Классы сельской школы, которую я посещал, были смешанными, и первый класс отделялся от третьего только расстоянием между партами. Там я и познакомился с курносым малышом, которого из-за носа дразнили «Пуговкой». Он был первоклассником. Время от времени я дразнил и третировал его, правда, не злостно, а просто так, от нечего делать. Но, несмотря ни на что, он, казалось, меня любил и всюду за мной таскался хвостиком. Он даже знал, что на моей совести — несколько проделок, расследование которых завело в тупик самого директора школы, однако никому не говорил об этом ни слова. Но я все равно донимал его. Однажды я нарочно опрокинул тяжелую классную доску, и она упала на Пуговку. Парта, за которой он сидел, отчасти задержала ее, но все равно удар получился сильный и сломал ему ключицу. Он упал. Я помог ему встать и, когда он уцепился за меня и обнял, увидел в его глазах испуг и боль. Это было слишком, я не мог вынести вида малыша с изуродованной рукой, который, плача, обнимал меня. Годами я сражался с родственниками и победил, покорив всех своих противников, но в миг, когда я увидел страдания этого маленького курносого мальчика, все мои победы были уничтожены. Прямо там я прекратил битву. Так, как мог, я принял решение никогда больше не побеждать. Я думал, что ему отрежут руку, и пообещал, что если малыша вылечат, я никогда в жизни не буду победителем. Ради него я отказался от всех своих побед. Именно так я понимал это тогда.
Дон Хуан вскрыл гнойную рану моей жизни. Я был ошеломлен, голова кружилась. Ничем не смягченная печаль поманила меня, и я поддался ей. Я ощутил на себе тяжесть своих поступков. Воспоминание о курносом малыше по имени Хоакин заставило меня страдать настолько живо, что я начал плакать. У этого мальчика никогда ничего не было, его родители не могли даже обратиться к врачу, так как у них не хватало денег на лечение, и рука Хоакина так и срослась неправильно. Я заплатил за это всего лишь своими детскими победами. Мне было невыносимо стыдно.
— Успокойся, чудак, — сказал дон Хуан требовательно. — Ты отдал достаточно. Твои победы были сильными, и они были твоими. Ты отдал достаточно. Теперь ты можешь изменить свое обещание.
— Изменить? Но как? Произнести соответствующие слова?
— Нет, такого рода обещание словами не изменишь. Но очень скоро ты, возможно, поймешь, как это сделать. Тогда, наверное, ты даже начнешь видеть.
— Ты можешь что-нибудь мне посоветовать, дон Хуан?
— Ты должен терпеливо ждать, зная, что ты ждешь и, зная, чего ты ждешь. Это — путь воина. Если дело в том, чтобы выполнить обещание, то ты должен осознавать, что выполняешь его. Рано или поздно ожидание закончится, и ты будешь свободен от обязательств. Ты никак не можешь изменить жизнь того мальчика. Только он сам может вычеркнуть из своей жизни то, что тогда произошло.
— Но как он может сделать это?
— Научившись сводить свои потребности к нулю. Пока он считает себя жертвой, его жизнь останется адом. Пока ты думаешь то же самое, твое обещание останется в силе. Нас делает несчастными то, что нам чего-то недостает. Однако если мы научимся сводить наши потребности к нулю, то любая, полученная нами вещь, превратится в настоящий дар. Будь спокоен, ты сделал Хоакину хороший подарок. Быть бедным или испытывать нужду — только мысли. Также это касается того, чтобы испытывать голод или боль.
— Я не могу в это поверить, дон Хуан. Как голод и боль могут быть только мыслями?
— Для меня сейчас они являются только мыслями. Это все, что я знаю. Я совершил этот подвиг. Запомни: сила делать это — единственное, что позволяет нам противостоять силам жизни. Без нее мы — мусор, пыль на ветру.
— Я не сомневаюсь, дон Хуан, что ты это сделал. Но разве такое под силу обыкновенному человеку — мне, скажем, или маленькому Хоакину?
— Это от нас, как от отдельных личностей, зависит наше противостояние силам жизни. Я много раз говорил тебе: только воин может выжить. Воин знает, что ждет, и знает, чего он ждет. Когда он ждет, он не хочет ничего, и поэтому какую бы малость он ни получил, это всегда больше, чем он может взять. Если ему нужно есть, то он найдет путь, потому что не голоден. Если что-то причиняет вред его телу, то он справится с этим, потому что не испытывает боли. Быть голодным или страдать от боли означает, что человек предался (им)[8] и больше не воин, и что силы его голода и боли уничтожат его.
Я хотел было отстаивать свое мнение, но остановился, потому что понял, что таким образом пытаюсь защититься от разрушительной силы потрясающего действия дона Хуана, которое затронуло меня так глубоко и с такой силой. Как он узнал? Я подумал, что мог рассказать ему историю о курносом мальчике во время одного из своих глубоких состояний необычной реальности. И, хотя я и не помнил об этом, моя забывчивость в этом случае была вполне понятной.
— Как ты узнал о моем обещании, дон Хуан?
— Я видел его.
— Ты видел его, когда я принимал Мескалито или когда я курил твою смесь?
— Я видел его сейчас, сегодня.
— Ты видел все событие?
— Снова ты за свое. Я же говорил тебе, что нет смысла обсуждать, на что похоже видение. Это ничто.
Я больше не настаивал. Эмоционально я был убежден.
— Я также дал клятву однажды, — неожиданно сказал дон Хуан.
Звук его голоса заставил меня вздрогнуть.
— Я обещал отцу, что я буду жить, чтобы уничтожить его убийц. Я носил в себе это обещание долгие годы. Теперь обещание изменено. Я не интересуюсь больше уничтожением кого-либо. Я не ненавижу мексиканцев. У меня нет ненависти ни к кому. Я научился тому, что все бесконечные пути, пересекаемые человеком в жизни, равнозначны. Угнетатель и угнетенный в конце встречаются, и единственное, что преобладает, — это то, что жизнь была слишком короткой для них обоих. Сегодня я чувствую печаль не потому, что мой отец или моя мать умерли так, как они умерли, а потому, что они были индейцами. Они жили как индейцы и умерли как индейцы, и никогда не знали, что они были прежде всего людьми.
Глава 10
30 мая 1969 года я вновь приехал к дону Хуану и с порога заявил, что хочу еще раз попытаться «увидеть». Он отрицательно покачал головой, засмеялся и сказал, что придется потерпеть, потому что еще не время. Но я упорно твердил, что уже готов.
Похоже, мои навязчивые просьбы не особенно его раздражали. Тем не менее он попытался сменить тему. Я не поддался и попросил его посоветовать, как мне справиться со своим нетерпением.
— Ты должен действовать, как воин, — сказал он.
— Как?
— Чтобы научиться действовать, как воин, нужно действовать, а не болтать.
— Ты говорил, что воин думает о своей смерти. Я все время это делаю, но, очевидно, этого недостаточно.
Он вроде начал сердиться и даже чмокнул губами. Я поспешно сказал, что не хотел его злить, и что если я сейчас не нужен, то готов уехать обратно в Лос-Анжелес. Дон Хуан мягко похлопал меня по спине и сказал, что никогда на меня не сердится, а просто полагал, что мне известно, что значит быть воином.
— Что я должен делать, чтобы жить как воин? — спросил я.
Он снял шляпу и почесал виски. Он пристально посмотрел на меня и улыбнулся.
— Ты любишь все, выраженное в словах, не так ли?
— Так работает мое сознание.
— Оно не должно так работать.
— Я не знаю, как измениться. Вот почему я прошу тебя рассказать мне, что именно я должен делать, чтобы жить как воин. А я попытаюсь к этому приспособиться.
Почему-то мое заявление показалось ему забавным, и он долго хохотал, хлопая меня по спине.
У меня было чувство, что он с минуту на минуту собирается отправить меня домой, поэтому я быстро уселся напротив него на свою циновку и стал задавать вопросы. Меня интересовало, почему мне следует выжидать.
Он объяснил, что если я попытаюсь видеть, не «залечив» предварительно «раны», полученные в битве со стражем, то могу опять столкнуться с этим монстром, даже если не буду искать встречи с ним. Дон Хуан заверил меня, что выжить в такой ситуации не способен никто.
— Ты должен полностью забыть стража, и только после этого пытаться видеть снова.
— Забыть стража?! Да разве такое можно забыть?
— Для того, чтобы забыть, воин использует волю и терпение. В действительности это все, что у него есть. При помощи воли и терпения воин добивается всего, чего хочет.
— Но я же — не воин.
— Ты встал на путь магии. У тебя нет больше времени ни на отступление, ни на сожаления. Время есть лишь на то, чтобы жить, как подобает воину, вырабатывая терпение и волю. Нравится тебе это или нет.
— Как воин их вырабатывает?
Прежде, чем ответить, дон Хуан долго думал. В конце концов он произнес:
— Мне кажется, об этом невозможно рассказать. Особенно о воле, потому что воля — это нечто очень специфическое. Проявления ее таинственны. Нет никакой возможности объяснить, как ее использовать, можно только увидеть результаты. Они ошеломляют. Наверное, прежде всего нужно осознать, что волю можно развить. Воин знает об этом и терпеливо ждет ее. Ты не отдаешь себе отчета в том, что твое ожидание — ожидание воли. И это твоя ошибка.
Мой бенефактор говорил мне, что воин знает, что он ждет, и знает чего ждет. Ты знаешь, что ждешь. Но хотя ты здесь со мной уже несколько лет, ты не знаешь, чего именно ждешь.
Среднему, обычному человеку очень трудно, практически невозможно знать, чего он ждет. Для воина, однако, такой проблемы не существует. Он знает, что его ожидание — это ожидание воли.
— Ты можешь мне четко сказать, что такое воля? Это что — устремление, вроде мечты Лусио заполучить мотоцикл?
— Нет, — мягко произнес дон Хуан и усмехнулся. — Это — не воля. Лусио просто индульгирует[9]. Воля — это другое. Воля — это нечто предельно чистое, мощное, что может направлять наши действия. Воля — это то, что, к примеру, позволяет человеку победить в битве, будучи обреченным на поражение.