответ на вопрос.
– Мне холодно, – говорит она Эджертону.
Он кивает, поглаживая руку девушки, затем останавливается на мгновение, чтобы вытереть кровь с ее левой руки бумажным полотенцем. На его светло-коричневые брюки падают темно-красные капли.
– Как у меня дела?
– Ну, если тебя оставляют здесь одну со мной, то все в порядке, – говорит Эджертон. – А вот когда вокруг тебя носятся сразу восемь человек, тогда все точно плохо.
Джени улыбается.
– Так что конкретно произошло? – спрашивает Эджертон.
– Все случилось так быстро… Они с Дарреллом были на кухне. Даррелл пришел, потому что Ронни со мной ругался.
– Давай по порядку. С чего все началось?
– Я же говорю, он увидел меня в машине с другим парнем и взбесился. Он ушел в подвал, а когда вернулся, приставил ствол к моей голове и начал орать, и тогда в кухню вошел Даррелл…
– Ты видела, как он выстрелил в Даррелла?
– Нет, они были на кухне, я выбежала, услышав выстрел…
– Они разговаривали?
– Нет. Все случилось слишком быстро.
– Даже поговорить не успели, да?
– Не-а.
– И тогда он выбежал за тобой?
– Угу. Он выстрелил, я хотела пригнуться, но упала на улице. Он подошел и встал прямо надо мной.
– Сколько вы уже вместе?
– Почти год.
– Где он живет?
– У меня дома.
– Там маловато его одежды.
– Нет, в подвале есть еще. Он также ночует у одной девушки на Пенсильвания-авеню. Я ее один раз видела.
– Знаешь ее?
– Только видела один раз.
– Где он бывает? Где его проще всего найти?
– В центре. На Парк и Ютоу, где-то там.
– Есть какие-то конкретные места?
– «Спортсмен Лаунж».
– Это на Парк и Малберри?
– Ага. Он знает там Рэнди. Бармена.
– Ладно, подруга, – говорит Эджертон, закрывая блокнот. – Теперь отдыхай.
Джени сжимает ему ладонь, потом смотрит в глаза.
– Даррелл? – спрашивает она. – Он умер, да?
Эджертон колеблется.
– Выглядел он паршиво.
Позже той ночью, когда Ронни Лоуис возвращается в опустевший дом в Уэстпорте за своими вещами, его видит с крыльца сосед и вызывает полицию. Принявший вызов патрульный из Южного района загоняет подозреваемого в подвал и, надев на него наручники, находит за бойлером «Saturday Night Special» 32-го калибра. На следующий день проверка отпечатков пальцев по NCIC выявляет, что Лоуис на самом деле Фред Ли Твиди, год назад совершивший побег из тюрьмы в Вирджинии, где мотал срок за другое убийство.
– Если б меня звали Твиди, – заявляет Эджертон, читая рапорт, – я бы тоже сменил имя.
Еще один летний вызов, еще одно закрытое летнее дело. В эту пору явился новый Гарри Эджертон, лучше прежнего, – по крайней мере, если спросить его группу. Он берет трубку. Выезжает на вызовы. Пополняет круглосуточный журнал. После одного убийства с участием полиции Эджертон, сидевший в комнате отдыха, даже предложил опросить пару свидетелей. Дональд Кинкейд если и не убедился в его преображении, то хотя бы смягчился. И хоть Гарри еще не заслужил народной любви за то, что приезжает пораньше сменить полуночных детективов, он все-таки приезжает пораньше – а потом, как обычно, уходит позже остальных.