– Только по мелочи – расширяли мыльню, чтобы устроить купальную лохань для целебной воды. Сестра Мария страдает сильными болями в суставах, и мы решили проложить от горячего источника трубу сюда, чтобы можно было ей прямо здесь лечиться, а то пока по зимнему холоду до источника, а потом обратно – так вся польза пропадает. Ну а заодно разобрали старый скрипторий, к которому мыльня примыкает, чтобы вместо него сделать крытые купальни для паломников. И как только снесли скрипторий, так призрак в мыльне и явился.
Пока она рассказывала, они как раз дошли до мыльни. Из-за двери слышались горестные стенания, невнятные, но полные отчаяния и страдания. Маурисия открыла дверь, зажгла большой светошар, и они вошли в мыльню.
Длинное сводчатое помещение с несколькими большими каменными ваннами и кирпичными лежанками с подогревом вдоль стен, с умывальниками и бассейном посередине роскошью не отличалось, хотя было вполне удобным и обустроенным: в нем имелись большая печь, бронзовые трубы с кранами, стоки для воды, полированные металлические зеркала и возле печи даже была устроена парилка. В конце мыльни сквозь пролом в стене виднелось другое помещение – видимо, там и собирались ставить дополнительную ванну для целебной воды. Догадку паладина тут же подтвердила аббатиса:
– Это задняя комната старого скриптория, мы и не знали про нее, ведь с той стороны дверь в нее была заложена. Маленькая комнатка, мы когда отсюда проход пробили, даже было обрадовались – как раз ванна поместится…
– А внутри этой заложенной комнаты что-то было?
– Ничего, совсем ничего, сеньор Ринальдо. Мы даже удивились – зачем это ее заделали… Ну, когда призрак явился, то понятно стало – видимо, он в скриптории в этой комнате начал являться, тогда его не смогли упокоить и просто заложили дверь… Да вон и он, – махнула она рукой в сторону пролома.
Паладин посмотрел туда мистическим зрением. Да, это был самый настоящий, классический призрак – неупокоенная душа, привязанная к миру живых каким-то незаконченным делом. Призрак медленно плыл по воздуху, перебирая ногами, словно шел по земле, и горестно взмахивал руками. Похоже, что пока он то ли не заметил паладина и аббатису, то ли не обращал внимания, ходил по воздуху вдоль пролома в стене и заунывно что-то бубнил. Одет он был так, словно сошел с фрески времен падения Чаматланского царства: в сандалии из кожи оленя, украшенные бронзовыми бусинами, в тунику-шиколли до середины бедер, из-под которой выглядывали широкие концы набедренной повязки-маштлатля, а на плечах – плащ-тильмантли, по тогдашней моде завязанный у горла тесемками. Тильмантли был красным, шиколли – тоже, с белыми полосками и оплечьем, и на белом маштлатле внизу тоже были красные полоски и красная бахрома. Сам же призрак и правда выглядел довольно молодым – не старше пятидесяти, в черных волосах, заплетенных в несколько аккуратных кос, почти не было седины, а на лице – слишком уж глубоких морщин. Татуировки действительно характерные чаматланские: узоры словно выходят из наружных уголков глаз и расходятся на лоб, скулы и щеки резкими, изломанными линиями. Но помимо общих для всех чаматланцев деталей было в этих узорах еще что-то очень знакомое. Настолько знакомое, что Ринальдо машинально провел пальцами по собственной скуле, словно вытатуированные линии можно было нащупать.
Паладин подошел к большому круглому зеркалу, вделанному в стену над узким каменным столиком с умывальником, и вгляделся в собственное отражение. Потом снова провел по своим татуировкам кончиками пальцев и сказал:
– Преосвященная Маурисия… и вы до сих пор не догадались, кто он такой?
Аббатиса растерянно развела руками:
– Да откуда же. Понятно, конечно, что он из старых времен, когда здесь еще общая обитель была, то есть ему больше трехсот лет. А что касается остального…
Чампа опять потрогал свои узоры:
– Вот эти две линии, преосвященная... Сейчас они редко у кого есть кроме нашего рода. Но видите – у призрака точно такие же?
Маурисия кивнула, всё еще не понимая, к чему он клонит:
– Ну… да. Выходит, он какой-то ваш родственник? Или предок?
Паладин покачал головой:
– Родственник – да, но не предок. Мы оба потомки Аматекуталя Безжалостного, эти линии наносили только царским детям.
Настоятельница очень удивилась:
– Так вы – царского рода? Но почему тогда ваш род не получил княжеского титула, как куантепекские Кугиальпы?
Чампа махнул рукой:
– А зачем? Мой предок отрекся от царского венца, как и Анжелико, кстати… Видите – он не в царских белых с золотом одеяниях, а в красном тильмантли?
Аббатиса схватилась за щеки:
– Так это Анжелико?! Но как? Ведь он незадолго до смерти покинул монастырь и ушел странствовать и проповедовать Откровение в отдаленных уголках Чаматлана… Там и погиб от рук язычников. Почему же его призрак здесь?
Ринальдо Чампа и сам не знал ответа на этот вопрос. Но, по крайней мере теперь, когда он понял, кем, скорее всего, является этот неупокоенный дух, можно попробовать с ним пообщаться. Так что Чампа подошел к призраку и очень вежливо обратился к нему на старом жреческом чаматле – языке, уже в те времена сильно отличавшемся от разговорного. Жрецы и царский клан сохраняли древний чаматль неизменным ради того, чтобы передавать на нем знание, недоступное простым смертным. И никого чужого никогда не учили ни этому языку, ни священным знакам рисуночного письма.
Услышав Чампу, призрак остановился, подлетел ближе, прекратил стенать и, склонив голову к правому плечу, словно прислушивался к тому, что говорил паладин. А потом покачал головой и ответил довольно длинной фразой, из которой Чампа понял только слова «не» и «понимать».
Паладин тяжко вздохнул. Он был уверен, что говорил правильно – по крайней мере так, как его учили. Но… Устная традиция передачи древнего чаматля однажды прерывалась. Когда после пяти лет войны с Куантепеком и Тиуапаном, уже принявшими Откровение, стало понятно, что Чаматланское царство неизбежно падет, жрецы поспешили уничтожить храмовые книги, оставив каждой только один экземпляр. А потом всем своим ученикам отрезали языки и отрубили кисти рук, чтобы они никого не смогли научить древнему чаматлю и знакам священного письма, если попадут в плен. Убить учеников они не посмели – ведь те и сами были жреческих родов. Остатки жрецов сбежали в труднодоступные горы, унеся последние книги с собой. Но немножко просчитались: кое-кто из искалеченных учеников не пожелал хранить верность древним богам, служители которых так подло с ними обошлись. Они приняли Откровение, и один из них все-таки научил Клемента Чампу, предка Ринальдо, этому древнему чаматлю. Поставить правильное произношение он, конечно, не смог, но научил священному письму – знаки рисовал, держа кисточку пальцами ног, а звучание попытался передать куантепекским простым письмом. Так что в роду Чампы это знание хранилось до сих пор. Но, по всей видимости, правильное звучание древнего чаматля не сохранилось, как ни пытались безъязыкие ученики передать его на письме. А разговорный того времени от современного отличался довольно сильно, да и паладин его не знал.
Чампа вздохнул, потер лицо ладонями:
– М-м… Как бы нам с тобой объясниться… О. Я понял. Преосвященная… а попросите-ка кого-нибудь принести мне побольше бумаги, кисти и краски… Черная, синяя, красная, желтая и зеленая должны быть обязательно. М-м… и подушку какую-нибудь с циновкой, потому что я тут надолго засяду. Так что вы, если у вас есть другие дела, вполне можете заняться ими. Все равно мне не меньше двух часов понадобится, если не больше…
Настоятельница позвала кого-то, и вскоре в мыльню внесли толстую циновку из волокон агавы, войлочную подушку, большую пачку бумаги и ящичек с красками. Сама присела рядом на край каменной ванны – очень ей было любопытно, как паладин будет с призраком объясняться. Ринальдо положил циновку и подушку на пол возле длинной кирпичной лежанки, уселся на подушку и принялся за дело. Каждый лист бумаги он ножом нарезал на четыре квадрата, всего получилось двести листков. На каждом выписал по знаку древнего священного письма. Очень при этом надеясь, что, если его догадка насчет личности призрака правильная, то он просто обязан знать это древнее письмо. А то ведь бывало, что самых младших сыновей царского рода могли и не учить тайному знанию, ведь обычно их предназначали в жертву Уицилю-Пототлю, покровителю царей.
Призрак, похоже, понял, что паладин пытается с ним объясниться, и сновал вокруг него, то и дело пролетая сквозь стену и высовываясь из нее. Чампа старался выписывать разноцветные знаки-рисунки покрупнее, заполняя почти весь листочек каждым из них – знал, что призраки материальное видят довольно неважно, словно сквозь туман. Знаков, вообще-то, было намного больше, но Чампа решил ограничиться минимумом, выбрав те, что могли бы ему пригодиться в общении с призраком. Рисовать три тысячи с лишним было бы чересчур. Да и незачем – не философско-теологическую же дискуссию он с призраком вести будет. Зато некоторые самые употребительные знаки он написал дважды.
Закончив наконец рисовать, паладин встал, потянулся, размялся и разложил по лежанке в ряд несколько листочков, составив предложение из знаков: «Ты-знание-священное-письмо-вопрос»
Призрак вгляделся в бумажки, потом радостно закивал, поднял в воздух несколько листочков и рассыпал их на лежанку. Бумажки легли криво, но все-таки составились в две фразы: «Ты-иметь-лицо-знак-царь» и «Отец-ты-кровь-имя-вопрос». На этот вопрос Ринальдо ответил вслух:
– Клемент Чампа.
Призрак опять обрадовался, переворошил бумажки и принялся выкладывать из них фразу за фразой: «Ты-иметь-знание. Ты-я-помощь. Белый-Тростник. Я-делать-священное-письмо-дом-богиня-здесь. Смерть-приходить-быстро-сердце. Я-смерть-здесь. Делать-священное-письмо-конец-отрицание. Я-иметь-долг-дело-конец-обещание-дать-богиня».
Паладин почесал висок и задумался. Его догадка оказалась верной – это был именно Анжелико Акатль, ведь его чаматланское языческое имя изначально было Истлаль Акатль, то есть Белый Тростник. Как член царского рода, Истлаль Акатль не имел родового имени, потому оставил в его качестве имя, полученное при рождении – то есть Акатль. Но почему тогда то, что сказал Анжелико о своей смерти, не сходится с тем, что написано в его житии? Ринальдо смутно догадывался, но надо было уточнить у самого призрака.