— Если честно, кошки скребут.
— Как бы тигры не заскребли, — усмехнулся Нефедов и пошел вкруговую пожимать руки.
— Ну, начальники, хотите казус?
— Хотим! — обрадовался Кока, приготовясь пополнить свой репертуар.
Раиса отослала в коридор жирненького старичка, лопотавшего о полной непричастности кого-то к чему-то; Тимохин отложил ручку.
— Казус будет такой, — начал Нефедов.
Стрепетов насторожился. Нефедовские анекдоты не всегда были рассчитаны на чистый смех. Иной раз они оказывались как-то связаны с тем главным, чего ты от него ждал. Наворачивались ли эти истории ему на язык сами, по неосознанной ассоциации извлекаясь из кладовых памяти, или незаметный человечек мужиковатого обличья был совсем не тем, чем казался с первого взгляда, и под всей его лаптежностью и детской жадностью на смешное крылась железная логика, способность к обобщениям и острый, отточенный опытом ум? В последнее время, разглядев, с каким доверием и готовностью подчинялись Нефедову его «ребятки» из угрозыска — готовностью настолько безусловной, что ее не находили даже нужным подчеркивать внешними атрибутами почтительности, — Стрепетов стал склоняться ко второму предположению.
— Так вот, завелся в Москве один прохиндей. Выдавал себя за адвоката. Похаживал он возле приемных высших кассационных органов и ловил простаков, приехавших похлопотать за родственников, которые угодили под суд. «Все равно, — говорит, — правды не добьетесь. А я знаю, кого подмазать». Некоторые дураки и рады, что нашли ходатая. Они ему — деньги, а он деньги в карман. Ну, сколько веревочке не виться — арестовали. Привлекли к ответственности и даятелей. И что же выяснилось? Папаша один, провинциал, явился в столицу за сына просить. Наткнулся на этого мошенника, выложил кровные рубли и так уверовал, что никуда дальше носа не совал и ведать не ведал, что в самый день его приезда надзорные органы отдали распоряжение сына-то освободить! И теперь представьте себе картинку: сын на свободе, отец — в тюрьме. Каково.
— Поучительно... — загрустила Раиса.
— Ирония судьбы, — веско подытожил Тимохин.
— Кстати говоря, начальники, вы ориентировки читаете? — Теперь Нефедов обращался уже к одному Стрепетову.
— Стараемся, — осторожно сказал тот. Нефедов пересел поближе.
— Гляди сюда. В позапрошлом месяце... — он открыл заложенное промокашкой место, — вот: «Во время этапирования к месту заключения бежал опасный преступник Василий Хромов, он же Бекетов, он же Павлов, приметы: выше среднего роста, широк в плечах, на подбородке косой шрам длиной около двух сантиметров, нос вздернутый...» Не узнаешь?
— Кто? — пугаясь, спросил Стрепетов.
— Да Васька же. Коврова дружок.
— Он?!
— Он самый... И как же ты его не срисовал?
«Остолоп! Безмозглый разиня!» Стрепетов мысленно вернулся в ту ночь, посадил на приступочку Коврова, поставил рядом Ваську. Васька зябко передернул плечами и начал постукивать ботинком о ботинок. Ковров зачерпнул ладонями из сугроба. Стрепетов выпрыгнул из машины и побежал к палатке. Снег отрывисто взвизгивал под сапогами, на вывеске был отбит уголок. Васька на мгновение застыл, потом отвернулся к перекрестку, из-за которого вот-вот должна была вырваться «Скорая», и поправил кепку. Стоп! Еще раз, не торопясь. Увидя Стрепетова, плавно, как в кино при замедленной съемке, Васька стал поворачиваться широкой спиной. Поднятый воротник закрывал нижнюю часть лица. Вот он взялся обеими руками за кепку и надвинул ее на лоб. Та-ак!..
Прокрутим ленту дальше. «Подежурь на уголке», — сказал Ковров и добавил что-то. И тогда Васька ушел. Нет, еще раньше было. Какая-то фраза, которая им не понравилась, которая заставила Стрепетова почувствовать, будто он сказал бестактность. Вот! Он сказал: «Мало нам было жуликов...» Тогда-то они и обиделись.
Какое значение приобретали сейчас десятистепенные мелочи, едва подмеченные глазом и лежавшие в памяти обманчиво-бесполезным грузом! Эх, кабы знать!
— Васька Хромов у твоего потерпевшего и скрывался до воскресенья. А познакомились они давненько. Ковров был свидетелем по делу Хромова, когда тот судился за бандитизм. Сомнительным таким свидетелем, на грани соучастия.
— Где он теперь?
— Поищем — найдем...
— Но Савелов? Что могло их свести?!
— Не знаю. На Савелова компры никакой. Пожалуй... я бы на твоем месте не искал ничего сложного.
— Да... — машинально сказал Стрепетов. — Да, спасибо.
Головкин разделался с комиссией к концу недели. Он потребовал к себе Стрепетова; и тот пошел, неся тонкую папочку, на которой Ада Васильевна, энергичная дама из канцелярии, твердо вывела:
«Дело по факту огнестрельного ранения гр-на Коврова Г. Д.»
Слова «по факту» были подчеркнуты жирной волнистой чертой, долженствующей напоминать следователю о серьезности положения. Ибо «по факту» (в противоположность формуле «по обвинению») означало, что дело не раскрыто, и в каждой сводке в графе «Нераскрытые особо опасные преступления» стоит пренеприятная единица. Если Стрепетов, задумавшись, долго смотрел на папку, волнистая черта змеей сползала с картона и обвивалась вокруг Петьки Савелова плотными тугими кольцами...
Головкин молча читал дело. Зная там каждую бумажку в лицо, Стрепетов наблюдал, как он реагирует на перипетии следствия. Допрос Коврова в больнице. Дошел до середины, перевернул обратно, заглянул в анкету, что это за зверь, что так петляет? Показания Савелова. Изучает пристально, с легким недоумением. Протокол обыска открыл прямо там, где написано «при обыске изъято». Рапорт Нефедова. Удовлетворенное хмыканье: вот оно что! ...Дочитал, заглянул в начало и конец папки, что-то ища.
— Савелова для опознания потерпевшему не предъявляли?
Только не забывать, что они смотрят на вещи по-разному. Не проявлять никакого волнения. Беспристрастность и хладнокровие — вот вывеска, под которой он принес в этот кабинет острое желание спасти парня.
— Потерпевший указывает другие приметы, — осторожно сказал Стрепетов.
— Ну! — Головкин сделал пренебрежительный жест в сторону папки. — Теперь, когда он увидит стрелявшего в ваших руках, он, весьма вероятно, сделает вывод, что лгать бессмысленно.
— Видите ли, Аркадий Аркадьевич...
— Вижу, — прервал Головкин. — После рапорта Нефедова дело на точке замерзания.
— У меня было много работы в эти дни, — прикрылся Стрепетов. — Но я наводил справки о Савелове: созванивался с его знакомыми, сослуживцами, товарищами по институту. Если понадобится, можно вызвать их и запротоколировать показания. Они целиком в пользу Савелова и опровергают наличие каких-то прежних связей между ним и потерпевшим или Хромовым. Из этого я делаю вывод...
«Не торопись, не захлебывайся!»
— Из этого я делаю вывод, что встреча в переулке была случайной. И безусловно, она носила характер нападения на Савелова. Может быть, его хотели ограбить, может, пристали из хулиганских побуждений. Так или иначе, парня жестоко избили.
— Не логичнее ли, предположить, что он все-таки ждал такой встречи? Иначе с какой целью он обзаводился оружием?
— Он не обзаводился им, Аркадий Аркадьевич! Я уверен, это пистолет отца, память. Отец привез его с фронта, как многие тогда, и вскоре умер дома.
— Допустим. Но Савелов ходил с ним в кармане.
— Нет, Аркадий Аркадьевич, не было у него с собой пистолета, а то он стрелял бы раньше! Его избили, и тогда он бросился домой — это в двух шагах — и с пистолетом догнал Коврова и Хромова, когда те отошли уже довольно далеко.
— Вы рассказываете так картинно, будто видели все в театре, — усмехнулся Головкин тонкими губами. И, помолчав, вдруг спросил: — Мучаетесь?
Стрепетов растерянно прикусил губу.
— А вы полагали, что для избавления вас от мук душевных жизнь всегда будет поставлять вам антипатичных преступников и обаятельных потерпевших? Случается и помучиться, исполняя свой долг. Я бы сказал, что следователь, который испытывает от своей работы сплошное удовольствие, больной человек. Хуже: опасный человек. Мучаетесь — и прекрасно!... Итак, почему вы тянете с опознанием?
— Я считаю, что версия с покушением на убийство отпадает автоматически, — не отвечая, гнул свое Стрепетов. — Единственное, о чем можно говорить всерьез, — это превышение пределов необходимой обороны.
— И незаконное хранение оружия.
— Да. Но и то и другое с оговоркой. Конечно, по букве закона Савелов виноват...
— Что?!
Головкин выпрямился за столом, длинный, сухой, не человек — олицетворение.
— Зарубите себе на носу, Стрепетов, — закон свят, закон един, и нельзя делить его на дух и букву!
«Вот тебе и раз! Завелся с пол-оборота!»
— Законом нельзя управлять, как лошадью, — немножко туда, немножко сюда! Закон или есть, или его нет. И может быть только один способ обращения с законом — его неукоснительное исполнение! Этому научила нас жизнь. Следователь должен верить, что, действуя строго по закону, он найдет самое безукоризненное и справедливое решение. Что бы ни происходило, кто бы ни стоял перед вами, вы обязаны поступать, как велит статья, буква, запятая закона! Неужели вы не понимаете, Стрепетов, насколько это важно для всех?!
— Я не предлагаю замять дело. Я не предлагаю нарушать закон! Просто надо дать Савелову время одуматься. Если сейчас, пока он не приперт к стене доказательствами, он сам придет с повинной... Аркадий Аркадьевич, ему девятнадцать лет! Он придет, я в него верю!.. Тогда в корне изменится ситуация на суде.
— Ну, хорошо, — устало сказал Головкин. — Дадим вашему Савелову, скажем... неделю.
Неделя прошла.
Савелов не появился.
Опознание — одна минута, один пристальный взгляд. Потом человек указывает пальцем: «Вот этот!» — или отрицательно качает головой.
Но готовится оно долго и тщательно. Малейшая оплошность, забытая деталь — и преступник может получить в руки козырь, который потом использует на суде. Прежде всего — подобрать добровольцев. Показывать опознаваемого полагается не в одиночку, а вместе с несколькими другими, схожими с ним по комплекции, возрасту, росту, чтобы потерпевший или свидетель имел свободу выбора. Затем — внешний вид подозреваемого. Нельзя привести его из камеры предварительного заключения как есть без ремня, без шнурков в ботинках, обросшего трехдневной щетиной. Дошлый уголовник способен сослаться на то, что по этим «разбойничьим» признакам опознающий и выбрал именно его. Даже посадить преступника среди остальных надо не как-нибудь, а «по собственному желанию», чтобы не было потом нахальных разговоров, будто следователь нарочно поместил его в середке и шепнул об этом потерпевшему.