Эти были другие. Огромные коричневатые. Им было, наверное, не меньше двадцати лет. Иван Яковлевич где-то читал или слышал, что сила этого растения с годами многократно усиливается. Эти должны обладать прямо чудодейственной, потому как сами были чудом, огромным волосатым чудом.
Увидев заинтересованность военных их продуктом, один из грязнуль что-то пролаял на своём языке в сторону стоящих около входа в ближайшую небольшую лавку людей. Подошли все, и сразу стало неуютно Брехту. Стоишь в окружении десятка китайцев на враждебной по существу территории и не знаешь о чём они лопочат. Может, договариваются, кому твои бриджи достанутся, а кому сапоги, после того, как тебя пустят на фарш для пирожков со смешным названием «хуцзяо бин», покрытых кунжутом. Вкусная вещь, Брехт позавчера попробовал, изображая из себя американца. Будем надеяться, что не из такого вот чумазого соплеменника приготовили. А что провинился чумазый, помылся например, а его на пирожки.
– Васька, чего они лопочут? – собрался с мыслями Брехт.
– Рассказывают легенду, как появился женьшень, – встал вплотную к Ивану Яковлевичу Блюхер молодой, тоже опасался.
– И как?
– Он говорит, что есть легенда, легенда о двух маньчжурских воинах из враждующих родов – Жень-Шене из рода Си-Лянь и Сон-Ши-Хо из рода Лянь Серл. Первый, который Жень-Шень это известный воин, другой же был разбойником. Очень красивым разбойником и богатым. Когда Жень-Шень плененил Сон-Ши-Хо и привёл к ним домой, в него влюбилась сестра Жень-Шеня, Ляо и помогла ему бежать. Жень-Шень стал преследовать беглецов и настиг их. В этом бою погибли оба воина, и там, где падали слёзы безутешной Ляо, выросло растение, дарующее человеку здоровье, бодрость и силу – волшебный женьшень, – Васька переводил сбивчиво, кусками. Словно вслушиваясь и не всегда понимая речь товарищей.
– Не китайцы? – догадался Брехт.
– Да, они маньчжуры. Я плохо их язык знаю, – подтвердил его догадку Ваську.
– Спроси, сколько стоит.
– Пять тысяч рублей за корень, – сообщил Васька, переговорив с чумазыми и их болельщиками.
– Ну, ни хрена себе. А где они его берут, не скажут? – сделал заход Иван Яковлевич. Получить хотелось, но не за такие же деньги.
Васька пообщался ещё с маньчжурами, долго и в основном с помощью пальцев.
– Говорят, что живут в верховьях Уссури.
– Вот это фокус. Я карту смотрел. Это ведь недалеко от нас. Чуть севернее и восточней. Километров сто.
– Они ругаются, спрашивают, будем ли покупать, – перебил Брехта Васька.
– Покупать. Пять тысяч. Скажи три.
– Четыре с половиной.
Торговались минут пять. И дольше бы пришлось, уж очень медленно сбивал цену Блюхер. Сошлись на четырёх тысячах и десятке патронов к Арисаге. Понятно, что ни таких денег, ни патронов с собой нет. Потому договорились, что этот посредник подойдёт завра в девять утра к управлению ОГПУ. Тот согласно кивнул. Не боится «кровавой гэбни».
– Мы идём или нет выручать вашего человека и моего друга, – напомнил о себе бородатый Тихон.
– Блин блинский! Точно женьшеня нужно попить. О самом главном забыл, – хлопнул себя по лбу Иван Яковлевич.
Глава 18
Событие пятьдесят третье
– Вы, Ватсон, опять всю ночь играли в Покер по-крупному.
– Удивительно, Холмс! Но как вы догадались?
– Элементарно, Ватсон! Из всей вашей одежды на вас только галстук и шляпа.
Сто раз пожалел. Потом в сто первый раз пожалел. Потом в сто второй. Цыня нашли. Чего не найти, если точно известно, где его лавка. Вообще, путешествуя по «Миллионке» этой у Брехта сложилось твёрдое впечатление, что он переместился ещё раз во времени и пространстве. Попал куда-то в район Пекина в прошлый век. Кстати, только тут, живя на железнодорожной станции «Маньчжурия», Иван Яковлевич узнал, что русские, как всегда, всё исказили и исковеркали. Зачем это предки делали неизвестно, но почти все имена и названия иностранные, хоть европейские, хоть азиатские, русские обязательно исковеркают, одно время думал, что труднопроизносимые слова превращают в более благозвучные, так нет. Что нужно в голове иметь, чтобы слово «Бэйцзин» превратить в Пекин? «Бензин» бы лучше подходил. Нет – Пекин. Кроме жителей СССР так столицу Поднебесной никто не называет. Переводится. кстати незамысловато – Северная столица. Южная столица тоже есть. Называется по-китайски «Наньцзин», нашим это, понятно, не понравилось, и переиначили на Нанкин. Ну, хоть чуть ближе по звучанию.
Так про ощущения. Вокруг всё китайское, дома, одежда, вывески на лавчонках, лишь изредка видны русские буквы, и названия исковерканы. Китайцы тоже не заморачиваются. «Китайкое националь бюды». Понравился один перл местной словесности «Яйца сбывание». Даже попросил Ваську перевести оригинальный китайский текст. Оказалось, что именно это и имелось в виду. Это лавчонка по продаже, читай «сбыванию» куриных яиц. Чайная «Два Дьякона» тоже позабавила. Опять Ваську привлёк. Тот разговорный язык знал хорошо, а вот в иероглифах путался. Пришлось и ему консультироваться у стоящего рядом с чайной седобородого мужичка в эдакой шаолиньской одежде.
– Два Дракона. – Выяснили всё же. То есть, дьяконы и прочие попы ни при чём.
Зашли, опять Брехт не утерпел. Хотел прикупить настоящего жасминового чая из Китая. Не продали. Но тоже договорился, что привезут целый мешок к зданию ОГПУ на Алеутскую 44 к девяти утра завтра.
– А кофе? Соскучился, – поинтересовался на всякий случай Иван Яковлевич.
– Сикоко?
– Мешок.
– Холосо. – Вот! Можно смело поездку в актив ставить, а то без кофе утро не утро.
Добрались до мастерской товарища Лао Цыня. Вывеска классная на входе. Нарисована довольно схематично ручная швейная машинка и сверху надпись «Шитя брюков и масинок». Брехт кобуру расстегнул и дал команду Ваське и Сомову сделать то же самое. Сразу входит с пистолетами наголо перебор, а вот расстегнуть кобуру самое то. Мало ли, вдруг вместо тёплого приёма ожидает горячий.
Тихон вошел в дверь, с железной решёткой совмешённую, и встал на пороге. Брехт ему в спину упёрся. Его Васька толкнул. Под натиском Тихон сделал ещё шаг в полутёмное пахнущее чем-то кислым помещение. «Музыка ветра» обязательная сыграла свою деревянную мелодию и, стоящий за прилавком или стеллажом, китаец широко улыбнулся. Потом ещё шире и в глазах появилось узнавание.
– Тихо! Сикоко не видеть! Лад. Плоходи. Дологой длуг. – Но из-за стеллажа не вышел. Плохой знак?
– Как поживаешь Цынь? – Тихон шагнул к прилавку.
Брехт с Васькой шагнули следом, а Сомов по предварительной договорённости достал ТТ и остался у двери.
– Иголки нузно? – продолжал всё шире улыбаться невысокий, что неудивительно, но довольно толстый китаец. А вот толстых людей Брехт практически не видел в этом времени. Голод, какие тут избыточные веса, уже умирают люди, а тут вот нашёлся человек упитанный, есть выходит деньги. Вообще здесь в Приморье почти не было проблем с продуктами. Ну, или это Брехт просто удачно в армию пристроился. Кормят вожди почти всегда свою армию.
– Цынь к тебе Иван не заходил? – Тихон протянул руку через прилавок.
– Заходил. Машинки купил, ткань купил, пуговицы купил, девушек двух купил.
– Девушек? – Брехт вышел из-за спины бородоча.
– Та. Зэнзэн и Жилан купил. Холосие свеи. Лутсие.
– А сейчас где?
– Вона сидят сьют, – спокойно ткнул пальцем за спину Цынь. Оттуда и правда слышно было стрекотание швейной машинки, причём электрической. БреХт даже забыл про Дворжецкого. То есть электрические швейные машинки есть даже у китайцев, тогда какого чёрта он гоняется за ножными. И вообще старье собирает. Тупите, товарищ попаданец.
– Иван с Матвеем Абрамовичем шьют? – тряхнул он головой несвоевременные мысли из ушей вытряхивая.
– Зэнзэн и Жилан сьют. Иван посол с Абламысем отмесять покупку, – так и не сходила улыбка с лица китайца.
– Где они?
– Зэнзэн, Жилан! – заорал вдруг во всё горло китаец и из-за занавески показалась молодая китаянка. Потом открылась дверь и появилась вторая, по Брехту так сёстры близнецы. Девушки были в белых штанах балахонистых и кротких платьях странной конструкции, ну, не сильно в целом отличались от тех китаянок, что в Маньчжурии видел Иван Яковлевич, разве, что платья были цветные и красиво украшенные разными тесёмками.
– Ааа! – застонал Иван Яковлевич, – Где Абрамыч этот с Иваном?
– Усли обмывать покупку, – махнул рукой китаец, отсылая куколок.
– Куда? – всё хуже и хуже. Не только игрок, ещё и алкоголик. Еврей же? Как вот так можно?
– К блату. Веньян. Тута близко.
– Давно? – Если к брату, то, может, обойдётся.
– Всела. – И какую-то фразу, глядя на Ваську по-китайски выдал.
– Он говорит, – перевёл Васька, – что там Матвей Абрамович проиграл много денег и теперь ждёт, когда деньги принесут.
– Кто? – ну, вот. Люди не меняются.
Васька перекинулся парой фраз с Цынем, потом ещё парой, потом кричать оба начали, потом Васька схватился за пистолет, но Брехт успел его за руку придержать.
– Сколько он проиграл?
– Десять тысяс лублей. Много деньги. Надо отдавать. Ты Блехт. Сказал Блехт пилидёт.
– Твою же мать!
Событие пятьдесят четвёртое
Нанаец женился на русской, через месяц разводится. В загсе спрашивают:
– В чем причина?
– Шибко грязная – каждый день моется.
Фильм снимут году эдак … Ну, в общем, не скоро. Будет называться «Формула любви» Там ещё песню замечательную поют про «уно моменто». Нет, петь песен Брехт не собирался. Вспомнил один из шедевром Марка Захарова Иван Яковлевич из-за двух фраз, которые потом станут цитатами, что озвучит Леонид Броневой. Первая звучит так: «А голова предмет тёмный и исследованию не подлежит». Это про Дворжецкого. Вот какого хрена он его вытащил из Китая? Думал, этот выжига со связями в Харбине и знанием китайского, и английского языка сможет бизнесом управлять, и две процветающие артели создать, а после превратить в крупные и выгодные предприятия. А он, только ему денег дал Брехт, устроил загул и проиграл деньги. Целую кучу денег. Зарплату месячную пятидесяти железнодорожников. Что он сам не смог бы этого Цыня найти? Нашёл же.