Оливио же по средам, субботам и седмицам ходил в особняк Вальяверде, где его мачеха, за которой король сохранил титул графини Вальяверде, устраивала традиционные зимние приемы. Поскольку бывшего графа Вальяверде, лишенного титулов, пожизненно услали вице-губернатором в Гвиану, то теперь главным в семье Вальяверде по плайясольским законам сделался Оливио. Причем по этим законам было совершенно неважно, может ли сам Оливио наследовать, главное – что он старший в роду, других-то носителей имени не осталось, тридцать пять лет назад от эпидемии почти весь род вымер... К тому же на том же судебном процессе, где дона Вальяверде лишили титулов и развели с мачехой Оливио, самого Оливио восстановили во всех правах, объявив недействительными папашины решения – и насчет отречения, и насчет того, что Оливио якобы умер. Теперь он официально назывался Оливио Вальяверде. Капитан в связи с этим вызвал его и поинтересовался, как теперь его писать в бумагах Корпуса. На что Оливио, недолго подумав, сказал, что по-прежнему. Потому как паладином он быть не перестал, к фамилии Альбино привык, да и не в его обычае принятые решения менять, и потому пусть так и остается. Но если для совсем официальных бумаг нужно, то нельзя ли писать две фамилии? Капитан на это сказал, что обычно так не делают, но ничто этому не мешает. Так что получил Оливио новое личное свидетельство, в котором ему написали двойную фамилию на кестальский манер – Вальяверде и Альбино. Его это вполне устроило, тем более что в повседневности он продолжал называться Альбино.
Поскольку Оливио теперь считался старшим в роду Вальяверде, он обязан был присутствовать на этих клятых традиционных приемах, пока Джамино не стукнет восемнадцать лет. А до этого еще целых четыре года! Так что по вечерам каждую среду, субботу и седмицу после Пробуждения, то есть весь февраль, он только то и делал, что приходил на эти самые зимние приемы в особняк Вальяверде, и весь вечер торчал в зале в парадном мундире, сохраняя на лице мрачно-торжественное выражение, пока мачеха общалась с гостями и представляла Джамино плайясольским донам и доньям. Джамино это тоже было не очень-то по нраву, эти приемы его страшно утомляли своей скучной официальностью, но – традиция, и надо было терпеть. Сами плайясольские доны и доньи то и дело с любопытством поглядывали на Оливио, одетого в парадный мундир, но если и заговаривали с ним, то на отвлеченные темы. Для плайясольской знати стать паладином значило опуститься до уровня каких-нибудь бастардов, или вообще простонародья, и Оливио сочувствовали, в том смысле, что ему пришлось стать паладином из-за придури отца. Оливио же всем своим видом старался показывать, что он сам считает честью носить паладинский мундир. Впрочем, когда ему удалось затащить на один из особенно больших приемов Робертино и официально представить гостям, назвав его полное имя, плайясольские доны и доньи призадумались и многие мнение насчет паладинства поменяли. Все-таки, раз уж законный сын графа Сальваро и племянник короля сделался паладином… это что-то да значит.
А Тонио первую половину февраля вообще в столице не было – уезжал в Мартинику. Его отец прислал капитану Каброни пространное письмо, в котором слезно просил предоставить Тонио двухнедельный отпуск, потому что сыну Тонио исполняется четыре года и четыре месяца, и для мартиниканца это очень важно. Во-первых, ребенка представляют богам и дают ему настоящее имя, и отец обязан присутствовать, единственная причина, по которой он присутствовать не может – это смерть или тюрьма; во-вторых, обязательно надо представить ребенка всему клану, да еще и клану его матери, и тут без отца тоже никуда, ну и в-третьих, у рода Квезалов как раз время большого родового праздника, и все его члены должны по возможности присутствовать. Капитан вызвал Тонио и вручил ему это письмо. Тот, прочитав, страдальчески сморщился:
– М-м-м… сеньор капитан, что я должен сделать, чтоб вы меня на две недели в карцер засадили, или вообще на покаяние в монастырь отправили?
– Что за глупости, Квезал? – рассердился капитан. – У тебя сын растет, для паладина это вообще огромная редкость – свои дети, которые еще при этом и не плод нарушенного обета. Ради всего остального я бы тебя не отпустил, но ради сына – приказываю ехать. Вот тебе отпускное свидетельство на две недели, до четырнадцатого числа. Всё, свободен, иди собирай вещи… и подарков ребенку купить не забудь.
Так что пришлось Тонио ехать в Куантепек… А вернувшись оттуда, он с головой ринулся в службу и тренировки, даже с другими караулами менялся, видимо, то ли хотелось побыстрее забыть милых родственников, то ли еще что.
Так вот и получилось, что про тратторию «Королевство вкуса» Робертино, Оливио и Тонио узнали последними. И в самом конце февраля таки собрались туда пойти. Анэсти взялся быть их гидом. День был хороший, довольно ясный, так что паладины, накинув зимние плащи, вышли пораньше, чтоб еще и прогуляться. По дороге Анэсти без устали расписывал, как вкусно в этой траттории кормят, и при том очень недорого.
Робертино сказал задумчиво:
– Странно. Форель с артишоками в сметане по-сальмийски – и вдруг двадцать сантимов тарелка? Как-то очень дешево. Да форель просто на рынке купить – в пятнадцать сантимов фунт обойдется, самое меньшее… Я сам слышал, как мэтресса Пепперини кому-то из своих лаборанток хвасталась, что ее кухарке удалось недорого, всего за пятнадцать сантимов фунт купить свежайшей форели.
– Ну, может, хозяин ее напрямую у какого-то рыбака покупает, – пожал плечами Анэсти. – Тогда будет дешевле.
– Все равно как-то странно… И бокал нашего кестальского «Сердца гор» за пять сантимов – это совсем уж дешево. Да в Рокамарке, где его делают, оно стоит четыре сантима кружка… А ведь надо ж еще привезти…
Оливио тоже усомнился:
– Или вот ты говорил, они там осьминога в апельсиновом соусе подавали... За реал. Осьминог, если его не замариновать или не заморозить, быстро портится. Потому сюда его доставляют либо маринованный, либо в магической заморозке, либо свежий, но телепортами, и тогда он вообще будет запредельные деньги стоить. В «Адмирале Бонавентуре» такое блюдо стоит восемь реалов, между прочим. Из свежего осьминога.
– Ну, может, это размороженный был, я-то не разбираюсь, – Анэсти, однако, призадумался. – С другой стороны… были у них там и ингарийские корнулете, с орехово-маковой начинкой с яблоками. За десять сантимов… Однако же на вкус – закачаешься. Моя покойная бабушка такие делала, так одно только тесто полдня готовить надо… Мда… Раньше не задумывался, но теперь как-то странно, что так дешево. Думал сначала – траттория новая, для привлечения клиентов цены снизили… Но уже почти месяц прошел, а они все такие же, хотя пора бы уже и повышать потихоньку… И правда странно.
Тонио натянул капюшон плаща поглубже:
– А мартиниканские блюда они там не предлагали?
– А было один раз, мы с Лукой и Томазо из интереса брали, – кивнул Анэсти. – Кроличье рагу по-куантепекски, с какими-то мелкими зелеными перцами и странными овощами, тоже зелеными, вроде бы огурец или кабачок, а вроде и нет. И еще там что-то похожее на репу было, по виду, но не по вкусу.
– Халапеньо, чайот и хикама, – сказал Тонио. – Ну скажем, халапеньо и хикама еще туда-сюда, но чайот быстро гниет, по морю его сюда не возят. Только телепортами. Я как-то такое же рагу в «Звезде Мартиники» заказал, так оно мне в два реала тарелка обошлось, и это еще недорого, мне как своему скидку сделали... Может, там не чайот был, а кабачки цуккини? Здесь их часто в наших рецептах вместо чайота используют.
– Ну что я, цуккини бы не узнал? – обиделся Анэсти. – Нет, то было что-то незнакомое.
– Ладно, сейчас посмотрим, мне уже любопытно стало, – Тонио поежился под теплым плащом и плотнее в него запахнулся. – Далеко еще идти, а то я замерз уже? Да и погода что-то портится, сейчас, чую, еще и дождь зарядит...
– Да нет, сейчас повернем, и как раз на ту улицу попадем.
И верно, после поворота открылась короткая улочка под срезанным склоном холма. Траттория «Королевство вкуса» была видна издалека: ярко горели окна, и вывеску освещали два светошара, мигающие разным цветом. Видимо, дела у хозяина пошли на лад, раз он расстарался на такое освещение.
Внутри тоже было очень светло: помимо люстры добавились еще три светошара на кронштейнах на стенах, и вообще заведение, как отметил Анэсти, стало куда побогаче выглядеть.
Народу было мало – кроме паладинов, здесь ужинали только три студента за угловым столиком, пара молодых чиновниц и пожилой приказчик.
Паладины сняли плащи, повесили на рогатую вешалку у входа, там же оставили на деревянной решетке и калоши, и уселись за самый лучший стол – в эркере, с вышитой скатертью и мягкими стульями. И Анэсти с Тонио вдруг заметили, что Робертино и Оливио как-то неуловимо изменились. Теперь они, несмотря на паладинские мундиры, выглядели и вели себя как представители высшей аристократии. Анэсти даже моргнул от неожиданности – на миг показалось, что на стуле рядом с ним сидит не младший паладин Робертино Сальваро, а принц Леон, зачем-то наряженный в паладинский мундир. И тут-то Анэсти и осознал в полной мере, что ведь и правда – Робертино и есть представитель высшей аристократии, а на принца Леона похож потому, что он его кузен.
Тонио дернул Оливио за рукав и прошептал:
– Эй, вы чего задумали-то?
Оливио небрежно-изящным жестом снял берет и положил на стол, расстегнул пуговицы мундирного кафтана:
– Подозрительное тут место, разве ты не чуешь?
Тонио прислушался к движениям сил и пожал плечами:
– Ну, фейское присутствие есть – ну так вон же большой колпак с пикси-светлячками. Это от него тянет. А так-то вроде ничего и нет. Хотя… а змей его знает. Непонятно.
Анэсти, растерянно переводивший взгляд с Оливио на Робертино и обратно, сказал:
– Э-э… знаете, парни, мне как-то неуютно стало. Как-то не по чину мне рядом с вами сидеть…
Робертино, тоже снявший берет и положивший на стол, коснулся пальцем кокарды на нем: