– Ты так говоришь, будто сделать это – раз плюнуть. Но на деле-то все иначе. Меня буквально разрывает на части.
– Ничего, скоро цельность к тебе вернется. Не следует думать о теле. Ты слишком разжирел. До сих пор я не хотел ничего тебе говорить по этому поводу. Каждый должен иметь возможность поступать так, как считает нужным. Ты не появлялся два года. Но я говорил когда-то, что ты вернешься, и вот – ты здесь. То же было со мной. Я бросал свое ученичество на пять с половиной лет.
– Почему ты ушел, дон Хуан?
– По той же причине, что и ты. Мне это не нравилось.
– А почему вернулся?
– Опять-таки, по той же причине, что и ты. Другого пути нет.
Это утверждение произвело на меня глубокое впечатление. Мысль о том, что другого пути нет, уже не раз приходила мне в голову. Я никогда никому о ней не говорил, но дон Хуан сформулировал ее очень точно.
После очень долгой паузы я спросил:
– Дон Хуан, чего я добился вчера?
– Ты встал, когда захотел встать.
– Но я не знаю, как это вышло.
– На отработку этого приема требуется время. Но важно, что ты в принципе знаешь, как это делается.
– Так ведь я же не знаю. В том-то и дело, что не знаю.
– Нет, ты знаешь.
– Дон Хуан, клянусь тебе, что нет!
Он не дал мне договорить, а просто встал и ушел.
Потом мы еще раз вернулись к разговору о страже другого мира.
– Если я верю в то, что испытанное мной – реальность, то я должен признать, что страж – это гигантское чудовище, способное причинить невероятную физическую боль, – сказал я. – И если я верю, что усилием воли действительно можно перенестись на громадные расстояния, то логично было бы заключить, что усилием воли я могу заставить чудовище исчезнуть. Правильно?
– Не совсем. Ты не можешь заставить стража исчезнуть. Но можешь сделать так, что он не причинит тебе никакого вреда. И, сделав это, сможешь без осложнений миновать стража, как бы бешено он ни метался.
– И каким образом я могу этого добиться?
– Ты сам прекрасно знаешь каким. Задержка лишь за тренировкой.
Я сказал, что вечно у нас с ним возникает путаница из-за различного восприятия мира. По-моему, знать что-либо – значит в полной мере осознавать, что делаешь, и быть в состоянии сознательно повторить это. В данном случае я не только не отдавал себе отчета в том, что делал под воздействием дыма, но и не смог бы повторить сделанное мной, даже если бы от этого зависела моя жизнь.
На лице дона Хуана появилась знакомая уже мне инквизиторская улыбочка. Он изобразил удивление, даже снял шляпу и потер виски – характерный жест, которым он выражал недоумение.
– Зато ты точно знаешь, как говорить и ничего не сказать, правда? Я предупреждал тебя, что стать человеком знания можно, только имея несгибаемое намерение. Но пока что, похоже, у тебя есть только несгибаемое намерение водить самого себя за нос. Ты настаиваешь на разжевывании всего, словно весь мир состоит только из вещей и явлений, поддающихся объяснению. Ты столкнулся со стражем и проблемой передвижения волевым усилием. Неужели тебе никогда не приходило в голову, что лишь очень немногое в мире может быть объяснено тем способом, к которому ты привык? Когда я заявляю, что страж действительно стоит на твоем пути и что он способен вышибить из тебя дух, то я знаю, о чем говорю. Когда речь идет о перемещении при помощи воли, я тоже знаю, что имею в виду. Я хотел очень постепенно, шаг за шагом научить тебя этому искусству, но потом понял, что ты им прекрасно владеешь, хотя и утверждаешь, что не имеешь об этом понятия.
– Но я действительно не знаю! – возразил я.
– Ты знаешь, что ты дурак, – сказал он неумолимо, а потом улыбнулся. – У нас тут как-то мальчика по имени Хулио посадили на уборочный комбайн. Оказалось, что он знает, как управлять машиной, хотя никогда раньше этого не делал.
– Я понимаю, что ты хочешь сказать, дон Хуан. Однако чувствую, что не смогу повторить того, что сделал, потому что не уверен в том, что именно делал.
– Шарлатан пытается объяснить все в мире с помощью объяснений, в которых он сам не уверен, тем самым превращая все, что делает, в шарлатанство. Но ты – не лучше. Ты тоже хочешь объяснить все своим способом и так же не уверен в своих объяснениях.
Глава 8
Неожиданно дон Хуан спросил, не собираюсь ли я в выходные дни уехать домой. Я ответил, что думаю ехать в понедельник утром. Мы сидели под рамадой его дома. Была суббота, 18 января 1969 года, время близилось к полудню. Мы отдыхали после долгой прогулки по окрестным холмам. Дон Хуан встал и вошел в дом. Через несколько секунд он позвал меня.
Когда я вошел, он сидел на полу посреди комнаты, а моя циновка лежала перед ним. Он усадил меня и, не говоря ни слова, достал сверток с трубкой, развернул тряпку, вытащил трубку из чехла, набил ее и раскурил. Он даже сам принес для этого в комнату глиняное блюдце с углями.
Дон Хуан не спрашивал, хочу ли я курить, просто вручил мне трубку и велел приступать. Я не колебался. Он очень точно вычислил мое настроение, заметив, наверное, что интерес к стражу не дает мне покоя. Меня не нужно было упрашивать, я нетерпеливо выкурил всю трубку разом.
Последовательность моих реакций была в основном такой же, как и раньше. Дон Хуан вел себя как прежде. Правда, в этот раз он не стал меня трогать, а только напомнил, что правую руку следует положить перед собой. Чтобы мне удобнее было на нее опираться, он посоветовал сжать кисть в кулак.
Я сжал правую руку в кулак, так как обнаружил, что таким образом лежать легче, чем опираясь на раскрытую ладонь. Очень хотелось спать, на какое-то время стало тепло, а потом все ощущения исчезли.
Дон Хуан улегся на пол напротив меня, подперев голову правой рукой. Все шло очень тихо и мирно, тактильная чувствительность исчезла, меня охватило умиротворение.
– Как хорошо! – сказал я.
Дон Хуан вскочил:
– Не смей начинать с этой чепухи! Прекрати болтать. Ты потратишь на это всю свою энергию, и страж прихлопнет тебя, как ты прихлопнул бы мошку.
Ему, видимо, показалось, что он сказал что-то смешное, потому что он засмеялся, но смех внезапно прекратился.
– Не болтай, прошу тебя, не болтай, – сказал он очень серьезно.
– Да я вроде и не собирался болтать, – сказал я. Причем я действительно не хотел этого говорить.
Я увидел, как дон Хуан уходит в заднюю часть дома. Через мгновение на циновку передо мной села мошка. Это наполнило меня такой тревогой, какой я раньше никогда не испытывал. Это была странная смесь воодушевления, страдания и страха. Я сознавал, что вот-вот стану свидетелем трансцендентального явления – увижу мошку, охраняющую вход в другой мир. Мысль была настолько нелепой, что я едва не рассмеялся вслух, но потом понял, что из-за приподнятого настроения отвлекаюсь и могу пропустить момент перехода, который интересовал меня больше всего. В прошлый раз я сначала левым глазом смотрел на мошку, а потом сразу почувствовал, что стою и созерцаю стража. Но как именно осуществился переход, я не отметил.
Я наблюдал за тем, как мошка ползает по циновке, и тут до меня вдруг дошло – я смотрю на нее обоими глазами. Вот она подползла совсем близко, и в конце концов наступил момент, когда она ушла из поля зрения правого глаза. Я больше не видел ее обоими глазами, поэтому «перебросил» сосредоточение целиком на то, что видел левым, который находился почти на уровне поверхности циновки. В момент этого изменения фокусировки я почувствовал, что тело поднимается в вертикальное положение, и оказался лицом к лицу с гигантским животным. Оно было глянцево-черным. Спереди его тело было усеяно длинными черными коварно отточенными волосами, вернее, это были даже не волосы, а скорее – иглы, торчащие из трещин гладкой сверкающей чешуи. Росли они как бы пучками. У чудовища были крылья, широкие и короткие по сравнению с длиной его туловища – толстого, массивного и округлого. Между двумя выпуклыми глазами торчало рыло. На этот раз монстр чем-то напоминал крокодила. У него были длинные уши, а может, рога, и, так же как в прошлый раз, с его рыла все время что-то стекало.
Я напрягся, чтобы как следует зафиксировать взгляд на страже, и почувствовал, что не могу смотреть на него так, как обычно смотрю на предметы. Странно подумать, но, созерцая стража, я ощущал, что каждая часть этого существа живет как бы независимой жизнью, вернее, является живой сама по себе, как, например, глаза человека. Я впервые в жизни осознал, что глаза – это единственное в человеческом теле, по чему можно сразу же наверняка узнать – жив человек или нет. Проведя аналогию, я бы сказал, что страж состоял из «миллионов глаз».
Я подумал, что это – замечательная находка. До этого я пытался проводить какие-то частные параллели, основанные на принципе подобия, пытаясь отыскать и описать «искажения», в результате которых мошка представала в виде гигантского зверя. Я думал, что достаточно близким было бы сравнение «как насекомое под микроскопом». Но в действительности дело обстояло иначе. Созерцание стража было действием намного более замысловатым и сложным, чем разглядывание насекомого сквозь микроскоп.
Страж начал кружиться передо мной. В какое-то мгновение монстр остановился. Я почувствовал, что он меня изучает. Внимание мое привлек тот факт, что он был совершенно безмолвным. Страж танцевал в абсолютной тишине. Все в его виде призвано было внушать ужас – выпуклые глаза, грозная пасть, коварные, острые, как иглы, волосы, брызги и слизь, летевшие во все стороны с его рыла, и, конечно, его немыслимые размеры. Он был совсем рядом. Я смотрел, как он без единого звука вибрирует крыльями, скользя над землей подобно огромному фантастическому конькобежцу.
Глядя на это кошмарное создание, я вдруг почувствовал что-то вроде ликования. Мне показалось, что я разгадал тайну победы над стражем – его не нужно побеждать, потому что он – лишь картинка, немое изображение на экране, он не в состоянии ничего мне сделать и может лишь пугать.