– Да-да, – подозреваемый поднимает правую руку на перевязи. – Я в порядке.
– Ясно, отлично. Вас отвезут к нам в офис – и там мы продолжим, хорошо?
Подозреваемый кивает, оба детектива направляются на выход.
– Славный парень, – говорит Кинкейд.
– Очень, – вторит Макаллистер.
Он, конечно, говорит правду. Оба детектива не могли не заметить очки, оставшиеся на приборной доске «олдсмобиля». Припарковавшись в безлюдном уголке со спущенными штанами, он наверняка почувствовал себя особенно уязвимым при виде молодого человека в уличной одежде, который шел к машине с чем-то блестящим в руке. Жертва на Стрикер-стрит тоже испугалась ограбления и, будучи охранником супермаркета, полезла на заднее сиденье за дубинкой, когда первый патрульный распахнул дверь со стороны пассажира. Спутав дубинку с длинным стволом оружия, коп выстрелил ему в лицо – и только милостью Университетской реанимации бедолага выжил. К чести департамента, второго инцидента хватит, чтобы замкомиссара по операциям убрал с улиц сотрудников районных отделов нравов, чтобы произвести реформы в процедуре задержания из-за проституции.
А Роджер Нолан на восточной стороне разгребает последствия перестрелки с тремя жертвами. Место убийства на Северной Монфорд-стрит жуткое – девушка застрелена, двое членов семьи ранены. Разыскиваемый – брошенный возлюбленный погибшей, который расквитался за окончание их недолгих отношений, расстреляв всех, кто ему попался в доме девушки, а потом скрывшись. Нолан проводит на месте два часа, собирая свидетелей по соседству и отправляя в центр, где Кинкейд уже сортирует первых прибывших.
Вернувшись в офис, Нолан заглядывает в маленькую допросную и удовлетворяется хотя бы тем, что сегодняшняя ночная бабочка – не та, чьего клиента подстрелили на Стрикер-стрит. Он встречается с приехавшим Д’Аддарио и с двадцатишестилетним полицейским в штатском, который спустил курок и теперь сидит, нервничая, в кабинете лейтенанта. Потом оглядывает бурную деятельность в офисе, но не видит того, кого ищет.
Сев за стол Томлина, он набирает домашний номер Гарри Эджертона и терпеливо слушает четыре-пять гудков.
– Алло.
– Гарри?
– Ага.
– Это твой сержант, – представляется Нолан, качая головой. – Ты какого хрена отсыпаешься?
– В смысле?
– Ты сегодня на смене.
– Нет, у меня выходной. Сегодня и в среду я выходной.
Нолан кривится.
– Гарри, прямо передо мной журнал, и твои выходные – среда-четверг. Сегодня ты с Маком и Кинкейдом.
– Среда и четверг?
– Ага.
– Не может быть. Разыгрываешь?
– Да, Гарри, звоню тебе в час ночи, только чтобы подколоть.
– Значит, не разыгрываешь.
– Нет, – отвечает Нолан чуть ли не с улыбкой.
– Блин.
– Именно что «блин».
– У вас там что-нибудь есть?
– Полицейская стрельба и убийство. Всего-то.
Эджертон ругается.
– Мне приехать?
– Ладно уж, спи дальше, – говорит сержант. – Мы справимся, а ты отработаешь в четверг. Я запишу.
– Спасибо, Родж. Я был готов поклясться, что у меня вторник и среда. Я был уверен.
– Сложно с тобой, Гарри.
– Да уж, прости.
– Иди обратно спать.
Через несколько часов, когда на группу снова свалятся дела, Нолан еще пожалеет о своем решении. Впрочем, сейчас у него есть все основания верить, что он дотянет до утра с двумя детективами. Макаллистер и Кинкейд уже вернулись из больницы вместе с раненым подозреваемым – тот входит с рукой на перевязи, – и уже ведут допрос в административном офисе. Судя по всему, дело пройдет, как ожидается. После получасовой дачи показаний самое искреннее желание жертвы – извиниться перед копом, который его ранил.
– Если бы мы встретились хоть ненадолго, я бы пожал ему руку.
– Сейчас это, пожалуй, не лучшая мысль, – говорит Кинкейд. – Он в расстроенных чувствах.
– Я это понимаю.
– Он очень расстроен, что выстрелил в вас, и все такое, сами понимаете.
– Я просто хочу, чтобы он знал…
– Мы ему передали, – отвечает Макаллистер. – Он знает, что вы приняли его за преступника.
В итоге Макаллистер разрешает подозреваемому позвонить с офисного телефона жене, которая в последний раз видела мужа полтора часа назад, когда тот отъехал на пять минут до круглосуточного видеопроката. Детективы сочувственно слушают, как бедолага пытается объяснить, что его ранили в руку, арестовали, обвинили в нападении на полицейского – и все это одно большое недоразумение.
– Мне придется ждать, пока меня отпустят под залог, – говорит он, – но я все объясню, когда вернусь.
Ни слова об обвинении в свя́зи с проституткой – и детективы заверяют, что у них нет причин ломать ему брак.
– Просто сами проследите, чтобы она не приходила в суд, – говорит Кинкейд. – Если получится, то, скорее всего, все кончится хорошо.
Молодой полицейский пишет в кабинете Д’Аддарио собственный рапорт о происшествии, последовав совету главы своего района добровольно дать показания. По закону, после попытки принудить сотрудника полиции к даче показаний они неприемлемы в суде – прокуроры разрешают детективам разве что о них попросить. Однако со времен расследования на Монро-стрит полицейский профсоюз рекомендует принципиально не соглашаться на дачу показаний – политика, которая в перспективе наверняка еще аукнется. В конце концов, если детектив из убойного может спасти сослуживца, он спасет его без колебаний; но когда коп отказывается объясняться, он просто напрашивается на расследование большого жюри. Впрочем, в эту ночь майор из Западного убедил своего подчиненного согласиться на допрос и тем самым дал детективам свободу маневра.
Рапорт полицейского сходится с показаниями подозреваемого: сбитый, он упал на капот и так проехал пару метров, затем выпустил одну пулю через лобовое стекло. Допрос проститутки дает дополнительное подтверждение. Правда, видела она, по ее словам, мало, поскольку в момент происшествия ее поле зрения было несколько ограничено.
Медленно, но верно под гул текстового процессора Ким Кордуэлл начинает складываться пятистраничный отчет. Прочитав черновик, Д’Аддарио помечает карандашом пару правок и предлагает перефразировать несколько важных мест. Когда речь заходит об отчетах в связи с полицейской стрельбой, Д’Аддарио – истинный мастер своего дела: за восемь лет он наловчился предвидеть вероятные вопросы начальства. Такой рапорт, когда к нему приложит руку лейтенант, уже вряд ли пойдет вниз. Может, на парковке применение оружия могло показаться некомпетентным и избыточным, но в финальной версии выглядит как положено.
Нолан следит за документооборотом и снова успокаивает себя, что они справятся и без Эджертона и что даже лучше дать Гарри загрузку на полную ночь, чем вызывать его в центр через два часа после начала смены.
Но еще через два часа, когда ситуация начинает исправляться, телефон звонит опять – на этот раз с вызовом на огнестрел в западной стороне города, на Северной Арлингтон-авеню. Кинкейд бросает последние отчеты по полицейской стрельбе недописанными, хватает ключи от «кавалера» и проезжает двадцать-тридцать кварталов, чтобы увидеть, как восходит солнце над мертвым подростком, вытянувшимся на белом асфальте заднего переулка. Стопроцентный худанит.
Когда немногим позже семи начинают прибывать детективы дневной смены, они находят офис на осадном положении. Нолан – за пишмашинкой, печатает отчет для журнала, пока его свидетели дожидаются транспорта обратно до Восточного района. Макаллистер – за ксероксом, копирует и подшивает свой опус о полицейской стрельбе для всех, кто выше звания майора. Кинкейд – в аквариуме, терзает трех жителей Запада, которым очень не хочется идти свидетелями по убийству из-за неуважения, произошедшему у них на глазах.
Макаллистер умудряется сбежать чуть позже восьми, но Кинкейд с Ноланом заканчивают работу уже во второй половине дня, ожидая в бюро судмедэкспертизы, когда осмотрят и вскроют их покойников. Они ждут вместе в стерильном сиянии коридора у прозекторской – и все же после этой смены они не вместе.
Яблоко раздора – снова Эджертон. Ранее Кинкейд слышал звонок Нолана пропавшему детективу; не будь он по колено в свидетелях и отчетах о происшествии, вспыхнул бы прямо там, не сходя с места. Он уже несколько раз был готов накричать на Нолана, но теперь, оказавшись с ним наедине в подвале на Пенн-стрит, он слишком устал для споров. Пока что он удовлетворяется горькой мыслью, что ни разу за всю карьеру не забыл, когда его, блин, ждут на службе.
Но Кинкейд еще выскажет наболевшее – тут можно не сомневаться. Атмосфера компромисса, дружеские подколки, неохотное признание попыток Эджертона чаще выезжать на вызовы – к черту все это, если спросить Дональда Кинкейда. Хватит с него. Хватит с него Эджертона, Нолана и всей гребаной группы. Тебя ждут на службе в 23:40 – изволь явиться в 23:40, не позже. Тебя ждут на смену в четверг – изволь явиться в четверг. Он отдал этому департаменту двадцать два года жизни не для того, чтобы мириться с такой херней.
Роджер Нолан, если честно, просто не хочет больше об этом слышать. В его представлении Эджертон – хороший человек, который трудится над делами старательнее некоторых, а кроме того, он снова раскрывает убийства. Ну да, думает Нолан, время от времени Гарри витает в облаках. Ну перепутал он смены. И что теперь? Заставить написать объяснительную по форме 95, почему он такой космонавт? Может, лишить пары дней отпуска? А смысл? Эта хрень не помогала в патруле – и явно не поможет здесь, в убойном. Все помнят, как начальник потребовал от Джея Лэндсмана объяснительную, почему он опоздал на смену. «Я опоздал, – написал Лэндсман, – потому что, когда выходил на работу, перед моим домом припарковалась немецкая подлодка». Таков убойный, к лучшему или худшему, и Нолан не собирается публично высечь одного детектива, только чтобы полегчало другому.
Золотая середина исчезла. На следующее утро Кинкейд обуздает свой гнев и смолчит. И Эджертон отделается от него только замечанием вскользь, когда оба заступят на смену в пятницу.