Как, кстати говоря, и сами пули. Проникнув внутрь, кусочки свинца тоже ведут себя непредсказуемо. Для начала пуля часто теряет форму. Экспансивные или плосконосые, как правило, расплющиваются о ткань; любые снаряды могут разбиться о кости. Также большая часть снарядов меньше вращаются и сверлят, встречая сопротивление внутри тела, но больше рыщут и крутятся, разрушая по пути ткани и органы. Внутри тела пули теряют направление, рикошетят от кости и связок и меняют траектории. Это относится как к самым большим, так и к самым маленьким снарядам. На улице до сих пор в почете крупные стволы – 38-й, 44-й и 45-й калибры, – но скромный 22-й тоже заслужил свою репутацию. Любой пацан из Западного Балтимора вам скажет, что как только круглоносая пуля 22-го калибра попадает в тело, ее там носит, словно пинбольный шарик. И, кажется, у каждого патологоанатома найдется история о пуле 22-го, которая вошла в нижней левой части спины, пробила оба легких, аорту и печень, напоследок сломала пару верхних ребер и вышла в верхней правой части плеча. Спору нет, тому, в кого попали из 45-го калибра, несладко от прошившего его здоровенного куска свинца, но в случае удачного попадания из 22-го несладко уже от того, что мелкая сволочь задерживается на гран-тур.
В большинстве крупных городов судмедэксперты ищут эти крошечные осколки металлического сплава, выбирающие самые неожиданные направления, с помощью флюороскопа или рентгена. В Балтиморе эти технологии есть и периодически применяются в ситуациях, когда попытка извлечения осложняется множественными ранениями или фрагментацией. Но в основном ветераны Пенн-стрит находят большую часть пуль или осколков, не прибегая к аппаратам и полагаясь только на внимательный осмотр раневого канала и на понимание динамики пули внутри тела. К примеру, попав в череп, пуля может не пройти навылет, а срикошетить от точки, противоположной входной ране; это будет очевидно по отсутствию выходного отверстия. Но опытный патологоанатом держит в уме, что внутри черепа пули редко отлетают под острыми углами. Скорее наоборот: пуля врежется в кость и проскользит вдоль нее по длинной дуге, часто останавливаясь, зарывшись в нее, далеко от первоначальной траектории. Сплошная эзотерика, которую в идеальном мире никому знать не надо. Такова многолетняя мудрость прозекторской.
Продолжается процедура удалением грудины и осмотром внутренних органов. Весь органокомплекс в грудной полости, связанный между собой, вынимают как единое целое и размещают в стальных чашах в другом конце комнаты. Затем проводится аккуратное препарирование сердца, легких, печени и прочего, патологоанатом ищет признаки болезни или деформации, при этом прослеживая раневые каналы в поврежденных органах. После удаления органов оставшиеся следы от ран можно обнаружить в тканях спины и извлечь пули, засевшие в мышцах той области. С пулями и их фрагментами – критически важной категорией вещдоков – обращаются, разумеется, с величайшей осторожностью и достают их руками или мягкими инструментами, чтобы не поцарапать поверхность и не помешать дальнейшей баллистической экспертизе на предмет следов от нарезов.
На финальном этапе вскрытия патологоанатом электропилой распиливает череп по окружности, затем снимает крышку инструментом, напоминающем рычаг. После этого можно, взявшись за ушами, стянуть скальп на лицо, чтобы определить траекторию ранения головы и чтобы извлечь, взвесить и обследовать на наличие заболеваний мозг. Для наблюдателей, в том числе детективов, эта последняя стадия аутопсии – наверное, самая тяжелая. Визг пилы, хруст черепа от рычага, зрелище того, как лицо накрывается скальпом – ничто не делает мертвеца более безликим, чем когда само его лицо складывают, будто резиновое, словно все мы ходим по этой земле в грошовых хэллоуинских масках, которые можно вот так легко и равнодушно стянуть.
Завершается исследование сбором образцов телесных жидкостей – крови из сердца, желчи из печени, урины из мочевого пузыря, – на токсикологический анализ, чтобы выявить яд или измерить уровень алкоголя либо наркотиков. Чаще всего детектив запрашивает и второй образец крови, чтобы сравнить с кровью на месте преступления или на предметах, найденных при дальнейших обысках. Токсикологический анализ занимает несколько недель, как и нейтронно-активационный анализ на предмет продуктов выстрела – их проводят в лаборатории ФБР в Вашингтоне. Анализ ДНК – еще один метод опознания, появившийся в конце 1980-х, – достоверно сопоставляет образцы человеческого генетического кода в крови, коже или волосах и поэтому стал новым фронтиром криминалистической трасологии. Но на него не хватает средств ни в бюро медэкспертизы, ни в балтиморском департаменте. Когда это важно для дела и детектив подает запрос, образцы пересылаются в одну из частных лабораторий на контракте у мэрилендских властей, хотя задержка может занять вплоть до полугода – что долговато для важной улики.
А простая аутопсия может занять меньше часа – в зависимости от сложности случая и числа ранений. Закончив, помощник медэксперта возвращает внутренние органы в грудную полость, мозг – в череп и зашивает все разрезы. Затем тело отправляется в холодильник – ждать катафалк из похоронной конторы. Собранные вещдоки – образцы крови, мазки, обрезки ногтей, пули, фрагменты пуль, – отмечаются и упаковываются для детектива, который доставляет их в отдел вещдоков или в баллистическую лабораторию, обеспечивая порядок передачи и хранения.
Почему-то именно из-за своей эффективности со временем процесс впечатляет все меньше и меньше. Но даже самых закаленных детективов по-прежнему впечатляет до глубины души панорамный обзор комнаты для вскрытия – просто-таки Центральный вокзал безжизненности, конвейер человеческих тел на разных этапах сборки. В загруженное воскресное утро в коридоре перед секционкой могут стоять восемь-девять металлических столов, пока в холодильнике дожидаются своей очереди еще полдесятка тел. Находиться посреди накопившихся за ночь убийств и аварий, утоплений и сожжений, поражений током и самоубийств, передозировок и инфарктов всегда малость ошеломительно. Черные и белые, мужчины и женщины, молодые и старые – все заканчивают на Пенн-стрит без какого-либо общего знаменателя, не считая того, что их смерти являются официально необъяснимыми происшествиями в географических границах Штата Старой Линии[58]. Зрелище в кафельном помещении на выходных сильнее чего угодно напоминает детективу, что он работает на оптовом рынке.
Каждое посещение прозекторской заново подтверждает, как для детектива важен психологический буфер между жизнью и смертью, между горизонтальными телами на каталках и вертикальными – на ногах, между металлом. Тут стратегия проста и может быть представлена в следующем виде: «Мы – живы, вы – нет».
Это целая философия, религия, достойная собственных обрядов и ритуалов. Да, все мы идем долиной смертной тени, но все же мы дышим, смеемся и попиваем кофе из одноразовых стаканчиков, а вы лежите голые и опустошенные. Мы носим голубое и коричневое и спорим с врачом о матче «Ориолс» прошлым вечером, заявляя, что «Птахам»[59] не выиграть без еще одного звездного бэттера в составе. У вас одежда рваная и пропитанная кровью и вы совершенно свободны от всех мнений. Мы подумываем о завтраке в рабочее время; у вас изучают содержимое желудка.
Уже по одной этой логике мы имеем право на некое самодовольство, на некую дистанцию даже в тесных стенах прозекторской. Мы вправе прогуливаться среди мертвецов с напускной уверенностью, с неискренним остроумием, заверяя себя, что нас с ними по-прежнему разделяет величайшая пропасть. Мы не насмехаемся над пустыми оболочками на металлических койках с колесиками – но и не очеловечиваем их, не впадаем при их виде в излишнюю торжественность и мрачность. Мы можем смеяться, шутить и примириться со своим нахождением здесь, потому что сами будем жить вечно, а если и не будем, то, по крайней мере, избежим бесхозной смерти в штате Мэриленд. В своем уютном воображении мы умираем только со сморщенной кожей и в мягкой постели, с подписанным свидетельством от лицензированного врача. Нас не упакуют в мешок, не взвесят и не сфотографируют сверху, чтобы Ким, Линда или еще какая-нибудь секретарша из отдела преступлений против личности посмотрела на глянцевый снимок 8 на 10 и сказала, что одетым Лэндсман выглядел лучше. Нас не будут резать, сшивать и разбирать на образцы только для того, чтобы госслужащий отметил на казенном планшетике: сердце – слегка увеличенное, желудочно-кишечный тракт ничем не примечателен.
– Столик на одного, – говорит врач, вкатывая тело на свободное место в прозекторской. Бородатая шутка, но он ведь тоже живой и поэтому имеет право на шутку-другую.
Как и Рич Гарви, заметивший мужское тело с немалым мужским достоинством:
– О господи, не хотелось бы злить эту штуку.
Или Роджер Нолан, обративший внимание на случайную расовую дискриминацию:
– Эй, док, а что это белые уже на столе, а все черные дожидаются в коридоре?
– По-моему, здесь тот редкий случай, – философски отвечает врач, – когда черные не прочь пропустить белых вперед.
Только иногда завеса поднимается, и живые вынуждены честно взглянуть на мертвецов. Это случилось пять лет назад с Макаллистером, когда тело на металлическом столе принадлежало Марти Уорду, детективу из отдела наркотиков, убитому во время работы под прикрытием на Фредерик-стрит, когда сделка пошла не по плану. Тогда Уорд был напарником Гэри Чайлдса и одним из самых популярных детективов на шестом этаже. На вскрытие послали Макаллистера, потому что кому-то в отделе пришлось бы пойти в любом случае, а остальные были с Уордом более близки. Конечно, проще от этого никому не стало.
Детективы мыслят просто: если задумаешься об этом, если позволишь себе видеть людей, а не улики, то забредешь в странные и депрессивные края. Надо учиться поддерживать дистанцию, и для новых детективов это уже утвердившийся обряд посвящения. Новеньких оценивают по их готовности смотреть, как разнимают тело, а затем отправиться в ресторан «Пенн» на другой стороне Пратт-стрит, чтобы умять тамошнюю фирменную яичницу из трех яиц и пиво.