Дон Хуан рассмеялся и прошелся по поводу того, что он назвал моей склонностью к сверхдраматизации.
— Но эта штука, чем бы она ни была, ударила меня, — сказал я. — И это было так же реально, как мы с тобой…
— Конечно, все было реально. Он причинил тебе боль, да?
По мере того, как я восстанавливал в памяти все новые и новые детали, меня охватывало все более сильное возбуждение. Дон Хуан велел успокоиться, а потом спросил, действительно ли я боялся. Слово «действительно» он выделил.
— Да я просто окаменел! Никогда в жизни не испытывал такого дикого ужаса.
— Ну-ну, — сказал он со смехом. — Не так уж тебе было страшно.
— Да я клянусь тебе! — сказал я с жаром, — Если бы я мог пошевелиться, то в истерике сбежал бы.
Дон Хуан разразился хохотом. Мое заявление показалось ему весьма забавным.
— Зачем нужно было встречаться с этим кошмаром, дон Хуан?
Он уставился на меня с серьезным выражением лица.
— Это был страж. Если ты хочешь видеть, ты должен его одолеть.
— Но как я могу его одолеть? Он же, пожалуй, тридцати метровой высоты.
Дон Хуан хохотал до слез.
— Дон Хуан, почему бы тебе не выслушать меня? Я расскажу тебе обо всем, что видел, и тогда не будет двусмысленности.
— Ну, если тебе этого не хватает для полного счастья — вперед. Я слушаю.
Я подробно изложил все, что смог вспомнить, но на его настроении это никак не отразилось.
— Ничего нового, — прокомментировал он с улыбкой.
— Да, но как, по-твоему, я могу одолеть такую громадину? Чем?
Он немного помолчал, потом повернулся ко мне и сказал:
— Ты же не боялся. В действительности тебе не было страшно. Больно — да, но не страшно.
Он откинулся на кучу каких-то мешков и заложил руки за голову. Я решил, что тема закрыта.
— Знаешь, — неожиданно произнес он, глядя куда-то на крышу рамады, — стража может увидеть любой. Некоторым он является в виде гигантского неописуемо жуткого монстра ростом до неба. Тебе повезло — всего-то тридцать метров! Однако тайна стража до смешного проста.
Он минуту помолчал, мурлыкая какую-то мексиканскую песню.
— Страж другого мира — это мошка, — с расстановкой произнес он, как бы оценивая эффект, произведенный этим заявлением.
— Прости, не понял…
— Страж другого мира — мошка, — повторил он. — Вчера ты встретился с мошкой. Она будет стоять на твоем пути до тех пор, пока ты ее не победишь.
Мгновение я не хотел верить словам дона Хуана, но вспомнив все с самого начала, вынужден был признать, что сначала действительно смотрел на мошку, а потом возникло что-то вроде миража, и явился ужасный зверь.
— Но каким образом мошка могла так сильно меня ударить? — спросил я с искренним недоумением.
— Когда она тебя ударила, она не была мошкой. Она была стражем другого мира. Возможно, когда-нибудь у тебя будет достаточно отваги, чтобы одолеть его. Но не сейчас. Сегодня это — тридцатиметровый плюющийся зверь. Но говорить о нем бесполезно, и никакого подвига в том, чтобы стоять перед ним, нет. Так что если ты намерен узнать его получше, тебе придется снова с ним встретиться.
Через два дня, 11 ноября, я снова курил смесь дона Хуана.
Я сам попросил об этом, тщательно взвесив все «за» и «против». Я снова хотел увидеть стража, потому что интерес к нему был гораздо сильнее страха или нежелания утратить ясность.
Процедура была той же. Дон Хуан один раз набил трубку, а когда я выкурил ее, — протер и спрятал. Эффект наступил гораздо позже, чем в прошлый раз. Когда начала кружиться голова, дон Хуан подошел ко мне и, придерживая голову, помог лечь на левый бок. Он велел мне вытянуть ноги и расслабиться; затем он поместил мою правую руку передо мной на уровне груди, повернув ее ладонью вниз, он слегка подвинул меня, перенеся на нее часть веса. Я не пытался ни помочь ему, ни помешать, так как не знал, к чему это все.
Он сел напротив меня и велел ни о чем не беспокоиться. Он сказал, что страж придет и что я находился на поворотном стуле, чтобы видеть его. Как бы невзначай, он прибавил, что страж может причинить очень сильную боль и что есть способ предотвратить ее. В прошлый раз, когда дон Хуан понял, что с меня довольно, он поднял меня в сидячее положение. В этот раз он указал на мою правую руку и объяснил, что специально положил ее именно таким образом, чтобы я мог пользоваться ею как рычагом, отталкиваясь, когда захочу подняться.
К тому времени, когда он закончил говорить, тело мое уже совсем онемело. Я хотел обратить его внимание на то, что не смогу оттолкнуться, так как не владею мышцами. Но, несмотря на яростные попытки, мне не удалось произнести ни слова. Он, казалось, предвидел это, и объяснил, что весь фокус — в использовании воли, и потребовал, чтобы я вспомнил свой первый опыт курения смеси несколько лет назад. Тогда я упал, но снова встал на ноги за счет того, что он назвал «волей» — я «поднялся с помощью мысли[8]». Он сказал, что это — единственный способ.
Но все было бесполезно: я не мог вспомнить ничего, что тогда делал. Всепоглощающее отчаяние охватило меня, и глаза закрылись.
Дон Хуан схватил меня за волосы, резко встряхнул и приказал не закрывать глаза. После этого я не только открыл глаза, но и совершил нечто совсем уж неожиданное: я заговорил.
— Я не знаю, как вставал тогда.
Я изумился. Ритм был каким-то монотонным, но голос был явно моим. В то же время я искренне верил, что не мог этого сказать, поскольку минутой раньше был не в состоянии произнести ни слова.
Я взглянул на дона Хуана. Он смеялся, склонив голову набок.
— Я этого не говорил, — сказал я.
Я снова удивился звуку своего голоса. Но почувствовал душевный подъем. Говорить в таком состоянии было очень весело. Я хотел попросить дона Хуана, чтобы он объяснил, за счет чего я могу говорить, но снова не смог выдавить из себя ни слова. Я старался изо всех сил, но бесполезно — мне не удавалось выразить свои мысли. Отказавшись от этой затеи, я тут же, почти непроизвольно, произнес:
— Кто говорит? Кто говорит?
Этот вопрос заставил дона Хуана так расхохотаться, что он даже опрокинулся набок.
Я определенно мог говорить, но только тогда, когда совершенно точно знал, что хочу сказать.
— Это я говорю? Это я говорю? — спросил я.
Дон Хуан сказал, что, если я не перестану заниматься ерундой, то он пойдет отдохнуть под рамаду, а меня оставит здесь разбираться со своим шутовством.
— Это не шутовство, — произнес я.
Я говорил вполне серьезно. Мысли были очень ясными и четкими, но тела я не чувствовал. Я не задыхался, как было однажды, когда я находился в подобном состоянии; мне было хорошо, потому что я ничего не чувствовал. У меня не было контроля над своими функциями, и все же я мог говорить. В голову пришло, что раз я могу говорить, то, наверное, могу и встать, как говорил дон Хуан.
— Встать! — сказал я по-английски, и в мгновение ока был на ногах.
Дон Хуан недоверчиво покачал головой и вышел из дома.
— Дон Хуан! — трижды позвал я.
Он вернулся.
— Уложи меня, — попросил я.
— Уложи себя сам, — сказал он. — Похоже, ты на правильном пути.
Я сказал:
— Лечь!
Неожиданно все исчезло. Я не видел ничего. Через мгновение комната и фигура дона Хуана снова появились в поле зрения. Я подумал, что, очевидно, лежал, уткнувшись лицом в циновку, и что дон Хуан приподнял мою голову за волосы.
— Спасибо! — очень медленно и монотонно произнес я.
— Пожалуйста, — сказал он, передразнивая меня, и снова захохотал.
Потом он взял какие-то листья и начал растирать ими мои кисти и ступни.
— Что ты делаешь?
— Растираю тебя, — произнес он, подражая моему болезненному заунывному тону.
Его тело затряслось от смеха, глаза светились добротой и дружелюбием. Он мне нравился. Я почувствовал, что дон Хуан — хороший, веселый и сострадательный. Но я не мог смеяться с ним, хотя мне этого хотелось. Тут чувство радости снова охватило меня, и я засмеялся. Звук получился такой жуткий, что дон Хуан отшатнулся.
— Отведу-ка я тебя лучше к канаве, а то, чего доброго, еще угробишь себя своим шутовством.
Он поставил меня на ноги и заставил походить по комнате. Понемногу я начал чувствовать ступни, ноги и, наконец, все тело. Уши буквально лопались от странного давления. Это было похоже на ощущение, возникающее в затекшей части тела. Макушкой головы и затылком я ощущал навалившуюся сзади огромную тяжесть.
Дон Хуан затолкал меня в канаву прямо в одежде. Холодная вода постепенно сняла боль и давление.
Я пошел в дом и переоделся. Потом сел и почувствовал ту же самую отстраненность, то же самое желание быть в тишине. Однако на этот раз ясности ума и способности к фокусированию не было, скорее — что-то вроде меланхолии и физической усталости. Наконец я заснул.
12 ноября 1968
Утром мы с доном Хуаном отправились в окрестные холмы собирать растения. Около шести миль мы шли по сильно пересеченной местности. Я очень устал и предложил отдохнуть. Мы сели, и дон Хуан заговорил о том, что он доволен моими успехами.
— Теперь я знаю, что действительно разговаривал, — сказал я, — но тогда мог бы поклясться, что говорит кто-то другой.
— Разумеется, разговаривал ты, — подтвердил дон Хуан.
— Как же вышло, что я не мог себя узнать?
— Это сделал дымок. Можно говорить и не замечать этого, можно перенестись на многие тысячи километров в пространстве и тоже не заметить. Можно проходить сквозь все что угодно. Дымок устраняет тело, и человек становится свободным как ветер, даже свободнее ветра. Ветер могут остановить скалы, стены, или горы. Дымок делает человека свободным, как воздух или даже еще свободнее. Воздух может застояться в подземелье и стать затхлым, но когда человеку помогает дымок, ничто не может ни остановить, ни запереть его.
Слова дона Хуана вызвали во мне странное чувство — смесь эйфории и сомнения. Все мое существо наполнилось непонятным беспокойством и неопределенным чувством вины.